Ротмистр пригнулся, проскакивая под свистнувшей саблей, сам нанес удар и столкнулся с кем-то из второй линии.

Конь взвился на дыбы. Александр сумел удержаться в седле, а затем воспользовался движением и сверху вниз со всей силой опустил саблю на ближайшего австрийца. Последний на свою беду едва не вылетел перед тем из седла, пытался выпрямиться, занять положенное положение и теперь просто не успевал отбить удар.

Сабля врубилась в человеческую плоть, и Орлов почувствовал, как под клинком крушатся кости. Услышать он ничего не мог. Как раз в этот момент основные силы столкнулись, и по ушам ударил крик доброго десятка людей.

Очень помогли пики, которыми вооружались первые шеренги русских гусар. При таранном ударе они действовали не намного хуже старых рыцарских копий и уж по-всякому были предпочтительнее сабель.

Впрочем, саблями добивала противника вторая шеренга.

Австрийцы были сразу опрокинуты, смяты и обращены в бегство. Орлов еще успел разрядить в кого-то пистолет, мельком почувствовал, что попал, дотянулся до промелькнувшего рядом австрияка саблей и дал шпоры коню, стараясь догнать удирающих врагов.

Ни о каком управлении боем не могло быть и речи. Шеренги перемешались, и теперь австрийцы и русские вперемешку неслись в одну сторону. Одни стремились спасти жизнь или хотя бы справиться с лошадью и попытаться дать отпор, других охватил хмельной азарт погони и острое желание разрубить беглецов на куски, а нет – так хоть рубануть получше и посмертельнее.

Внезапно всадники перед Орловым куда-то пропали, и впереди показалось выстроенное каре одетых во все белое пехотинцев.

Ждать, пока сомнут и их, солдаты не стали. Фас украсился дымками ружейного залпа, однако звуков Орлов не услышал. Очень уж громко раздавался в ушах стук собственного сердца, и пробиться сквозь него сумел бы разве что орудийный гром. Или – зов трубы.

Кто-то рядом упал, и даже времени не было понять – свой или чужой? Раз русские и австрийские гусары неслись вперемешку, то пули с одинаковой вероятностью могли поразить и тех, и других. Куску свинца без разницы, кто станет его жертвой, лишь бы не совершить полет зря.

Часть коней шарахнулась от грохота, дыма и частокола штыков, но остальные продолжали по инерции мчаться вперед и обрушились на пехотный строй.

Перед Александром неожиданно появился конь без всадника, врезался в переднюю линию, с истошным ржанием наткнулся на штыки, зато ротмистр благодаря этому сумел неожиданно для себя прорваться через австрийцев и оказаться в середине каре.

Там, как водится, было почти пусто. Если не считать двух сидящих верхом пехотных офицеров, явно командовавших подразделением, да нескольких барабанщиков, сразу прекративших перестук при виде черного, резко контрастирующего с белыми австрийскими мундирами гусара.

Война – не дуэль и не состязание в утонченном благородстве. Орлов не стал дожидаться, пока противники обнажат свои шпаги. Вернее, у старшего из них она была уже обнажена, младший только тянул руку к левому бедру, судорожно лапая воздух в поисках эфеса. Дожидаться результатов поиска ротмистр не стал.

Первый удар обрушился на того из офицеров, который был постарше возрастом. Частью сознания, продолжавшей работать в сумятице боя, Александр рассудил, что чин его должен быть повыше, чем у молодого. Следовательно, и гибель будет для противников более чувствительной.

Офицер вскинул шпагу, пытаясь прикрыться от несущейся к нему полосы стали, однако Орлов крутанул свое оружие, и навершие клинка встретилось с офицерской шеей.

Удар получился несколько смазанным, хотя и простительным в спешке боя. Голова осталась на месте, не отделяясь от туловища. Зато кровь брызнула фонтаном, мгновенно перекрашивая мундир из белого в красный, присущий не австрийцам, а англичанам, цвет.

Молодой офицер, скорее всего, адъютант, так и не найдя шпаги, попытался рвануть прочь от ужасного зрелища, однако его лошадь не смогла проломиться с тыла через солдат.

Александр рубанул по пути одного из барабанщиков, оказался рядом с адъютантом и попытался дотянуться до очередного врага.

