Ночь длинна.

Двое, он и она, в свои неполные пятнадцать, слившись в страстном, но еще неумелом поцелуе, молили о том, чтобы не наступал рассвет…

Руки девочки снова и снова вытаскивали его руки из-под своей майки и разжимались, пуская их туда вновь.

Мальчик задыхался от страсти. Он знал: что-то должно произойти. Что-то главное, то, что унесет его туда, где он еще не был…

Мальчик жаждал этого и страдал от невозможности желаемого.

– Они скоро приедут. Они всегда рано приезжают… Что ты скажешь своим?

– Я сказал, что поехал к бабушке за город…

– Они позвонят и узнают…

– Там нет телефона…

– Тебе пора уходить…

Он соскользнул с дивана и, запутавшись в простыне, сброшенной на пол в первые часы этой ночи, едва не упал.

Она улыбнулась непослушными губами и тихонько фыркнула.

Мальчик, уже стоя на коленях, дотянулся до нее, полусидевшей на диване, и нежно поцеловал в щеку.

Под лестницей, ведущей на второй этаж дома, сидел кто-то, бесшумно суча ногами по паркету и терзая свое тело у низа живота. Грязь с ботинок растиралась по полам плаща, но он не замечал этого. Человек не замечал ничего. Он всю ночь слушал звуки, раздававшиеся из открытой двери соседней комнаты, и истязал себя. Его перекошенное лицо уже утратило человеческий облик. По подбородку текла слюна, но он не замечал и ее…

Под лестницей сидел он, давясь яростью и страстью. Он думал лишь о минуте, когда на том скрипящем дачном диване он вонзится в ее здоровое, еще не остывшее от чужой любви тело…

Он будет рвать ее зубами, ногтями!..

Он будет слушать ее стон ужаса, и вот когда она в последний раз глянет в его глаза своими зрачками, он положит ей на горло руки и будет давить…

Давить, давить… Давить до тех пор, пока в ее голубых глазах не появится пелена.

И тогда произойдет то, ради чего он готов вечно сидеть под этой лестницей и слушать те звуки…

Они поцеловались в последний раз, и девочка, закрыв за ним дверь, прислонилась спиной к косяку и улыбнулась.

Человек вышел из-под лестницы, шагнул к девочке, криво улыбаясь уголками мокрого рта.

– С-с-у-к-к-к-а…

Девочка открыла глаза и окаменела, слившись с косяком.

– Иди ко мне, сука…

Сломавшийся ноготь вонзился в мякоть на пальце, но она не чувствовала боли. По косяку скользнула капля крови, и он увидел это. Шипя, он сделал к ней еще шаг.

– Иди ко мне…

– Мама! – тихо крикнула она. Ее крик утонул в глубине легких, растворился в ней самой.

Ночь длинна.

– Опять ужасы? – спросил Вербин, разламывая булочку над пластиковым стаканчиком дымящегося кофе.

Он уже собирался поднести ее ко рту, но остановился на полпути.

– Ты к зеркалу подойди, – посоветовал сидящему напротив, откусил и уже с набитым ртом пробурчал: – На добермана похож. После вязки.

Машинально послушавшись совета, Макаров с трудом выбрался из-за стола и подошел к висевшему на стене зеркалу.

Вербин был прав. Вид ни к черту. Красная от лежания на столе щека, взъерошенные волосы и глаза, еще не отошедшие ото сна. Мутные, как само кабинетное зеркало.

– Опять она?

Не отвечая, Макаров вернулся за стол.

– Что по делу Вирта? – глухо спросил он, пытаясь прийти в себя и бессмысленно перекладывая на столе бумаги. После перемещений листок с сообщением от агента оказался свернутым в трубочку в канцелярском наборе, а письмо матери переместилось в алфавитную книгу задержанных районных негодяев.

Внимательно проследив за всеми пертурбациями на столе Макарова, Вербин дал еще один дельный совет:

– Саша, ты уже маму на ходу теряешь. Сначала очнись, потом и о делах поговорим. Булочку будешь? У меня их три.

