Глебски вешает трубку и откидывается на спинку стула.

— Насколько я понимаю, — говорит госпожа Сневар, — кто-то из моих гостей…

— Увы! — говорит Глебски.

— Я приношу глубочайшие извинения, господин инспектор. У меня нет слов…

— И не надо, — прерывает ее инспектор добродушно. — Я, знаете ли, давно уже вышел из того возраста, когда возмущают ложные вызовы. И вообще, нет худа без добра. Я с удовольствием проведу у вас день и ночь за казенный счет. Что это у вас тут за знаменитая эдельвейсовая настойка?

— Господин инспектор! — торжественно произносит госпожа Сневар. — Отель постарается загладить свою невольную вину всеми средствами, какие только есть в его распоряжении. Начиная от эдельвейсовой настойки и кончая самым благоустроенным номером… Она встает. Глебски тоже поднимается.

— Прошу за мной, — говорит госпожа Сневар. Они проходят по коридору и выходят в холл.

У стойки бара произошли некоторые изменения. Дю Барнстокра уже нет, Брюн стоит за стойкой и отмеряет в высокий стакан прозрачную жидкость из квадратной бутылки, а на табурете перед стойкой восседает румяный красавец-гигант, этакий белокурый викинг в лыжном костюме, и еще возле стойки стоит, ссутулившись, маленький бесцветный человек в мохнатой дохе и длинноухой меховой шапке, с отечным неприятным лицом.

Госпожа Сневар берет инспектора за локоть и подводит к бару.

— Господа, — произносит она. — Позвольте представить вам нашего нового гостя…

— Петер Глебски, — говорит инспектор. Белокурый гигант, широко ухмыляясь, отзывается:

— Олаф Андварафорс, к вашим услугам.

— Хинкус… — бурчит малорослый.

— Как? — переспрашивает инспектор.

— Хинкус! — пискляво орет малорослый. — Ходатай по делам несовершеннолетних! Дадут мне наконец мою бутылку? Или так и будут весь день меня знакомить? Знакомят и знакомят, то с одним, то с другим…

— Ну-ну, нечего скандалить, приятель, — добродушно произносит Олаф Андварафорс — Извините за знакомство…

Брюн достает из-под стойки бутылку и швырком сует ее Хинкусу.

— Берите ваше пойло и скройтесь с глаз! — говорит «оно».

— Брюн! — сердито произносит госпожа Сневар.

— А чего он, на самом деле… Не умеет себя вести, так сидел бы дома, нечего по отелям разъезжать!

— Я на свои деньги разъезжаю! — вопит Хинкус — Я не позволю всякому сопляку…

Он вдруг прерывает себя и торопливо удаляется.

— Брюн, — говорит госпожа Сневар. — Ты не смеешь так разговаривать с клиентами.

— Клиент всегда прав, не так ли? — широко ухмыляясь говорит Олаф. — Даже такой очень неприятный клиент.

— Да уж, приятного в нем мало, что и говорить, — соглашается госпожа Сневар. — Но клиент действительно всегда прав Господин…

— Глебски, — торопливо подсказывает инспектор.

— Господин Глебски, позвольте представить вам дитя моего бедного покойного брата. Брюн, это господин Глебски, он нас не надолго, но если ты с ним будешь обращаться, как с господином Хинкусом, он сбежит от нас еще скорее, чем собирается сейчас. Налей господину Глебски эдельвейсовой.

— Ха! — произносит Олаф. — Приятная вещь — эдельвейсовая.

Брюн, как-то зловеще улыбаясь, наливает инспектору прозрачной жидкости. Инспектор залпом выпивает, несколько секунд стоит, замерев, с раскрытым ртом и только шевелит пальцами непроизвольно протянутой руки. Брюн, уже откровенно смеясь, наливает ему содовой воды. Глебски выпивает и отдувается, вытирая глаза.

— Да, вещь, — бормочет он. — Сильная вещь…

— Я рада, что вам понравилось, — любезно говорит госпож Сневар. — А теперь, если вы не желаете пропустить еще одну.

— Нет-нет, — поспешно говорит Глебски. — Как-нибудь потом…

— Тогда позвольте проводить вас в номер.

Глебски кивает Олафу и Брюн и вместе с госпожой Сневар начинает подниматься по лестнице на второй этаж.

