Осторожный Стариков промолчал, и врач расценил это как допустимую форму общения.

– Если это так, то одного из троих придется исключить. Ему семьдесят лет, и его увезли дочь с мужем на кресле-каталке. Крученков и Марин, впрочем, тихие больные с вялотекущей шизофренией. Им лень муху от лица прогнать. Это то, что я могу сказать без малопонятной вам медицинской терминологии. Мое мнение как врача – ваши поиски в этом направлении будут безрезультатны. Чем могу еще помочь?

Больше помочь было нечем. Отксерокопировав на всякий случай все три карточки пациентов с их установочными данными, Стариков вернул дела главврачу, попрощался и, попросив не провожать, вышел из кабинета. Не пройдя и десятка шагов, он вернулся.

Врач удивленно вскинул брови:

– Что-нибудь забыли?

– Я хотел спросить. Скажите, доктор, где работал Русенков, перед тем как случилось… В общем, перед тем как попасть к вам?

Главврач, раздавливая в пепельнице сигарету, прищурился и усмехнулся.

– Не все в милиции пьют водку, оказывается… Это бывший ваш коллега, Игорь Алексеевич. Русенков работал в уголовном розыске Мурманска.

– Почему вы сразу не сказали?

– А вы спрашивали? Могу вас заверить, общих тем вам уже не найти.

Выходя из ворот лечебницы, Стариков почувствовал на спине чей-то взгляд. Резко обернувшись, он успел рассмотреть за упавшей занавеской лицо больного по фамилии Русенков…

– Сергей, что у тебя? – спросил Макаров, дождавшись, пока будут прикурены все сигареты и раскрыты все блокноты присутствующих.

Вербин поерзал на стуле, обдумывая, с чего начать. Прикуривал дольше всех и старательнее всех.

– Интересная складывается ситуация.

– Это я понял, увидев Вирта, – мягко перебил Александр. – Жена опознала камень?

– Жена – нет.

– Ты не тяни кота за хвост, – вклинился Миша Саморуков – самый молодой и самый энергичный опер в отделе Макарова. – Давай быстрее, есть хочется. Обед через полчаса…

Доклад Вербина продолжался полчаса…

«Мать, я очень занятой человек, – сказал я. – Если вы хотели со мной поговорить, то говорите. А если вы решили по поводу отсидки вашей родни выразить свое «фе» всей милиции в моем лице, то я пошел». Старая посмотрела на меня, как на гадюку, и говорит: «Уж больно скор ты. Как понос».

В кабинете все подавили улыбку.

– Ну, ну, – поощрил Вербина Макаров.

– «Сиди, – говорит, – пей чай и умней. Мой муженек всю жизнь хаты «обносил», а вы его на пятом десятке жизни только и слотошили». Тут я маленько погорячился и не в тему пошутил: «Видно, неплохо слотошили, мать, если тебе уже скоро семьдесят, а муж еще не вернулся». «Дурак! – это она мне. – Дурак! Он умер в своей постели три года назад». В общем, слово за слово – разговор завязался. И услышал я одну очень интересную историю, произошедшую как раз в день убийства нашего незабвенного Андрея Викторовича Вирта. Только случилось это не между семнадцатью и восемнадцатью часами, как утверждают эксперты, а часом раньше…

– Сергей, – перебил Вербина Макаров, глянув на часы, – что я в тебе ценю, так это умение выделять главное из подробностей…

– Тут главное понять! – воскликнул Вербин. – Понять все с самого начала!

– Есть хочется, – напомнил Саморуков.

– Так вот…

…Клавдия Петровна вытерла пыль с комода, с фотографий мужа и, вздохнув, отнесла тряпку в ванную. Там она долго держала ее под струей теплой воды. Сейчас она отожмет ее и положит в комнате на батарею, чтобы завтра повторить эту немудреную операцию – протирание пыли в квартире. Годы берут свое, уносят молодость, прежние интересы, но остаются привычки. Все, что осталось у старой женщины, – это следовать им и каждый день ждать в гости дочку с зятем. Когда-то она была такой же, как они, – забывала об обещаниях и жила одним днем. Что для дочки поездка к матери из соседнего района города? Потеря времени, дочерний нудный долг, не больше. А что этот приезд для нее, Клавдии Петровны? Ни с чем не сравнимая радость увидеть родного человека. Но, похоже, и сегодня она останется одна, наедине со своими воспоминаниями и мыслями о дочери.

