Когда я проснулась, было еще темно. Я спала крепко и теперь чувствовала себя прекрасно. Фред спал, повернувшись к стене, и я видела только его худую шею. Я встала, раздвинула занавески и посмотрела на бледно-серый рассвет над вокзалом. Освещенные поезда подходили к перрону, мягкий голос диктора доносился до гостиницы через развалины, слышался глухой шум поездов. В доме было тихо. Я почувствовала голод. Оставив окно открытым, я снова легла в постель и стала ждать. Но мне уже было неспокойно: я думала о детях, скучала по ним и не знала, который час. Раз Фред спал, значит, еще не было половины седьмого. У меня еще было время. Я снова встала, накинула пальто, надела туфли и тихо обошла вокруг кровати. Осторожно открыв дверь, я пошла искать уборную в полутемном грязном коридоре и наконец обнаружила ее в неосвещенном, плохо пахнущем углу. Когда я вернулась, Фред еще спал. Мне были видны вокзальные часы со светящимся циферблатом, их стекло желтовато поблескивало, но различить, который час, я не могла. На фронтоне многоэтажного дома вспыхнула надпись, резко проступившая в сероватой мгле: ДОВЕРЯЙ СВОЕМУ АПТЕКАРЮ!

Стараясь не шуметь, я осторожно умылась, оделась и, обернувшись, увидела, что Фред смотрит на меня; он лежал прищурившись, потом зажег сигарету и сказал:

— Доброе утро.

— Доброе утро, — ответила я.

— Тебя уже не тошнит?

— Ни капельки, — сказала я, — я чувствую себя хорошо.

— Прекрасно, — сказал он, — можешь не торопиться.

— Мне надо идти, Фред, — сказала я, — я очень беспокоюсь.

— Разве мы не позавтракаем вместе?

— Нет, — сказала я.

Сирена на шоколадной фабрике громко завыла, ее резкий гудок трижды прорезал утреннюю тишину. Сидя на краю кровати и застегивая туфли, я почувствовала, что Фред прикоснулся рукой к моим волосам. Нежно перебирая мои волосы, он сказал:

— Если все, что ты вчера говорила, верно, то, значит, я не увижу тебя долго; может быть, мы хотя бы выпьем кофе вместе?

Я молча подняла молнию на юбке, застегнула кофточку, подошла к зеркалу и стала причесываться. Но я не различала себя в зеркале; причесываясь, я чувствовала только, как бьется мое сердце. Лишь теперь до меня дошел смысл слов, сказанных мною вчера; но взять их обратно я не хотела. Раньше я твердо верила, что он вернется, но теперь я сомневалась во всем. Я слышала, как он встал, видела в зеркале, что он стоит у кровати, и мне бросилось в глаза, до чего он опустился. Он спал в рубашке, которую носил днем, волосы у него были растрепаны, и когда он надевал брюки, его лицо приняло угрюмое выражение. Машинально я продолжала водить гребенкой по волосам. При мысли о том, что он нас действительно покинет — я никогда всерьез не думала об этой возможности и только сейчас представила ее, — мое сердце замерло. Потом снова сильно забилось и снова замерло. Я внимательно наблюдала за ним: как он, держа сигарету в зубах, со скучающим видом застегивал свои мятые брюки, как затянул ремень, надел носки и ботинки, потом, вздыхая, остановился, провел рукой по лбу и по бровям; и, глядя на него, я не могла понять, как я прожила с ним пятнадцать лет: он был мне чужой — этот скучающий равнодушный человек, который сел теперь на кровать, опустив голову на руки. Погрузившись взглядом в зеркало, я подумала об обещанной нам иной жизни, в которой не будет брака: эта жизнь без брака, без заспанных мужей, которые, едва проснувшись, хватаются за сигареты, должна быть прекрасной. Я оторвала взгляд от зеркала, заколола волосы и подошла к окну. Стало светлее, небо над вокзалом было уже светло-серым. И хотя я видела это, ничто не доходило до моего сознания, ибо я все еще мечтала об обещанной нам жизни без брака, и, ощутив ритм литургии, я разглядела мужчин, лежащих рядом со мной, мужчин, с которыми не была связана брачными узами, и о которых знала, что они не хотят обладать мной.

— Можно, я возьму твою зубную щетку? — спросил Фред, стоявший у умывальника. Я посмотрела на него, неуверенно сказала: «Да» — и тут вдруг очнулась.

— Боже мой, — сказала я резко, — сними хотя бы рубашку, когда умываешься.

— Ах, зачем! — ответил он, загнул внутрь воротничок рубашки и провел влажным полотенцем по лицу, по затылку и шее; безразличие, с которым он все это делал, раздражало меня.

— Я буду доверять своему аптекарю, — сказал он, — и куплю себе надежную зубную щетку. Вообще мы должны всецело довериться аптекарям.

