– А вот теперь можно и делом заняться.
Что такое дело, мальчик не знал, поэтому молча выполнял все, что требовал отец, – таскал в подвал выструганные тут же, во дворе, доски, песок и инструменты. Отец в работе заводил сам себя и этим непонятным пока сыну энтузиазмом заражал мальчика. Однажды мальчик не выдержал и спросил, надеясь, скорее, на общий ответ, нежели на обстоятельный. Старший в семье мужчина посмотрел на него как-то устало (сказывался возраст – мальчик был поздним ребенком, а в пятьдесят трудно жить жизнью тринадцатилетнего) и ответил, словно отчитываясь перед госприемкой за созданное творение:
– Это ринг. Здесь мы исключим канаты. Никаких канатов. Их не бывает в жизни, а бывает наоборот – не на что опереться спиной. Здесь, в наиболее освещенном углу, будет размещен мешок. Это место хорошо еще и тем, что мешок будет висеть у несущей стены. Со временем песок в мешок будет добавляться, а это не очень благоприятно может сказаться на конструкции дома. Ну и, наконец, «железо». Ты доволен?
Мальчик промолчал.
– Ты боишься?
Мальчик не отвечал.
– Запомни на всю свою жизнь, сынок: никогда никого и ничего не бойся и никогда ничего ни у кого не проси. Особенно милости.
И положил подростку на плечо свою тяжелую руку…
Газет на крыльце не было.
Это значит, что родители уже приехали домой. Это значит, что его ждали большие неприятности. Отец никогда не ругался и не кричал. Он просто очень переживал. Мальчик был у него первой и последней надеждой. Пять лет назад они с женой решили завести второго ребенка. Врачи не отговаривали отца, но и не проявляли уверенности в благополучном исходе дела. А все дело в этой проклятой подлодке…
Служба отца на флоте закончилась после пожара на подводной лодке в море Лаптевых. Они все выжили, но из всех членов экипажа, решивших после этого завести детей, все благополучно завершилось лишь у отца мальчика. Дети остальных либо рождались мертвыми, либо умирали спустя некоторое время. Это все проклятая подлодка!..
Мать была моложе отца на двадцать лет, поэтому решение вопроса о рождении брата зависело только от отца, и он решился. Брату было отмерено жизни двадцать секунд. В родильную комнату был срочно приглашен отец, и врач поставил перед ним дилемму, которая напополам разрезала его сердце. В течение ближайших трех-четырех минут либо должен умереть ребенок, либо при дальнейших родах может умереть его жена. А имел ли право он, врач, ставить человека перед таким выбором?.. Не должен ли был он сам, пожилой и очень умный врач, просто спасти женщину и не заставлять отца своим словом казнить ребенка? Но он сделал то, что сделал.
Отец мальчика сказал просто:
– Спасите ее. Пожалуйста…
Он был военным моряком. И не знал, как просить. Даже сейчас…
И мальчик остался с отцом и матерью. Этот тринадцатилетний мальчик.
Мальчик рассмеялся.
Он вдруг вспомнил: время сейчас слишком раннее, любой почтальон предпочтет повернуться на бок в своей постели, нежели встать в четыре часа утра. Откуда на крыльце могли взяться газеты? И как могут сейчас быть дома родители, если ближайшая электричка из города прибывает в шесть часов семнадцать минут?
Они не узнают, что мальчика не было дома всю ночь!
Он в книжке читал, что от любви теряют голову. Может, это любовь? Ведь они с девочкой настолько потеряли голову, что не смогли даже сообразить элементарного.
Мальчик рывком сдернул со своего крепкого, загорелого тела футболку и стал делать разминку перед домом. Спать он все равно уже не сможет. От мысли о том, что он сейчас сможет уснуть, он снова рассмеялся.
Еще минута, и он нырнул в подвал, откинув в сторону крышку тяжелого люка.
Боксерский мешок, не привыкший к тому, чтобы его дубасили в начале пятого утра, возмущенно заскрипел вбитой в потолок петлей. Это был уже не тот мальчик, что спустился сюда два года назад. Это был сильный, уверенный в себе и чуть нагловатый «по-подростковому» юноша. Разорванный мешок латался за это время три раза. А полгода назад срослись кости на носу того дегенерата, из-за которого мальчик от страха описался в штаны. Тогда это все видели. Мальчик нашел его в той старой школе. И это тоже все видели. А кто не видел, тому рассказали…
Ну, вот и все. Последний удар…
Мальчик вышел на улицу и с удивлением отметил, что за то время, пока он боксировал, на улице стало совсем светло. Он стоял на площадке перед домом и сматывал с рук эластичные бинты. В шесть часов в деревне напротив, через речку, включают громкоговоритель, и первые звуки гимна страны возвещают о том, что наступил новый день. Но радио молчало, значит, нет и шести.
