— Только вот где он у меня? — задумчиво произносит Симонэ, оглядывая свои владения. — Ага, в чемодане… — Он лезет под диван, выдвигает огромный чемодан со сложными кожаными лямками и принимается в нем рыться, не переставая болтать. — Мне эти ваши лыжи и горы ни к чему, мне прописан курс чувственных удовольствий. И я по мере сил и возможностей этим курсом следую. — Он снова разражается рыдающим хохотом. — Вот он. Пользуйтесь. — Он протягивает инспектору лыжный костюм.
— Спасибо, — говорит инспектор.
— А как вам нравится хозяйка? — вопрошает Симонэ, провожая инспектора до двери. — Ягодка, а? Есть в ней нечто такое… А?
— Несомненно, — говорит инспектор, раскрывая дверь.
— Так после обеда забьем?
— Несомненно.
Через несколько минут инспектор в лыжном костюме проходит через холл к выходу. Мельком он отмечает, что Брюн и Олаф по-прежнему располагаются по сторонам стойки и о чем-то вполголоса беседуют.
Инспектор становится на лыжи, несколько раз подпрыгивает, опираясь на палки, и с места кидается по целине размашистым финским шагом.
Проезд инспектора по сверкающему снежному полю под ослепительным солнцем — лицо у него радостно-возбужденное, сильно и ровно движутся длинные руки, выбрасывают палки, отталкиваются палками, сильно и ровно движутся ноги в скользящем неутомимом шаге…
…и перед мысленным взором его возникают и пропадают сцены из его будничной жизни, жизни заурядного полицейского чиновника, возникают и сменяются пейзажами, которые он видит сейчас, в этом захватывающем дух беге по снеговому простору.
Следственная камера, голая лампочка на шнуре, унылая морда подследственного, сидящего посереди помещения на грубой табуретке, сгорбившегося, небритого, нечистого…
…и сразу: сверкающий снег, синее небо, сизые скалы вдали…
Совещание в кабинете у начальства, густые клубы табачного дыма, утомленные лица коллег, раскрытые папки с «делами»…
…и сразу: сверкающий снег, синее небо, сизые скалы…
Тюремная камера, неопрятные нары, опухший тип в арестантском костюме слезливо оправдывается в чем-то, бьет себя кулаком в грудь, потрясает перед лицом грязными руками…
…и сразу: сверкающий снег, синее небо, сизые скалы…
Будничные сценки становятся всё бледнее, снежные пейзажи начинают просвечивать сквозь них, и вот уже не остается никаких будней, остается только снежный праздник, склоняющееся к закату солнце, потемневшие силуэты иззубренных скал на фоне темно-синего неба.
Усталый, мокрый, счастливый возвращается инспектор Глебски к отелю.
На крыльце, укутав плечи в шаль, стоит и смотрит на него с улыбкой госпожа Сневар.
— Что же это вы, господин Глебски, — говорит она, — загулялись, обед пропустили…
— Не заметил, как время пролетело… — виновато отзывается инспектор, снимает лыжи, втыкает их в снег и поднимается по ступенькам. — Ничего, перекушу чем-нибудь легоньким… Ужин, наверное, скоро уже…
Госпожа Сневар качает головой.
— Ну нет, не так уж и скоро… Пойдемте, я покормлю вас, что с вами поделаешь…
Они проходят через холл, начинают подниматься по лестнице.
— Дивно хорошо было… — говорит инспектор. — Словно молодость вернулась…
— Ну, не так уж вы и стары, господин Глебски…
— Нет, серьезно, так хорошо… Слава ложным вызовам!
Они идут по коридору. В коридоре пусто, откуда-то доносится музыка, резкие щелчки бильярдных шаров и рыдающее ржание Симонэ. Инспектор сокрушенно покачивает головой.
— И я совсем забыл, что обещал этому физику партию в бильярд после обеда!
— Не страшно, — говорит госпожа Сневар. — Он уговорил Олафа, это они с ним сейчас режутся… Идите переоденьтесь и приходите в столовую… Вон та дверь.
Инспектор открывает свою дверь, входит. Под ногами у него лежит сложенная вчетверо бумажка. Инспектор поднимает ее, разворачивает, читает вполголоса: — «Господина полицейского извещают, что в отеле под именем Хинкус находится опасный гангстер, маньяк и убийца, известный в преступных кругах под кличкой Филин. Он вооружен и грозит смертью одному из клиентов отеля. Примите меры»…
Инспектор переворачивает листок, снова переворачивает, перечитывает про себя. Задумывается.
