Ну да, я же про праздник. Под утро уже, когда все музыканты исчезают, и все кораблики тонут, мы обычно вспоминаем, что жизнь тоже когда-нибудь заканчивается, умираем да и расходимся по домам — спать.

Город наш, если идти вдоль реки и вдоль него, продолжается всего две бутылки пива. А если идти поперек, от квартала тишины к реке, то и того меньше. Всего бутылка, да еще чашка кофе, которую непременно надо выпить в кафе у моста. С другой его стороны. По секрету скажу, в этом кафе варят самый лучший кофе во всем городе. А то и во всем мире. Лечит от разбитого сердца и черной меланхолии. Для разбитого сердца нужна одна чашка крепкого колумбийского, для черной меланхолии — латте.

Но в это кафе почти никто из нашего города не ходит. Из тех, у кого все совсем хорошо, по крайней мере. Потому что, если перейти мост, а кафе сразу за мостом стоит, то начинает происходить Неожиданное. Неожиданное живет у нас за мостом уже очень давно, оно появилось даже раньше колдунов. Как всякое Неожиданное, оно норовит случится с каждым горожанином, которого судьба или любовь к хорошему кофе заносит на ту сторону реки. Разбираться, как там что у человека в жизни, оно, разумеется, не станет. Так что, если было у тебя все совсем хорошо, может неожиданно стать обычно. Или плохо. Но чаще всего просто по-другому. Наше Неожиданное, в общем-то, не злое, просто у него свои представления о человечьем счастье. Вот горожане и побаиваются. Но не все, конечно же. Я-то ладно, я туда через день хожу, потому что наши с Неожиданным представления о счастье очень друг на друга похожи, и мне «по-другому» только на руку, иначе ни работать, ни жить толком не получается. Но есть еще молчуны из квартала тишины, они туда раз в неделю приходят, сидят и, наверное, о чем-то с Неожиданным договариваются. Успешно, потому что это единственное время, когда они улыбаются. Еще в кафе, бывает, ходят влюбленные пары, когда им окажется, что любовь вот-вот сойдет на нет. Неожиданности в таких случаях очень помогают. А если не помогают, так разбегутся эти влюбленные, как и было задумано судьбой. Тоже не худший из вариантов.

Но лучший момент — это даже не момент возвращения на эту сторону реки. И не тот момент, когда входишь в дом и понимаешь, что изменилось и в какую сторону. Самый лучший момент — это когда ты сидишь за столиком в кафе и чувствуешь, как что-то с твоей жизнью происходит. Сразу в голове как будто бутылку шампанского открыли. Ну, или не шампанского, а старого рома, к примеру. Это кому что по вкусу.

Вчера, вернувшись домой, я обнаружила, что мой кот, отличающийся мизантропией и свободой суждений, теперь умеет разговаривать. Спорили с ним полночи, до хрипоты (моей) про судьбы человечества и про фатализм. Надеюсь, это ненадолго. До завтра, максимум.

Сегодня по домам ходили социально опрашивающие, спрашивали сколько у опрашиваемых было в жизни проебанных возможностей. И как они себя в связи с этим ощущают. Да, прямо так и спрашивали. Специфичные они потому что здесь. И никогда не поймешь, зачем им это надо. Может быть, под Новый Год подарков наделают, может быть, просто, для статистики. Или какую-нибудь газировку выпустить собираются с названием "Последний шанс".

Пришли, помялись в дверях, потом зашли таки в дом, уселись на кухне и давай допрашивать.

— Сколько? — спрашивают.

Я задумалась, конечно. Ведь если признать, что возможность таки да, того самого, это ведь навсегда. А навсегда меня пугает. Но врать нагло в лицо меня так и не научили. Пришлось советоваться с памятью. Память услужливо подсунула один случай. Да, обидно было до сбитых костяшек, я помню. С другой стороны, говорю я памяти, это был принципиальный вопрос. Из разряда тех принципов, которые кажутся очень важными, когда тебе 18 и очень показательными, когда тебе 30, к примеру. "Все равно ничего не получилось бы" сказала я памяти. "Мы не сошлись принципами"

Память покивала и рассказала еще один случай. То есть, еще один кусок жизни рассказала. И опять таки да, могло бы. Срастись и разрастись, и вылиться в прекрасное тихое и уютное. Глупости, говорю я. Вся моя тишина с уютом — они здесь и сейчас. И не надо путать уют с болотом. И покой с волей тоже не надо. На всякий случай.