– Что по делу Вирта? – упрямо повторил Макаров, стряхивая с себя остатки кошмара.

Разочарованно отложив в сторону булочку и с жалостью глянув на остывающий кофе, Вербин полез обеими пятернями в карманы костюма – за сигаретами и блокнотом.

– Есть новости. Старушка напротив видела мужика в кожаной куртке, который в день убийства Андрея Вирта выходил из его квартиры.

– Что за фразеологизм – «старушка напротив»? Там что, еще было несколько старушек вокруг мужика в кожаной куртке? – Макаров взял кофе и с удовольствием приложился к стаканчику.

– Не ерничай, Саша, – с укором заметил Вербин. – Ты прекрасно понимаешь, о чем речь. «Старушка напротив» – значит соседка, чья дверь расположена напротив квартиры Вирта.

– А я и не ерничаю. – Спокойный Макаров был как всегда неумолимо логичен. – Я спрашиваю, потому что во время осмотра и опроса свидетелей я не заметил на двери напротив дверного «глазка».

– Я и не говорил, что соседка видела его в «глазок». Она спускалась по лестнице от своей знакомой, с которой она уже шестой год подряд переживает кошмар в «Санта-Барбаре». Услышав, что у Вирта открылась дверь, она приостановилась и глянула, перегнувшись через перила. Из квартиры бизнесмена вышел мужик, осторожно прикрыл за собой дверь и, стараясь не топать, спустился. Кофе оставь…

28 мая 2001 года в квартире известного бизнесмена Вирта было совершено тяжкое не только по статьям Уголовного кодекса, а по общечеловеческим меркам преступление. Мать Андрея Вирта приехала к нему домой, чтобы поздравить с Днем пограничника. Хотя бывшему стражу рубежей Родины за неделю до упомянутого события стукнуло сорок, мама обязательно поздравляла сына с праздником. В семье обычного ветерана погранвойск этот праздник ознаменовывается скромными поздравлениями. Те, кто побесшабашнее, надевают на полысевшие головы зеленые дембельские фуражки, натягивают дембельские кители и совершают броуновское движение по городу. От новогодних елок их отличает только то, что елки не умеют пить и драться с милиционерами. Но праздник погранвойск проходил в семье Вирта совсем иначе. Это был лишний повод собраться за столом с норвежской семгой, олениной и губами лося за рюмкой-другой «Хеннеси» и потолковать за жизнь.

А жизнь Андрея Вирта била ключом. После армии устроенный тестем на работу в таксопарк, Андрей колесил по городу, сшибал левый рубль и приторговывал дефицитной в ночное время водкой. Через год появились новенькая «ВАЗ»-»копейка», мебель и прочее. Деньги пошли шальные, как и вся его жизнь. Проституток Вирт подбирал на дорогах в качестве клиенток. Что такое для таксиста начала восьмидесятых червонец? Копейка. Ровно столько и стоило получить триппер. По этой же таксе лечение триппера стоило несколько копеек. Гораздо дороже обходилась ругань с женой. И если жена по своему малодушию эти дела как-то еще терпела, то нахождение в семье триппероносца не смог вытерпеть тесть – начальник таксопарка.

– Теперь на дорогах е…ть будут тебя, – прекрасно понимая реальность будущего, предсказал он зятю.

И последний остался без работы, квартиры и жены. Но с новенькой «копейкой». В другой таксопарк Вирта не взяли – работа тестя. Он принялся искать место, где его всегда окружали бы друзья, работа была бы «блатная» и о куске хлеба задумываться бы не приходилось.

Должность, включавшую все вышеперечисленные условия, он нашел уже через месяц – два года трудился в качестве хлебореза в колонии общего режима на Урале. Загремел он на «общак» после квартирной кражи. Со звонком он вышел, но этот звонок оказался лишь звонком на перемену. Через полгода прозвенел второй, на следующий урок. Пять лет «строгача» в Красноярском крае за очередное «хищение личного имущества», после которых Вирт еще полгода ходил и обнюхивал себя, убеждаясь, что пихтовый запах кедровой делянки выветрился навсегда.