— Интересно, зачем ему столько старой ненужной обуви? — беспечно подумал я вслух и услышал откуда-то с потолка:
— Я никогда не выбрасываю изношенные, но не развалившиеся ботинки, потому что они мои верные друзья.
Стэнли появился на приставной лестнице из квадратного отверстия в потолке, и я понял, что он встал раньше нас и очень по-английски не посчитал нужным поставить нас об этом в известность.
— Ну как, позавтракали?
— Отлично, — отмахнулся я и указал на сундук: — А вы такой же старый фетишист, как и я.
— Но в отличие от вас у меня еще много странностей, — гордо признался он. — Вы слышали, как я разговариваю сам с собой? Я этого почти не замечаю, но знаю, что делаю это всегда, когда остаюсь в комнате один. И вы, конечно, знаете, это второй признак того, что у человека что-то не так в голове.
— А первый?
— Когда начинают искать волосы на ладонях.
Я машинально проверил ладони и понял, что он меня подловил. Он засмеялся и хлопнул меня по плечу:
— Вот видите, мы с вами и в этом не одиноки. Если вам нечем заняться, можете помочь мне по дому.
— С удовольствием!
Потом мы передвигали мебель, сворачивали, выносили на улицу и выбивали ковры, вообще по порядку делали все, что он давно откладывал за недостатком помощи. В остальном у него все было очень аккуратно. Дом был намного опрятнее, чем сам его господин. Потолки были низкие, с деревянными балками, над камином стояли часы на яшмовой подставке и пожелтевшие фотографии в рамочках.
После обеда у меня состоялся дурацкий разговор с Питером, во время которого он сокрушался по поводу моих бед, чуть ли не плакал, кругами возвращаясь к одной и той же мысли: «Все имеют право на болезнь, и в хорошем коллективе всегда отнесутся к семейным проблемам коллеги с пониманием, но если сам человек не выполнил заказ, то клиент не заплатит фирме, а фирма будет вынуждена не заплатить человеку». Проклятая военщина!
— О’кей, — говорю, — вычтешь у меня, что полагается.
— Алекс, все имеют право на болезнь, и в хорошем коллективе всегда отнесутся к семейным проблемам коллеги с искренним пониманием, — заладил он заранее выученную и, видимо, очень импонирующую ему фразу, — но если сам человек не выполнил заказ в срок… — и так далее, и так далее. Короче, вы поняли.
Получив через телефон дневную порцию лютого военно-морского говна, я подумал о том, что сам ни за что не хочу быть боссом, ибо я тот самый плохой солдат, который абсолютно не мечтает стать генералом.
А ведь когда он меня только взял, мы даже подружились и ходили с женой на ужин в его многодетный питомник. Но как раз после этого-то мирного семейного вечера за столом я и заподозрил, что он контуженный на полную голову (стало быть, килем от линкора прилетело), так как этот мудак весь вечер разглагольствовал на тему того, что жены, да и вообще женщины должны знать свое место. «Ведь так было всегда и так написано в Библии». Причем моя-то только смеялась, а вот его жена, гордясь твердыми нравами своего мужа, только поддакивала, терзая нервными пальцами край скатерти.
Тутай смотрел, точнее, разговаривал в зале с телевизором, когда я вернулся им помешать и едва не помешался сам. Стэнли размачивал в тазу ноги и с треском подстригал хозяйственными кусачками жесткие желтые ногти. Я сел убиваться на кресло, а он хмурился на диване, все еще бормоча что-то себе под нос. Больше всего он любил смотреть трансляции длинных аристократических похорон, но на этот раз лихие английские ученые показывали по «Нэшнл Географик» только что найденные очередные кости Христа: «Известно, что в Иудее времен Иисуса холостые мужчины до тридцати трех лет не могли носить бороды. Так что все известные нам изображения…»
— Ну и что, — возразил я комментатору, — а в современном Китае Богородицу изображают с узким разрезом глаз. Также известны черные и даже цыганские Мадонны. Если людям так проще принять, то почему бы не изображать Христа с бородой. Ведь на иконе мы не стремимся передать фотографическое сходство даже современных святых, а скорее наше к ним духовное отношение.
