Мои гренадеры, ведомые Кмитом, Фрезэром и Роговцевым, расправились с серыми солдатами, бросившимся им наперерез, и теперь дрались с теми, кто обстреливал дом. На нашей стороне была отвага, на стороне противника — число. Стрелками серые были отличными, а вот в рукопашной — весьма слабы. Семеро гренадер не просто успешно противостояли им, но уже успели уложить троих.
— В штыки их! — кричал фельдфебель Роговцев. — Бей немчуру!
Серые солдаты дрались молча. Лишь изредка их командиры, одетые в чёрные мундиры, отдавали короткие команды, приказывая своим людям брать моих гренадер в кольцо.
Я кинулся на помощь своим солдатам. Двумя ударами срубил двух немцев, явно не ожидавших моего появления. Видимо, записали меня в покойники после схватки с фон Ляйхе. Однако к чести их, скажу, опомнились быстро. Мне не дали прорваться к своим, пришлось рубиться и вертеться, едва ли не быстрей, чем в поединке с Ляйхе. Я отбивал палашом мушкетные штыки, рубил по длинным стволам, но с каждым мгновением боя слабел всё сильней. Сказывались и общая усталость, и потеря крови от ран и мелких царапин, полученных мною сегодня. Я понимал, что долго мне не продержаться.
Один ловкий малый в сером мундире подставил под мой палаш свой мушкет, увёл его в сторону. Я не успел среагировать, сталь клинка заскрежетала по железу ствола, сняла стружку с ложа. А немец, извернувшись, врезал мне прикладом по рёбрам. Я задохнулся от боли и рухнул на колени, хватая ртом воздух. Подняться мне дали. Мне врезали сапогом по рёбрам, добавили в живот, потом в лицо, так что с головы слетел кивер. От последнего удара я откинулся на спину и рухнул навзничь. Кто-то пинком выбил из ослабевших пальцев палаш.
Надо мной уже занесли штыки. Я уже с жизнью прощался. Но тут залп десятка мушкетов просто смёл моих возможных убийц. Они попадали, как колосья под серпом. Один рухнул прямо на меня, вызвав новую волну боли, прокатившуюся по всему телу. Но вот надо мной замелькали знакомые зелёные мундиры, мои гренадеры и, кажется, могилёвцы. С меня стащили труп немца, помогли встать, но идти сам я уже не мог — ноги не держали. Поэтому меня поддерживали двое гренадер, я, буквально, висел на их плечах.
— Палаш, — только и смог прохрипеть я, — и другое оружие моё… Заберите…
— Заберём, заберём, — сказал знакомый голос. — Ничего из твоего арсенала не пропадёт.
— Ахромеев? — удивился я. — Как вы… тут?
— Граф Черкасов прикомандировал меня к корпусу Барклая де Толли, — ответил майор, он же действительный статский советник тайной канцелярии. — Шпионов, вместе с майором Берло ловим.
(рапорт агента французской контрразведки условная кличка Сержант)
Господин майор, можете не верить мне, счесть безумцем, место которого в лечебнице, но я излагаю то, что видел своими глазами.
По вашему приказу я следил за солдатами в серых мундирах, которыми командует некто оберлейтенант фон Ляйхе. Я был свидетелем их схватки с гренадерами штабс-капитана Суворова и мушкетёрами из Могилёвского полка, среди которых был ваш коллега по ремеслу майор Ахромеев. В ходе этого сражения штабс-капитан Суворов сражался с оберлейтенантом фон Ляйхе. Первое моё наблюдение: убить фон Ляйхе практически невозможно, в него несколько раз попадали из мушкета и нанесли несколько рубленных и колотых ран, но это не принесло ему никакого видимого вреда. Второе: фон Ляйхе совершённо лишён крови, из ран его сыпался песок, образцы которого я прилагаю к данному рапорту. И третье, самое невероятное, наблюдение. Едва я успел взять образцы песка, как труп фон Ляйхе судорожно задёргался. Я принял это за конвульсии, отнёс на счёт странной природы данного существа, назвать которое человеком, язык не поворачивается. Однако не прошло и нескольких минут, как он поднялся на ноги, подобрал свои кинжалы и ушёл, покачиваясь и теряя песок, сыплющийся из многочисленных ран на теле, нанесённых штабс-капитаном Суворовым. Это страшное зрелище настолько впечатлило меня, что я долго ещё не мог шевельнуться от ужаса, объявшего меня, а после поспешил к себе, чтобы как можно скорее приступить к написанию сего рапорта.
