Было слышно, как в тишине чистым голосом зазвенел камертон в руке регента — учителя пения.
Мальчик в стихаре, с дымящимся кадилом подошёл к священнику, и в зале потянуло слащавым дымком ладана. Директор принял, благоговейную молитвенную позу, как вдруг за его спиной в задних рядах раздался молодой смелый возглас:
— Свободу Шевцову!
Директор вздрогнул, но не обернулся.
— Свободу Шевцову! — вслед за тем крикнули там же три-четыре голоса старшеклассников.
Поп в замешательстве повернулся от алтаря к шумевшим.
— Свободу Шевцову! — проскандировал хор человек в двадцать.
— Свободу! Свободу Шевцову! Свободу Шевцову! — разноголосо перекатилось в ряды младших и опять отдалось на задах.
Надзиратели и классные наставники бросились по рядам унимать кричавших.
Бледный от негодования, директор, повернувшись к рядам гимназистов, шагнул вперед и схватил за плечо кричавшего первоклассника. Малыши в испуге умолкли. Но в задних рядах пронеслось с прежней силой:
— Свободу Шевцову!
Поп растерянно скрылся в алтаре, и видно было через узорную золоченую решетку царских врат, как он суетливо снимает с себя облачение.
Регент нерешительно и удивленно повернулся к расшумевшемуся залу.
— Свободу Шевцову! — закричал в тот же миг весь церковный хор за спинами регента и директора.
Директор вздрогнул и повернулся к хору и алтарю.
— Свободу Шевцову! — кричали теперь непрерывно в разных рядах отдельные голоса.
— Не надо молебна! — крикнули в задних рядах. Кто-то пронзительно свистнул.
Директор под общий гвалт мановением пальца подозвал к себе надзирателя Чижика и что-то ему зашептал. Чижик метнулся в алтарь.
Через полминуты поп, опять в облачении, вышел, под крики и свист гимназистов, из алтаря.
Это превратилось уже в игру.
— Не надо молебна, — выкрикивали в одном месте.
Туда бросался надзиратель или учитель, классный наставник.
— Свободу Володе! — кричали тогда с другой стороны…
Бледный от бешенства и возмущения, дрожа от сознания собственного бессилия и позора, директор громко, с расстановкой сказал:
— Батюшка, начинайте!
— Благословен господь бог наш всегда, ныне и присно и во веки веков! — возгласил священник.
— А-ами-инь… — ответил ему неверными голосами хор.
— О здравии страждущего болярина Николая господу миром помолимся! — возгласил поп.
— Господи, помилуй, господи, помилуй, господи, помилуй! — откликнулся более стройно хор.
Дым ладана расстилался по залу.
Дисциплина церкви, вековая страшная дисциплина смирения и покорности, взяла верх. В рядах гимназистов установилось молчание.
И вдруг у всех на глазах директор качнулся, схватился руками за голову и молча рухнул ничком на паркет…
6
Пожалуй, жандармы в первые дни после ареста могли Шевцова и выпустить. Не исключена была даже возможность, что он возвратился бы в гимназию, если бы в первые же дни после зимних каникул не вспыхнула всюду разом студенческая борьба за исключенных студентов питерцев и киевлян. В свете новых студенческих «беспорядков» жандармы почли своим долгом воздействовать на городских гимназистов и беспокойных семинаристов удержанием Шевцова на некоторый срок под арестом. Выстрел в Боголепова, конечно, сам по себе должен был отягчить участь Шевцова, потому что не могло же местное жандармское управление не проявить своего рвения в отношении юноши, у которого, единственного в городе, найдена прокламация киевских студентов. Этой прокламацией Володя косвенно сопричислялся к сочувствующим покушению.
Коростелев с первых же дней после ареста Володи начал нажим на Рощина, чтобы тот предпринял шаги к его освобождению. Но Виктор Сергеевич колебался. А вдруг у Шевцова найдено что-нибудь нелегальное? Вдруг в том доме, где он арестован, вместе с ним арестованы действительно неблагонадежные личности? Кто-то ведь взят из того же дома с ним вместе. Вмешательство его, Рощина, который и сам пользуется в городе репутацией «красного», не может в таком случае содействовать облегчению Володиной участи.