— Гм… Хинкус…
Подходит к окну. Тень отеля сильно удлинилась, но можно без труда рассмотреть тень человека, неподвижно сидящего в шезлонге на крыше.
— Шутники! — презрительно произносит Глебски и начинает стягивать через голову лыжную фуфайку.
Глебски, переодевшись, входит в столовую. Это сравнительно небольшая зальца, отделанная темным деревом; посередине — овальный общий стол на дюжину персон, еще два-три столика, на двоих каждый, стоят у стен под грубоватыми бра; изрядную часть площади занимает могучий буфет, где за толстыми стеклами видна старинная посуда. Рядом с буфетом имеет место приоткрытая дверь — это оттуда доносится музыка, щелканье шаров, демонический хохот и азартные выкрики.
Госпожа Сневар входит следом за Глебски с подносом, на котором сияет кофейник и возвышается грудка бутербродов на тарелке.
— Идите сюда, господин Глебски, — зовет она и ставит поднос на один из столиков у стены. — Здесь вам будет уютно.
Глебски подходит, садится за столик. Госпожа Сневар наливает кофе.
— Не откажитесь посидеть со мной, — галантно просит Глебски.
Госпожа Сневар присаживается напротив него.
— Значит, вам понравилась наша долина… — говорит она.
— Да… очень… — отзывается Глебски рассеянно, прихлебывая кофе. — Скажите, госпожа Сневар… вы говорили кому-нибудь, что я — из полиции?
— Кажется, да… — Госпожа Сневар быстро взглядывает на него. — А что? Я неправильно сделала?
— Да нет, отчего же… А кому, можете припомнить?
— Я и сама не знаю, как получилось. Перед самым обедом, когда мы накрывали на стол, Брюн сказал, что у вас выправка, как у военного. И я, не подумавши, ответила, что вы — полицейский.
— Ага… А скажите, эта… этот… гм… бедное дитя вашего покойного брата — вы не замечали, нет ли у него склонности ко всяким шуткам?
— Не понимаю…
— Ну… Не могло ли быть так, что это он… она… гм… что это оно послало за вашей подписью ложный вызов в полицию?
Госпожа Сневар делает большие глаза.
— Ну, не думаю. Зачем это ему? И потом, вы говорите, телеграмма была послана глубокой ночью… Я, конечно, еще мало знаю Брюн, но представить себе не могу, чтобы он способен был подняться из постели в час ночи только для того, чтобы устроить такую глупую шутку… Да и спит он в смежной со мной комнате, а я, помнится, очень поздно вчера читала…
— Гм… Ну, ладно. А скажите, госпожа Сневар…
В это время в столовую входит невысокий, очень толстый старик в старомодном костюме, с большой черной сигарой в зубах. Сильно хромая, опираясь на толстенную суковатую трость с набалдашником, он идет через столовую, приближаясь к столику, за которым сидят госпожа Сневар и Глебски. Госпожа Сневар поднимается.
— Позвольте познакомить вас, — произносит она. — Господин Мозес, это господин Глебски, он приехал к нам только сегодня. Господин Глебски, позвольте представить вам господина Мозеса…
Мозес подходит к столику, останавливается и, вынув изо рта сигару, несколько секунд рассматривает инспектора.
— Ага, — произносит он сипло. — Значит, вы и есть из полиции, господин Глебски?
Глебски и госпожа Сневар переглядываются.
— А позвольте осведомиться, — говорит Глебски. — Откуда вам стало известно, что я — из полиции?
— Никаких допросов, господин Глебски, — сипит Мозес — Никаких допросов. Приятного аппетита. — Он сует в рот сигару и, усиленно ее раскуривая, удаляется и скрывается за дверью бильярдной. Госпожа Сневар растерянно глядит на Глебски, затем садится.
— Ничего страшного, — успокаивает ее Глебски. — Видимо, это Брюн… гм… сообщило ему обо мне.
— Но это невозможно, господин Глебски! С какой стати? Насколько я знаю, Брюн к нему и близко не подходил. Он вообще только с Олафом водится, бедное дитя!
— Интересно, правда? — задумчиво произносит Глебски. — У вас здесь вообще интересная компания собралась… Мозес этот… Артист дю Барнстокр… он ведь известный иллюзионист, если я не ошибаюсь… Потом сумасшедший физик…