— Я, конечно, католик, всегда им был и всегда буду, — не отрываясь от экрана, возразил мистер Тутай, напрягся и щелкнул кусачками. — Но прежде всего я человек науки. Мне свойственно больше полагаться на археологию, чем на теологию. Я бы с радостью уверовал в телесное воскресение Христа, если бы учеными снова и снова не открывались места его истинного захоронения.
— Это что-то из области клонирования? — удивился я его белиберде. — Мне кажется, вы больше человек литературы, чем археологии и теологии вместе взятых. Литература это все-таки не наука, а скорее область знания. Наука — это изучение причин и закономерностей, поэтому литература только тогда соприкасается с наукой, когда занимается непосредственно языковыми структурами в виде филологии, лингвистики и так далее.
— Я вовсе не отрицаю чуда, — великодушно согласился Стэнли Тутай. — И даже верую в воскресение из мертвых, но согласись, если у тебя умерла мама, то ты имеешь право пустить слезу, несмотря на грядущее воскресение из мертвых.
— Конечно, это грусть расставания.
— Когда Лазарь умер, Христос прослезился.
— Но о чем были эти слезы? О грехе, о смерти, о человеческой слабости…
— Так значит, грусть по уходящему — это всего лишь слабость?
— Конечно, ведь все стоящее в этом мире будет в раю. Мне так кажется. Хотя мы и не знаем, что именно там будет и в каком виде.
— Тогда не грустите и вы, — по-отечески улыбнулся он мне. Но это только разозлило меня.
— Но ведь не каждый день уходит жена, а в Царствии Небесном, как известно, точно не женятся и не выходят замуж, — продолжил я без тормозов.
— Вы умничаете, а сами не можете совладать с собой.
— Потому что я не одиночка. Я очень люблю свою жену.
— Ну и что? Ведь сегодня ночью у вас была другая жена, — он сделал акцент на библейское слово «жена».
— Это не ваше дело!
— Если дело было здесь, значит, оно уже мое.
— Вас не интересуют мои проблемы, — разоблачительно скривился я, — вы просто скучающий старый осел, которому не хватает своих проблем!
Молчание после грехопадения.
— Как это мы скатились? Честное слово, — пробормотал я и надолго погрузился в почти безнадежное уныние.
— Не огорчайтесь так, — примирительно взмолился он после долгой паузы и просветлел. — Хотите, я покажу вам настоящее волшебство?
— Какое? — безразлично произнес я и поднял на него глаза. А он весело вскочил с дивана, вышел из таза на ковер и, кажется, немного разволновался.
— Настоящее! — затейливо повторил он, вытащил стул из-за стола, поставил его ко мне спинкой и оседлал его задом наперед. В руках у него оказался пакетик с семенами для огородничества.
— Смотрите, — загадочно сказал он, проглотив мизерное семечко, и показал мне свою правую ладонь.
— Ну и что? — через пару секунд нетерпеливо спросил я.
— Смотрите, смотрите.
Я нахмурился и сосредоточенно уставился в иссеченную линиями самую обыкновенную ладонь. Через минуту пристального наблюдения я увидел, что ладонь его неестественно сморщилась, линии стянулись, и на ней, тихо чмокнув, образовалось что-то вроде пупа или дырочки от задницы. Я, прямо скажем, остолбенел и забеспокоился, поддавшись странному чувству неправдоподобности, которое испытываешь в нормальной жизни, разве что когда узнаешь что-нибудь ужасное от врача.
Но на этом чудеса не закончились. Пупок зашевелился, пульсируя, вывернулся наизнанку, и из него змеиной головкой, трепеща, вылез чуть пушистый бутон цветка, который тут же и распустился светло-голубыми лепестками. Закончив убыстренное произрастание, цветок протянулся ко мне на десятисантиметровом стебельке, тихо покачивая мохнатой головкой то ли астры, то ли другого садового цветка, — я в них не разбираюсь.
— Как это? — уронил я и попытался дотронуться до неестественно народившегося растения, но он отдернул руку и спрятал ее за спину.