Хотя Петров о своем намерении заняться мастерством никому не сказал, но товарищи заметили, что он что-то замышляет. Он был молчалив, много работал и отвечал нехотя.
- Смотри, брат, надорвешься! А ныне нам прибавку обещают, - говорили ему на заводе товарищи.
- Какую прибавку?
- Скидку по двадцати копеек. Полакомься!
- Это почему?
- Ну, уж так в конторе болтают.
- Надо, братцы, узнать достоверно, - сказал Петров и пошел в контору.
- Говорят, нам убавят заработку? - спросил он конторщика.
- Пошел вон! - крикнул конторщик.
- Нет, однако, позвольте… После мы же будем виноваты…
- Не твое дело.
Когда он воротился на завод, то десятник, который обозвал его калужским азиатом, стал требовать, чтобы он повесил нумер на таблицу. На заводе, у стены, около двери, висела таблица; на этой таблице висели жестянки с нумерами. Взявший жестянку считался рабочим на заводе, и его нумер десятник отмечал в своей книжке и на таблице мелом; когда рабочий уходил из завода домой, то свой нумер вешал на таблицу; поэтому уходящие обедать домой уносили жестянки с собой для того, чтобы их нумер не попал другому, отчего десятник часто путался в своем счете по книжке.
Петров рассердился.
- С какой стати я тебе жестянку дам? Полакомься! - и пошел к горну.
- Ну, мне все равно, я тебя уж вычеркнул.
Петров пошел разыскивать мастера Карла Карлыча и нашел его сидящим на машине и курящим сигару. Это был толстый, низенький, обросший бородою немец, которого рабочие прозвали чурбашком. Но он был добрейшее существо.
- Што, каспадин Петров?
Петров рассказал, в чем дело.
- Зачем обижаль. Нельзя обижать начальников. Иди робь.
- Велите ему записать меня снова. Я ходил в контору. Ведь вы видели меня здесь после шабашу.
- А што тебе до конторы?
- Да как же, болтают, будто нам сбавка готовится.
Немец засмеялся и сказал:
- А если и так?
- Вам-то ничего, вы по сту двадцати рублей получаете в месяц, вам не сбавляют. А мы-то чем виноваты?
- Время идет! Робь. А уходить будешь, расчет получишь.
- Вот у них, у подлецов, какая справедливость! Поневоле руки опустятся, - сказал Петров собравшимся около него рабочим по приходе от мастера.
- Стоит разговаривать с ними.
- Нет, их надо допытать. Они, как мы станем получать деньги, после действительно дадут двадцатью копейками меньше. Не в первый раз. Скажут: зачем работали? А это ведь и нам расчет и им расчет. Положите на четыреста человек по двадцати копеек, - сколько составится в сутки капиталу?..
Вечером в этот день во всех квартирах и кабаках только и было разговору, что о смелости Петрова и сбавке платы. По этому поводу у Григория Чубаркова собралось много народу, который водки брал мало, что не очень нравилось Чубаркову, и он сам навяливал им взять в долг.
- Когда не нужно, ты предлагаешь, а после тебе и давай деньги при получке, а тут толкуют, что плату обрезывают.
- Што же это Петров-то нейдет? Смутить - смутил, а потом спрятался.
- А Петров - мастер первый сорт. Жалко, если его уволят.
- Ну, уволить - так уволили бы сегодня.
А Петров рассуждал в своей квартире с Горшковым.
- Где не следует, там мы бойки. Вот и теперь, поди, в кабаках пьянствуют и похваляются чем-нибудь да свои способности высчитывают, - говорил Петров недовольно.
- Ну, эдак, брат, много не получишь, если будешь менять заводы, - отвечал Горшков. - Ведь они, скоты, не дорожат нашим братом.
- И все-таки молчать я никогда не стану и говорю, что наши рабочие дураки, потому что сами потакают.
- Ну, хорошо: ну, если не станут все работать - закроют завод, думаешь? Нет, новых наберут.
- А новые-то и будут все портить.