Не добившись от адвоката активного вмешательства в Володину судьбу, Костя предпринял обходный маневр. Он внушил Анемаисе Адамовне, что репутация Рощина сама по себе в известной мере зависит от реабилитации его домашнего учителя, и если Володя будет отпущен на свободу, то это обстоятельство освобождает от жандармских подозрений дом Виктора Сергеевича.
— Мож-жет быть, вы, оч…эчаровательная, употребите свои неот…тразимые дамские чары, чтобы повлиять на г…господина Горелова… Д…дабы не Виктор Сергеевич, а он, воистину н…не запятнанный революцией… припал к стопам его превосходительства губернатора…
И действительно, Анемаиса Адамовна употребила дамские чары, и Горелов поехал-таки к начальнику губернских властей с просьбой о Володе.
— Начались учебные занятия, ваше превосходительство, — говорил Горелов. — Молодой человек должен оканчивать в этом году гимназию. Содержание под арестом компрометирует его в глазах педагогов, не говоря уже о том, что компрометирует и учебное заведение. Представьте себе — первый кандидат на золотую медаль, и вдруг — под арестом!.. Я слыхал, ваше превосходительство, что молодой человек действительно погорячился немного с приставом… Но согласитесь — ведь в самом деле было не так уж тактично являться под Новый год с обыском. Люди собрались на праздник — и вдруг…
Губернатор слушал внимательно тираду Горелова.
— А лично вы знаете этого юношу? — вдруг спросил губернатор.
Горелов замялся. Личной ответственности он избегал.
— Как сказать… Я встречался с ним в доме коллеги, Виктора Сергеевича Рощина. Молодой человек произвёл впечатление взрослого и разумного господина. Только его гимназический мундир выдавал в нем незрелость. Он состоял домашним учителем сына Рощина. В доме относятся к нему с уважением…
— Гм… — откашлянулся губернатор. — У господина присяжного поверенного Рощина в доме, как я слышал, вообще атмосфера политической, так сказать, «резвости»… Воспитанник господина Рощина исключен из четвертого класса гимназии за какую-то стачку или бойкот! Его попечитель, земский лекарь, непозволительно вёл себя с директором гимназии, выгораживая молодого человека. Теперь, изволите видеть, репетитор сыночка господина присяжного поверенного задержан в нетрезвой компании мастеровых. Согласитесь…
— Я, ваше превосходительство, не защищаю, а лишь ходатайствую! — вставил Горелов.
— Не могу-с! — решительно отрезал губернатор. — Оч-чень рад… Не могу-с! Пусть уж следствие идет своим чередом. Если окажется, что молодой человек не виновен, то никто не станет его держать… э-э, как говорится, на казенных харчах! — Губернатор милостиво рассмеялся своей шутке и продолжал: — Полагаю вмешательство губернских властей в это дело преждевременным и… нетактичным… Да-с, нетактичным! Господа из жандармского имеют свою компетенцию. Пусть разбираются сами…
— Но, ваше превосходительство, юноша не окончил образование! — не очень смело напомнил Горелов.
— Возраст юного нигилиста позвольте узнать? — спросил губернатор.
И когда узнал, что Шевцову около двадцати, решительно заключил:
— Совершенно-достаточный возраст, чтобы пройти военную службу в качестве вольноопределяющегося. А военная служба отлично-с оздоровляет!.. Разумеется, если жандармские власти найдут его невиновным, — спохватился губернатор. — Наши университеты и так уже переполнены молодыми людьми, которые занимаются не своими делами. А если уже с гимназических лет читать прокламации-с!.. Нет-с! Меня вы увольте от содействия этим действиям! Да, да, Аркадий Гаврилович. Я не ошибся — Аркадий Гаврилович? — переспросил губернатор. — Так вот-с… От содействия-с этим-действиям! — повторил он и встал с места, показывая, что беседа окончена.
К чести Горелова следует сказать, что он на прощание все же получил от губернатора разрешение ещё раз обратиться к нему по этому делу, если жандармское следствие не закончится в течение месяца.