Успех был полным. Конь гусара, видно, разделял азарт хозяина и всем весом надавил на адъютантскую лошадь, так что та завалилась на пехотный строй с тыла, пробив в нем изрядную брешь. И хоть Орлов не был уверен, насколько серьезно сумел полоснуть врага, эффект был гораздо более впечатляющим.

Тыловой фас каре шарахнулся, рассыпался, создавая проход. Оставалось пожалеть, что некому было воспользоваться им с той стороны. Разве что выскочить самому наружу, пока солдаты не опомнились и не обрушились со своими длинными ружьями со всех сторон одновременно.

Орлов наскоро огляделся.

Часть австрийцев действительно повернулась к нему. Главное же, кроме ротмистра никто не сумел проскочить внутрь каре, а один, как известно, в поле не воин. Тем более – внутри вражеского строя. Тем не менее Орлов в горячке, вместо того чтобы воспользоваться моментом и бежать, повернул коня и напал с тыла на переднюю линию австрияк.

Уже не линию. Смерть командиров, нападение сзади превратило стройные перед тем шеренги в подобие толпы. Тут – кучка, тут – просвет, и этим немедленно воспользовались гусары снаружи.

Ротмистр вертелся в седле не хуже грешника на сковородке, отбивая упорно пытающие проткнуть его штыки, когда вдруг сразу стало легче. Толпа австрийцев лопнула, впуская внутрь всадников в черных мундирах на вороных конях, чем-то похожих на предвестников смерти и одновременно эту смерть несущих. А затем пехота сделала худшее из того, что только могла сделать в такой ситуации. Она пустилась в бегство, подставляя спины под удар, словно возможно состязаться в беге с лошадью.

Не все. Некоторая часть осталась на месте, сбившись в бесформенную кучу и выставив во все стороны штыки, но основное внимание было уделено не им.

На счастье беглецов, гусар здесь было немного. Хватило бы и этих, однако чуть в стороне запела играющая аппель труба, и кавалеристы были вынуждены повернуть коней на ее зов. Не сразу. Трудно отказать себе в злобном удовольствии обрушить на врага клинок или пырнуть убегающего пикой, но все же сигналы были вбиты в людей так, что только мертвые не повиновались их призывному пению.

Следом за батальонной трубой запели трубы эскадронные. Когда долго служишь, начинаешь разбираться в их индивидуальном звучании. Орлов как-то сразу вспомнил, что он не просто рубака, а командир эскадрона, и устремился туда, где старательно и чисто играл сигнал Фомин.

Отовсюду стремительно подскакивали гусары, занимали первые попавшиеся места, а ротмистр уже крутил головой, пытаясь определить сразу и понесенные потери, и причину, по которой Мадатов прервал кровавую забаву.

С причиной обстояло просто. На помощь избиваемой пехоте спешило два эскадрона австрийских улан. Еще два заходили по дуге во фланг, причем с последними неслось несколько запряжек конной артиллерии. С другого фланга непоколебимо стояли пехотные каре. Впрочем, как и с фронта, причем в промежутках тоже виднелись пушки. До своих же было далековато. С вражеской конницей – как с собакой. Стоит побежать – и она бросается в погоню. Лучшее, что можно сделать, – напасть первым. Или хоть сделать вид, что собираешься нападать.

Некоторые гусары оказались пешими и лихорадочно ловили беспризорных коней. Другие подбирали раненых, а то и убитых товарищей. Но в целом, насколько мог судить Орлов, потери были невелики.

– Ваше благородие! Князя зацепило! – выпалил Огейчук, подскочивший с переброшенным через седло раненым.

– Какого? – Орлов покосился на видневшегося в стороне Мадатова. Вроде бы цел и распоряжается с привычной энергией. И тут дошло. – Лопухина?

– Його.

– Сильно?

– Дюже изрядно, – вздохнул Огейчук. – Це ж он в карею врубился, а тут як стрельнули в упор… Насилу вывез.

Хотелось взглянуть, как там приятель, кроме затылка да спины ничего не видать, но времени не было даже на это.

– Огейчук! Живым или мертвым, но доставь его к нашим! Живым – креста не пожалею.