— Нет, гражданин Чернов, не повезло. На месте не застукал потому что, свидетелей не было, запросто откажутся. И веников не привез. Как так? А так: веники украли. После осмотра землянки пришел я на место и вижу что? Ни вязанок моих, ни серпа, одна примятая трава у березы. Приехал пустой. Хорошо хоть лодку оставили. На этом берегу спросил ребятишек — нет, говорят, рыбаки приехали без веников, несли только флягу и бидон и пели песню про несчастную любовь. И вот я сразу к тебе. Как рассудишь?

Чернов почесал седую потылицу: дело сугубое, сразу не ответишь. Если попросту, то сказать бы участковому, и до свиданья. Но Федя-Вася участковому не сказал, и вряд ли из одной ревности: пусть, мол, этот лейтенантик с дипломом поищет, как я столько лет искал. Заводик, как ни кинь, ничейный, главного виновника не найдешь, а найдешь, так давность большая. Можно выследить других и накрыть на месте, но опять же накроешь одного-двух, а остальные будут в стороне. Развалить у них землянку? Сделают новую, в другом месте. Да и дома выгнать можно, в простой металической кастрюле или в ведре, без всяких змеевиков и котлов.

— Как же, гражданин Чернов? — напомнил Федя-Вася.

— По правде сказать, не знаю. — Чернов виновато развел руками. — Одно могу посоветовать — в наш суд. Все равно уж разбираться. Опять же народу много, глядишь, кто-нибудь и проговорится, а Федьку Черта с Ванькой Рыжих все равно вызывать: они заявление написали, что кот у них сети изгрыз. Заседать будем в среду.

— Согласен с тобой, гражданин Чернов. — Федя-Вася встал, надел милицейскую фуражку, подал хозяину руку. — В среду обязательно приду. Беспорядок внутри нашей жизни что? Не допустим. Верно?

— Само собой, — сказал Чернов.

На том и разошлись.

Федя-Вася хотел товарищеским судом перевоспитать нарушителей порядка, а того не знал, что сам стал нарушителем. Пока он лежал в кустах за незаконной землянкой и ждал ухода самогонщиков, на его березовых вязанках сидел Монах с ружьем за спиной и ждал погубителя родной природы. Не дождавшись, сгреб обе вязанки, воткнув в них серп с чернильными инициалами «П. Ф. В.» на ручке, и пошел завершать егерский обход. Вечером он переправил веники к себе на остров, а на другой день явился с ними в редакцию районной газеты. Он мог бы сразу в милицию, мог бы добиться штрафа для нарушителя, но дело это долгое, попробуй еще узнать-, по тем трем буквам с точками, кто он такой, тот стервец, который обкорнал зеленые подолы у плакучих берез, глупый хулиган или только до подола достающий шибздик. В Хмелевке же народу несколько тыщ, не скоро узнаешь. Да и штрафа за веники дадут немного, а хлопот наберется до потолка. Стало быть, прямая дорога в газету. Они в институтах учились, пускай разбираются.

— Понятно, — сказал, не вставая из-за стола, редактор Колокольцев и поглядел сперва на веники у порога своего кабинета, потом на сердитого Монаха. — Что вы конкретно хотите?

— Пропечатать на весь район, — сказал Монах и надел форменный картуз. — А насчет штрафа не старайтесь, штраф я ему, хулигану, припаяю. Если найду.

— А если не найдете?

— Найду. А вы народ посовестите, не повредит.

— Действительно. Сейчас самый сезон заготовки веников. Мухин! — крикнул он и стукнул кулаком в стену. — Комаровский! Зайдите срочно.

И почти тотчас рядом с Монахом возникли два современных молодца в синих джинсовых костюмах, оба одинаково поджарые, спортивные, шустрые. Мухин русый, а Комаровский черный.

— Вот вам наш егерь, товарищ… — редактор споткнулся, не зная фамилии Монаха, и вскинул хитрые глаза на готовых ко всему своих сотрудников.

— Чего там, шеф, — нашелся первым Комаровский, — ясно: печальник природы, лесной человек, специалист по экологическим проблемам.

А Мухин взял Монаха под руку:

— Пойдем, дядя, потолкуем про твои елки-палки-веники.

— Племянник объявился. — Монах выдернул свою руку, но пошел следом за парнями в соседнюю комнату, синюю от табачного дыма. Сел там в простенке на стул между двух столов, у окон, положил именной серп на колени. — Ну что скажете хорошенького? — спросил у «племянника».