Клавдия Петровна бросила взгляд на настенные часы. Странно, но, когда был жив муж, они ломались чуть ли не каждый месяц, и тогда он садился за стол и долго их чинил. Это было неотъемлемой частью их медленной, спокойной жизни. Но лишь костлявая забрала мужа к себе, часы словно ожили. Они тикали, и ничто не нарушало их хода, словно металлический механизм понимал, что ремонтировать его больше некому. Часы да она – вот все, что осталось от семьи, которая распалась в далеком пятьдесят четвертом году, когда они с мужем, тогда еще молодым и крепким, уехали на Север, оставив новорожденного сына в приюте. Время тогда было холодное да голодное.

Сейчас часы показывали без четверти четыре. Клавдия Петровна глянула в окно. Соседки уже около двух часов сидят на лавочке и не собираются расходиться. Вздохнув еще раз, старушка взяла с кухонного стола ключи и направилась к выходу. Может, зять с дочкой приедут и она встретит их на улице?

Заперев дверь на один замок – кому нужно старушечье барахло, – Клавдия Петровна стала спускаться вниз. Это всегда доставляло кучу хлопот. Лифт капризничал, как пьяный слесарь: хочу – работаю, не хочу – не работаю. Находясь в квартире, она за четыре часа ни разу не услышала, как натянулись, громыхнув, тросы, значит, можно не утруждать себя тем, чтобы нажимать кнопку. Потеря времени.

Между вторым и третьим этажами она услышала, как хлопнула входная дверь. Кто-то вошел в подъезд. Но удивительно! – старушка даже остановилась – не было слышно шагов. Уже почти дойдя до почтовых ящиков, она с замиранием сердца услышала шорох за трубой мусоропровода…

Медленно ступая по ступеням, Клавдия Петровна скосила взгляд в сторону шахты. Из-за трубы торчала пола серого грязного плаща. Пола подрагивала, словно хозяин плаща находился в треморе. Так дрожит кошка, перед тем как кинуться на воробья.

«Бомжи проклятые!.. – стараясь отогнать от себя страх, подумала Клавдия Петровна. – Что здесь-то ему нужно?!»

Когда проходила мимо шахты, ее неувядаемый с годами слух уловил едва различимое в тишине подъезда дыхание. Что-то было в этом дыхании настолько отталкивающее, что старушка, собравшись с силами, постаралась побыстрее спуститься вниз. И лишь вдохнув полной грудью уличного воздуха, она успокоилась и почти сразу забыла о своем не очень приятном спуске с лестницы.

Она вспомнила об этом лишь спустя десять минут, когда вновь увидела этот плащ…

Распахнулась дверь подъезда, и, держа воротник плаща у самого лица, вышел человек. Этот грязный серый плащ… И…

Клавдия Петровна, повидавшая на своем веку всякое, почувствовала, как ее обдало морозом. Не поднимая с колена руки, она перекрестилась на уровне живота.

На нее глянули мутные желтые глаза. И цвет тех глаз определить было невозможно – лишь желтый, ядовитый белок и черный, расширенный до предела зрачок. Человек только провел взглядом по Клавдии Петровне, но она мгновенно почувствовала тяжесть внизу живота и холод на сердце…

– Клава, что с тобой? – озабоченно закудахтала старушка, сидящая напротив. – Маша, достань немедля нитроглицерину!

Отмахнувшись, Клавдия Петровна встала.

– Должно, давление. Пойду до дому.

Подъем занял в два раза больше времени. Уже подходя к своей квартире, она услышала то, чего не слышала, когда спускалась: на лестничной площадке едва слышно звучала музыка. Ответ мог быть только один. В одной из квартир до конца не прикрыта дверь. Любопытство перебороло страх. Клавдия Петровна поднялась на этаж выше своей квартиры и с удивлением обнаружила, что приоткрыта дверь в квартиру ее бесшабашного соседа – Андрея Вирта. Собственно, она удивилась не самому факту открытой двери – в этой квартире часто бывала открыта дверь, и из нее, беспокоя по ночам соседей, раздавались громкие разговоры и звучала музыка. Гости в квартире Вирта не переводились. Было удивительно другое – дверь была незаперта, а внутри, не считая музыки, которая, кстати, к моменту подъема старушки на этаж стихла, была тишина.