- А мы все-таки будем без хлеба… Уж я знаю. Раз тоже мы эдак сговорились и стали все требовать расчета. Расчет обещали через день. Мы не пошли, завод заперли. А у половины мастеровых денег нет. Кабатчики и лавочники, как заслышали, что такой-то завод не в ходу, перестали и в долг верить. На другой день тоже расчета не дают, и тоже никто не хочет работать; а голод берет свое. Хорошо, кто успел на другой завод или фабрику попасть. Так ведь нас пятьсот человек с лишним было: куда ни придешь, везде нумеров нет. После оказалось, что на соседних заводах на фабриках мастера стакнулись между собой: остальные жестянки попрятали. Ну, на третий день выдают расчет - половину. Вот и полакомься! Жалуйтесь, говорят. По вашей, говорят, милости завод двое суток стоял, компании убыток. А в заводе уж и новый народ понабравши. Ну, наши-то почесали затылки - и пошли опять в работу, потому есть было нечего.
- Кабы поменьше пьянствовали, были бы деньги, - сказал сердито Петров.
- И никогда денег не будет, если мы так будем получать. Если бы давали за каждые сутки, тогда - так.
Петров на это ничего не сказал. По его мнению, такая выдача хороша бы была, если бы производилась с самого основания завода и если бы рабочие не надеялись на завтрашний день, но так как в Петербурге за квартиры везде платят вперед и гуртом, то Петров находил более удобным получать плату в каждую субботу, а не через месяц, в течение которого рабочие много должают. При таком порядке рабочий мог бы сообразить: следует ли ему еще работать на таком-то заводе, и, уплатив из платы часть долга, мог бы употребить понедельник на приискание другого места.
На другой день рабочие завода, на котором работали Петров и Горшков, собрались перед конторой и стали требовать объяснения: почему сбавляют плату без их согласия?
- Кто вам сказал, что сбавляют? плата та же, только требуется сокращение рабочих.
Рабочие успокоились и постарались взять поскорее жестянки, которых против вчерашнего оказалось на таблице меньше. Петрову и еще десятерым рабочим жестянок не досталось.
- Што это значит, братцы? Мы когда работали полным комплектом, и тогда еще болталось жестянок двадцать, а сегодня, кажется, человек двадцати недостает, и тут на явившихся не хватило? - говорили рабочие.
- Это штуки! - проговорил Петров и вышел.
Остальных рабочих, не получивших жестянок, потребовали в контору, и там они получили должное внушение и жестянки. Петров тоже пошел в контору.
- Позвольте расчет.
- Приходи через две недели, - ответили ему спокойно.
- Значит, и на работу не принимают и денег не платят?
- Если ты хоть слово еще скажешь и не выйдешь сию минуту, тебя в полицию отправим. Бунтовщик!
Так как Петрову знакомы были полицейские порядки, то он ушел домой. Там соседка Соловьева ругалась с Горшковым. Женщины голосили так, что разобрать их было довольно трудно. Игнатий Прокофьич пошел вон из квартиры.
- Игнатий Прокофьич, разбери ты нас… Вот она говорит, что я ее мужа рубашку дала на покойника, - проговорила хозяйка, останавливая Петрова.
- Сколько рубашка твоего мужа стоит? - спросил Петров, подойдя к Соловьевой.
- Да я денег и не прошу вовсе.
- Она еще попрекает меня тем, что я будто бы в связи с тобой, - сказала Софья Федосеевна.
- Если бы она совесть имела, не говорила бы этого.
И Петров ушел рассерженный. Он встал на Самсониевском мосту, долго смотрел на плывущий лед. Ему уже не в первый раз приходилось бывать без работы и не по своей вине. "Пойду на Обводный канал, посмотрю там место, найму комнату и попытаю жить по-новому".
Зашел он в сухопутный госпиталь, - Пелагея Прохоровна значилась в живых, но его и сегодня к ней не допустили, а велели прийти в воскресенье или вторник.
По Обводному каналу, идущему из Невы по краям Петербурга и впадающему в пролив, отделяющий Гутуевский и другие острова от столицы, находится много разных фабрик и заводов, больших и малых. Поэтому набережная этого канала преимущественно населена рабочим людом, и там более, чем в других местах, кипит деятельность рабочего класса. Но попасть в какую-нибудь фабрику или завод не очень легко даже и хорошему петербургскому мастеровому, не только что какому-нибудь новичку в фабричном или заводском деле, потому что все эти фабрики и заводы постоянно имеют своих рабочих, а некоторые, по большому производству в них дела, имеют даже и постоянных рабочих, которые, работая на одних заводах, постоянно, лет пять, живут в одних домах, меняют редко кабаки и мало знакомятся с рабочими других заводов и фабрик.