— Говорить будете вы, а хорошенькое или нет, сейчас увидим, — сказал Комаровский, открыв блокнот. — Итак, записываю.

— Я тоже, — сказал Мухин.

— Хоть одно окошко бы открыли, натоплено как в бане. — Монах обернулся и ткнул ладонью в крестовину оконной рамы — створки распахнулись, и с улицы звонко застучал типографский движок. — Во-он что вы! От шума в дыму прячетесь…

— Точно. Ты, отец, наблюдательный, — перевел его из дядьев в высший чин Комаровский. — Ну давай повествуй.

Монах уже оценил нахальность Комаровского и прилипчивую настойчивость Мухина и стал рассказывать, вежливо поглядывая то на одного, то на другого, про веники, про испорченные подолы плакучих берез, таких пригожих, слов нет, про молодые погубленные деревца. Никто не против веников, но с умом надо делать, правила резки соблюдать. Чтобы после тебя природа не страдала, чтобы вместо ее красоты не возникало безобразия, подлости. Ты отдыхать отдыхай, но не ломай кустов и деревьев, не жги ненужных костров, не оставляй банок, бутылок и разного copy, бесстыжие твои глаза…

— Понятно, дед, напишем как надо. И подпись поставим твою, с указанием чина.

— Да, да, авторскую заметку дадим, не сомневайтесь. Мы тоже дети природы. Кстати, как ваша фамилия?

— Шишов. — Монах встал, не дожидаясь, пока его произведут в прадеды, и пошел к двери.

— Веники не забудь, дедок. У редактора-то.

— Парьтесь на здоровье. Только если суд спросит, потом подтвердите.

— Какой суд? — насторожился Мухин.

— Товарищеский. Скажу и там. А то кота судят, а до людей, которые природу губят, и дела нет.

— Постой, дед, постой! — Комаровский и Мухин мигом выскочили из-за столов и взяли Монаха под руки. — Кто судит? Какого кота? Где?

— На Новой Стройке. А кот — Титков Адам. Пустите, чего вцепились! — Монах сердито высвободил от газетчиков руки. Что за дурацкая привычка брать будто барышню или преступника. — Митя Соловей там председатель. Взаймыобразный.

— Взаимнообоюднов? Тот, что в райисполкоме работал?

— Он самый.

— Это же сенсация, Мухин!

— А кто ее открыл?

— Да сама открылась. Дед сказал. Правда, дед?

— Про суд вся Хмелевка знает, не спорьте.

— В самом деле?

— Врать я, что ли, стану. Вторую уж неделю вожжаемся. Объявленья Федя-Вася по всему райцентру развешивал, три заседанья было. Или четыре. Где у вас глаза-уши?!

— Действительно…

— Как это мы зевнули, старик?

Газетчики голодно посмотрели в форменную сутулую спину уходящего егеря и ринулись в кабинет редактора. Комаровский влетел первым и упал у порога, не заметив оставленных веников. Мухин с улыбкой напомнил ему о Цезаре:

— Плохая примета, старик. Не забывай историю.

— А-а, отстань. — Комаровский мигом вскочил, отряхнул деревянно загремевшие джинсы и устремился к редактору: — Шеф, поручите это дело мне!

Колокольцев поднял рыжую, с хохолком голову от гранок, не забыв прижать пальцем то место, где остановил чтение.

— Почему тебе? — подоспел Мухин. — Как что свеженькое, так ему. А кто спровоцировал старика на разговор о суде? Я!

— Не ты один — вместе…

— Вот видишь! Тогда и писать — вместе!

— Нет, с ним невозможно… Шеф, примените наконец власть! У меня же острее перо, тоньше!

— У него острее — наглец! А вот насчет власти, шеф, он прав: примените. К нему. Пока он так выскакивает, мне нет ходу.

— Да зачем тебе ход, Мухин? Да ты…

Колокольцев ударил ладонью по столу:

— Хватит. Как на базаре. В чем дело? Рассказывайте кто-нибудь один. Ты, Мухин.

— Почему он?

— А почему ты?

— Я — Комаровский, понятно?

— А я — Мухин!

— Опять заорали. Ну, кто умнее, замолчите. — Колокольцев подождал и удовлетворенно хохотнул: — Оба замолчали. Молодцы. Докладывай, Мухин.

— На Новой Стройке товарищеский суд рассматривает дело кота Титкова Адама, — доложил Мухин.