— В общем так, молодой человек, — сказал мне врач, осматривающий мою руку, — либо вы временно прекращаете все эти безобразия, либо — можете попрощаться с левой рукой. Она была изрядно повреждена, как я думаю, в недавней битве, а теперь — новое ранение.
— Идёт война, господин доктор, — вздохнул я. — Безобразия, от которых вы мне советуете воздержаться, творятся повсюду.
— Молодой человек, — вздохнул доктор, — вы уже и без того пожинаете плоды своих приключений. На левой руке у вас не работают два пальца. Пока мизинец и безымянный, и, скорее всего, их работоспособность вскоре восстановится — организм у вас молодой и крепкий. Пока. Кроме того, у вас повреждены сухожилия и несколько трещин в костях предплечья и плеча — пока они не срастутся, вам нельзя снимать шины и напрягать руку. В общем, любое повреждение может стоить вам руки. Не хотите остаться одноруким инвалидом? Думаю, нет. Так что слушайте меня.
— Объясните это ещё немцам и цесарцам, — с горькой иронией в голосе — откуда только взялась? — сказал я, — чтобы прекратили войну до моего выздоровления.
— Это было бы очень хорошо, — в тон мне ответил врач. — А ещё лучше, чтобы вовсе прекратили воевать и калечить друг друга.
— Быть может, и так, — не стал я вступать в дискуссию. — Спасибо, господин доктор. Насколько смогу, буду следовать вашим рекомендациям. Остальное зависит от наших врагов. Разрешите откланяться?
— Ступайте, молодой человек.
За дверями госпиталя меня уже ждал Ахромеев. Он был одет в статское платье, то же, что и вчера, когда командовал отрядом солдат Могилёвского полка, только залатанное и очищенное. На поясе у него висела кавалерийская сабля и пара кобур с пистолетами. Похоже, он собирался не то в вылазку, не то на прорыв.
— Славно тебя доктор обработал, — сказал он мне. — Похоже, ты теперь не боец.
— Нет, ваше превосходительство, — ответил я, — не боец. Врач говорит, что у меня сильно повреждена левая рука. Малейшее напряжение — и я останусь без неё.
— Жаль, — покачал головой Ахромеев. — И бросьте эту вашу официальность. Я майор в армии и старше вас всего на два чина, но даже этим предпочитаю пренебрегать. Вы, в конце концов, даже не мой подчинённый.
— А отчего же жаль, что я — не боец? — поинтересовался я.
— Дело в том, что я буду вместе с казаками прорываться через вражьи посты, — ответил он. — Пойдём навстречу армии Макдональда. Таких групп, как моя — несколько. И русские и французы. У кого-то должно выгореть. Доберёмся, поторопим маршала. Хотел взять тебя с собой, Суворов.
— Сняли все подозрения? — не без лишнего ехидства поинтересовался я.
— Давно, — кивнул Ахромеев. — Слишком уж героически вёл ты себя в бою. Не верю я в шпиона, который, рискуя жизнью, останавливает бегство солдат. Хотя есть в твоей истории, что-то мутное. Не всё мне в ней нравиться.
— Тогда откуда такое доверие?
— Ты мне только допрос тут не учиняй! — рявкнул Ахромеев. — Можно подумать, я у тебя на дознании! Вопросы он мне задаёт один за другим!
— Прошу простить, ваше превосходительство, — козырнул я.
— Оставь, штабс-капитан, я не хотел обижать тебя. Просто накипело. А взять тебя с собой хотел потому, что у тебя потрясающая способность выживать в любых условиях. Да и путешествовать с тобой одно удовольствие. — Он как-то вымученно улыбнулся. — Нет, правда, ты — славный попутчик. Везучий, умелый, хороший солдат и превосходный боец. Право же, очень жаль, что ты, Суворов, остаёшься в городе.
— Осторожней с серыми немцами, — сказал я ему. — Я видел их в штабе фон Блюхера. Они стояли особняком. Видел их командира — майора Крига. Неприятный такой толстяк и взгляд у него, как у маниака.
— А ты и маниаков видел?
— Один раз, — не стал отпираться я. — Долгая история.