Опрашивающие смотрят на меня, но молчат, видимо, понимают, в чем тут дело. Видимо, не только я так себя веду. Я оторвалась от общения с памятью, налила им гостевого чая. Я-то его не пью, а гостям приятно иногда. Пепельницу поставила. Пусть ждут и ни в чем себе не отказывают.

Память, тем временем, поднапряглась и выдала самое оно. Самое больное и недавнее. Я аж зубами заскрипела от досады. Могло быть красиво. Да чего там, и было красиво. Только несколько меньше, чем хотелось бы. Ну так это поправимо.

— Ни одного, — гордо ответствовала я и пошла в комнату разыскивать записную книжку.

Опрашивающие допили чай, грустно о чем-то пошептались и ушли.

Наверное, газировку новую так никто и не выпустит. И подарки под Новый год придется покупать самим. Ну, оно и к лучшему.

А со мной недавно вот какая штука случилась. Я пропадать начала, по частям. Проснулась утром, а ноги и нет. Причем, что обидно, правой. Мне-то как раз левая всегда меньше нравилась. Хотя я ее чувствую вроде, ногу эту, но не вижу. А пока я кофе утренний пила да тревожилась, еще и рука пропала, тоже правая. Я тут совсем заволновалась и начала думать, к кому бы пойти. Можно, к примеру, к колдунам, но эти ведь дурой обзовут и окажутся правы, а мне это не поможет, скорее всего. Я же тут буквально на части разваливаюсь. Точнее говоря, на их отсутствие. Еще можно в квартал тишины пойти, к молчунам, но они пока объяснят на пальцах, что к чему, я уже успею целиком исчезнуть. А значит, остался только один вариант. Пойти к старику Петру, который у нас в городе мебель делает. У него получаются чудесные кресла, в которые можно забраться с ногами и все равно будет удобно. И даже место для кота останется. А кроме деланья мебели Петр еще дает советы. Мудрые, конечно же.

Я порылась в шкафу, нашла платье длинное до полу, с рукавами, чтобы никто не заметил, что со мной творится, и пошла. Петр, к счастью, всего в паре кварталов от моего дома живет. Но тетушки, которые сидят по утрам на площади, все равно меня заметили. Еще бы, они ведь когда-то были кошками, все три. И им почему-то из тех кошачьих времен осталось наследство в девять жизней. Я уж не знаю, сколько из них они прожили, но каждое утро тетушки сидят на площади, хищно смотрят на голубей и рассказывают друг другу про своих многочисленные любовников из всех своих многочисленных жизней. Я еще маленькой совсем была, а они там уже сидели. Так что, наверное, жизней прожили немало. Не одну, и не две даже. Мы, когда детьми были, все пытались их подслушать, уж больно интересной нам казалась тема многочисленных любовников. Но тетушки нас всегда замечали и шипели тогда, почти совсем по-кошачьи. А мы убегали с визгом, конечно же.

Так что мне и сегодня пройти мимо тетушек незамеченной не удалось. Одна из них еще посмотрела так пристально и сказала — Ты сегодня что-то выглядишь плохо. Прозрачная почти. Ты кушай побольше рыбы, что ли. Я только кивнула и быстренько мимо них, чтобы не догадались.

А вот старый Петр сразу все понял. Посмотрел на меня и говорит- Исчезаешь? Ну, я только кивнула, что еще оставалось. А он мне налил вишневого сока и давай вокруг меня ходить и что-то приговаривать, пока я сок пью. Минут пять ходил, потом уселся в кресло и начал трубку раскуривать. Кресло Петра — это вообще разговор отдельный. Удобнее кресла во всем мире нет, я там как-то один раз сидела, когда у меня была любовь сильно несчастная и я, как обычно, за советом прибежала. Посидела в этом кресле минут пять и забыла про все, и про любовь и про несчастья сопутствующие. И поняла заодно, почему Петр у нас такой мудрый.

Ну вот, а он, значит, раскурил трубку и сказал:

— Это потому, что ты в себя не веришь.