— Фред, — сказала я резко, — и ты еще можешь шутить? Я не предполагала, что по утрам у тебя такое хорошее настроение.

— У меня совсем не такое уж хорошее настроение, — сказал он, — но и не особенно плохое, хотя мне жаль, что мы еще не позавтракали и даже не выпили кофе.

— О, я знаю тебя, — сказала я, — тебе надо одно — чтобы кто-нибудь тронул твое сердце.

Он причесывался моим гребешком, но при этих словах остановился, повернул голову и посмотрел на меня.

— Я пригласил тебя позавтракать, дорогая, — произнес он мягко, — а ты мне еще ничего не сказала.

Он вновь отвернулся к зеркалу и, продолжая причесываться, проговорил:

— Те десять марок я смогу вернуть тебе только на будущей неделе.

— Оставь, пожалуйста, — сказала я, — ты вовсе не должен отдавать мне все деньги.

— Но я так хочу, — ответил он, — и прошу тебя, прими их.

— Спасибо, Фред, — сказала я, — я тебе действительно благодарна. Но если мы хотим позавтракать, нам пора.

— Значит, ты идешь со мной?

— Да.

— Вот и прекрасно.

Он засунул галстук под воротник, завязал его и подошел к кровати, чтобы взять пиджак.

— Я вернусь, — сказал он вдруг резко, — я наверняка вернусь, вернусь к вам, но я не хочу, чтобы меня принуждали к тому, что я сам сделаю с радостью.

— Фред, — ответила я, — мне кажется, что на эту тему больше не к чему говорить.

— Да, — произнес он, — ты права. Хорошо было бы вновь встретить тебя в иной жизни, где я мог бы любить тебя так же, как теперь, не женившись на тебе.

— Я только что об этом думала, — сказала я тихо и не могла сдержать слез.

Он быстро обошел вокруг кровати, приблизился ко мне, обнял меня и, опустив подбородок на мою голову, проговорил:

— Как хорошо было бы встретить тебя там. Надеюсь, ты не испугаешься, если я и там появлюсь?

— Ах, Фред, — сказала я, — подумай о детях.

— Я думаю о них, — сказал он, — каждый день я о них думаю. Ты бы хоть поцеловала меня.

Я подняла голову и поцеловала его.

Он разжал объятия, помог мне надеть пальто, и, пока он одевался, я положила все наши вещи в свою сумку.

— Счастливы те, — сказал он, — кто не любил друг друга, когда женился. Это ужасно, любить друг друга и жениться.

— Возможно, ты и прав, — сказала я.

В коридоре все еще было темно, и от угла, где находилась уборная, плохо пахло. Ресторан еще не открывали, внизу никого не было, все двери оказались запертыми, и Фред повесил ключ от комнаты на длинный гвоздь, торчавший около входа в ресторан.

На улице было полно девушек, спешивших на шоколадную фабрику; меня поразило веселое выражение их лиц, большинство из них шли под руку и смеялись.

Когда мы входили в закусочную, часы на соборе пробили без четверти семь. Девушка стояла к нам спиной и возилась с кофейником. Только один столик был свободен. Слабоумный сидел у печки и сосал свой леденец. Было тепло и дымно. Обернувшись, девушка улыбнулась мне и сказала «ах», потом посмотрела на Фреда, опять на меня, улыбнулась и подбежала к свободному столику, чтобы стереть с него. Фред заказал кофе, булочки и масло.

Мы сели, и мне было приятно видеть, что она действительно рада. И когда она ставила нам тарелки, у нее даже немного порозовели от усердия уши. Но я была неспокойна, думала все время о детях, и приятного завтрака у нас не получилось. И Фред тоже был неспокоен. Он лишь изредка поглядывал на девушку; и когда я отводила от него взгляд, он смотрел на меня, но когда я подымала глаза, он каждый раз отворачивался. В закусочную входило много людей; девушка подавала булочки, колбасу и молоко, считала деньги, принимала деньги; иногда она поглядывала на меня и улыбалась мне, словно подтверждая существование безмолвного соглашения между нами — соглашения, известного только нам двоим. Когда в закусочной становилось немного тише, она подходила к слабоумному, вытирала ему рот и шепотом называла по имени. И я вспоминала все, что она мне о нем рассказывала. Но тут я очень испугалась, потому что вдруг вошел священник, которому я вчера исповедовалась. Он улыбнулся девушке, дал ей денег, и она подала ему через стойку красную пачку сигарет. Фред также с интересом смотрел на него. Потом священник открыл пачку; его взгляд равнодушно скользил по закусочной; он увидел меня, и я поняла, что он испугался. Он больше не улыбался, сунул вынутую из пачки сигарету в карман своего черного пальто, хотел было подойти ко мне, но, покраснев, отошел. Я встала и приблизилась к нему.