Внезапно он услышал торопливые, неровные шаги. По тропинке кто-то двигался. Мальчик стал сматывать бинты медленнее, вглядываясь в заросли, прикрывающие дорожку.
По тропинке шел человек в сером плаще. Его раньше мальчик никогда не видел в городке, очевидно, это был чей-то гость, стремящийся уехать на той же электричке, на которой приезжают его родители. На шесть семнадцать.
Мальчик, зажав бинты в кулаке, сделал шаг к калитке и зацепил ногой металлическую лейку. Она, звякнув, упала на бок…
…человек резко обернулся…
…и облила ногу мальчика охладевшей за ночь водой.
Была всего секунда, но ее хватило мальчику, чтобы понять одну простую вещь. Он смотрел в глаза человеку, а тот бегал глазами по лицу мальчика.
Отец говорил на ринге, что уверенный в себе, спокойный человек всегда смотрит в глаза. А человек-трус и зверь отведет взгляд и даже при общении будет бегать глазами. Мальчик это знал и без отца. Два года назад он редко кому смотрел в глаза при разговоре. Он боялся рассердить такой наглостью более сильного духом или физически сверстника.
И сейчас мальчик знал: человек в мятом плаще боялся.
В деревне, что через речку, хрипло затрещав, заработал громкоговоритель. По радио звучал гимн страны…
* * *
Макарова разбудил гимн.
Он что, забыл вчера выключить настенное радио?
Александр чертыхнулся. Уже целый год дает себе клятву обрезать эту проклятую, никому не нужную дурацкую радиоточку! Слушать по радио, собираясь на работу, сколько надоили молока в том и в том районах и сколько хлеба собрано, было истинным самоистязанием. По местной радиоточке с шести утра передают итоги урожая, посева и рейтинг свинарок и скотоводов. Интересно, те, кто проводил сюда эту радиоточку, вправду были уверены в том, что жителям центра города, а в особенности Александру Макарову, начальнику отдела по раскрытию убийств областного ГУВД, будут интересны факты увеличения производства поросят от одной свиноматки?! Такие бездари и жующие чужой хлеб типы, как Макаров, знают, что килограмм свинины в городе стоит семьдесят рублей, а батон хлеба– шесть пятьдесят.
Покопались бы эти макаровы в землице, узнали, сколько на самом деле стоит батон хлеба.
Но Макаров не хотел копаться в земле. Он копался «на земле». Копался в человеческих пороках, подлости, грязи. Той грязи, которая остается после отвратительных дел рук человеческих.
Стараясь не шуметь, чтобы не разбудить жену и дочь, он выскользнул из-под одеяла и босиком прошел на кухню. Убрав звук, он вернулся в спальню и осторожно сел на кровать.
Потирая рукой шею, он думал о том, что если бы не это радио, ему бы удалось соснуть еще часок. Теперь же ни за что не заснуть. Вздохнув, он нашел в полумраке тапки, накинул на плечи халат и отправился в ванную.
День начался.
Свежевыбритый и окончательно проснувшийся после душа, он успел зайти на кухню как раз вовремя – начинала хрипеть кофеварка. Многие предметы в доме напоминали Макарову о его службе в милиции. Вот эта кофеварка – ценный подарок от руководства областного ГУВД за задержание группы гастролеров, промышлявших в городе убийствами. Электробритва – за раскрытие убийства бизнесмена. Его, Макарова, хотя бы спросили, чем он бреется. А Макаров всю жизнь брился станками. И вообще, когда ее вручали, Сашу даже покоробило. Неужели у него такой свинский вид, что ему дарят электробритву? Ну, кофеварка – понятно. Хоть и вторая. Первую подарили по итогам полугодия непосредственно перед вручением второй. Посмотрели с Танькой на две кофеварки, рядом стоящие, да и оставили себе ту, что получше. А первую Таниной матери подарили на день рождения. Жена ему еще сказала: «Если опять чего-нибудь раскроешь и кофеварку вручат, давай ее племяннице подарим, она все купить мечтает». Макаров сказал, чтобы она со своим «если» больше не лезла. Шутя, конечно, сказал. Но в приметы верил. И больше всего ненавидел «если». А особенно – «если раскроешь». Никогда не зарекался, никогда ничего не обещал, ничего не просил и никому, кроме жены, не верил. Обмануть его было практически невозможно, а если и удавалось, то ненадолго.