— Бедное дитя в прошлом году лишилось отца, — говори госпожа Сневар. — Учится в столице в университете, сейчас них там каникулы, а горничная у меня взяла отпуск, вот я пригласила Брюн сюда — помочь мне по хозяйству. Хозяйство небольшое, но одной все-таки трудно…

— А скажите, — говорит Глебски. — Он… она… Это что — мальчик или девочка?

— Не знаю, — со вздохом отвечает госпожа Сневар. — Понимаете, у нас с братом были сложные отношения, мы почти не переписывались и после войны ни разу не виделись… И Брюн я увидела впервые всего месяц назад… У меня есть, конечно, определенные догадки на этот счет, но я…

Они вступают в коридор второго этажа. В этот момент дверь в дальнем конце коридора открывается, выходит Хинкус в своей шубе, меховой шапке и с бутылкой под мышкой. Заперев дверь на ключ, мельком взглянув в сторону госпожи Сневар и инспектора, он подходит к железной лестнице, ведущей на чердак, и принимается неуклюже подниматься по ней.

— Куда это он? — осведомляется инспектор.

— На крышу, — отвечает госпожа Сневар. — Там у нас солярий. Многим нравится полежать в шезлонгах на солнышке…

Она подходит к одной из дверей, открывает ее ключом и распахивает перед инспектором.

— Надеюсь, вам здесь понравится, господин Глебски. Глебски входит в просторный, действительно очень удобный номер, оглядывается.

— Здесь просто чудесно, — искренне говорит он.

— Ну, я очень рада. Обед у нас в три часа, а если захотите перекусить, скажите Брюн, вам приготовят бутерброды…

— Спасибо…

Госпожа Сневар, обворожительно улыбнувшись, выходит. Глебски бросает портфель на диван, подходит к окну, потягивается. И замирает, всматриваясь.

Из окна открывается чудесный вид на заснеженную равнину, но внимание инспектора привлечено другим. Солнце стоит высоко, на снегу лежит синяя тень отеля, и видна тень сидящего в шезлонге человека. Вот тень шевельнулась — появилась тень руки с бутылкой, человек на крыше основательно присосался к горлышку, затем рука с бутылкой опустилась, и тень снова застыла.

— Ай да ходатай… — бормочет Глебски.

Он смотрит на часы, задумывается на несколько секунд и выходит из номера. И остолбеневает.

Дверь номера напротив распахнута настежь, а в дверном проеме у самой притолоки, упираясь ногами в одну филенку, а спиной — в противоположную, висит молодой человек, одетый в свитер и джинсы. Поза его, при всей ее неестественности, кажется вполне непринужденной. Он глядит на Глебски сверху вниз, скалит длинные желтые зубы и отдает по-военному честь.

— Здравствуйте, — говорит Глебски, помолчав. — Вам плохо? Незнакомец мягко спрыгивает вниз и, продолжая отдавать честь, становится во фрунт.

— Честь имею, — произносит он. — Разрешите представится: капитан от кибернетики Симон Симонэ.

— Вольно, — говорит Глебски, протягивая руку. Они обмениваются рукопожатием.

— Собственно, я физик, — говорит Симонэ, — Но «от кибернетики» звучит почти так же плавно, как «от инфантерии». Капитан от кибернетики! Правда, смешно?

И он разражается ужасным рыдающим ржанием.

— Очень смешно, — серьезно соглашается Глебски. — А что вы делали наверху, капитан от кибернетики?

— Тренировался. Я ведь альпинист. Но я терпеть не могу гор… холодно, скользко, снег кругом… Так что я предпочитаю вот так.

— А на лыжах?

— Избави бог! Конечно, нет! Глебски оглядывает его.

— А лыжный костюм у вас есть?

— Конечно, есть.

— Давайте сюда. Я хочу пробежаться.

— Гм… А как вас зовут? Инспектор представляется.

— Гм… А своего костюма у вас нет?

— Есть. Только дома.

— Слушайте, господин Глебски, плюньте вы на лыжи. Пойдемте в бильярд, а?

— Вам жалко костюма, Симонэ?

— И костюма жалко тоже… он у меня новый… А главное — какое может быть сравнение: лыжи или бильярд?

— Ну, не жадничайте. Дайте мне костюм, а в бильярд мыпосле обеда. Идет?

Симонэ вздыхает.

— Ладно, заходите.

Они входят в номер Симонэ — такой же уютный, как и номер инспектора. Здесь много солнца, всюду разбросаны книги и папки с рукописями, на спинку кресла небрежно брошен красивый халат.