— Ладно! — сказал весело Сафронов. — Пойду своим расскажу, — й, повернувшись, пошел из лагеря.
Сковородников смотрел внимательно ему вслед:
— Слышь-ка! — окликнул негромко. — До ночи не выгадывай! Я тебе полчаса даю!
Он махнул рукой, и тотчас с холма ударил тяжелый пулемет, низким эхом разносясь над долиной, оглушая людей и собак. И стих.
Александр, прислушавшись, уважительно кивнул Митрофану. Митрофан кивнул ему в ответ…
— Ну, как? — первым, нетерпеливо, спросил Банников подходящего к каравану Сафронова.
— Давно себя Митрофан наместником сибирским объявил? — сам спросил его Александр.
— Да уже месяца три.
— Ладно, иди погуляй, — отпустил его Сафронов.
Банников кивнул и быстро пошел к лагерю Митрофана.
— Что это такое? — быстро заговорил Лазарь. — Это жэ они из пулемета стреляли…
— Решайте мужики! — Александр оглядел погонщиков. — Их здесь человек тридцать, не более! Через два часа темно будет. Если двоим на соседнюю сопку сесть, ничего они нам до ночи не сделают!
— А что Митрофан говорит? — спросил кто-то.
— Говорит, что подоходный налог установит и отпустит!
Мужики засмеялись С холма вдруг снова ударил пулемет, положил очередь над их головами.
— Будем сдаваться! — закричал Лазарь. — Вы слышите, я отвечаю за спирт! Будем сдаваться, немедленно! — он сорвал с головы лисью шапку и, замахав ею над головой, побежал к лагерю Митрофана…
Караван подтянулся к палаткам. Люди Сафронова ставили нарты в ряд и толпясь, с оружием, подходили туда, где в окружении своих стрелков восседал Митрофан. Некоторые узнавали друг друга, кричали:
— Здоров, Митренко!
— Сапожников, ты-то, старый черт, что здесь делаешь?
— А что ж вы, ребята, так бы и стрелять по нас стали?
— А что ж, смотреть на вас что ли?
Митрофан легко вскочил на нарты, распахнув шубу, расставил широко ноги. Чуть в стороне, позади, на других нартах торчал ствол тяжелого пулемета Два войска замолчали. Стояли все так же, особняком, не смешиваясь.
— Я не бандит и грабить вас не собираюсь, — начал Митрофан тихо, — какая ваша доля в спирте?
— По пятьдесят литров оговорились! — крикнул Митренко.
— Что ж, доля справедливая, её вам оставляю, как и обещал. Лазарь где?
Все заоборачивались. Лазарь стоял сзади погонщиков, прячась за их спины.
— Иди-ка сюда, голубь! — позвал Сковородников тихо.
Лазарь робко прошел вперед, но тут же встал, улыбаясь смущенно.
— Сколько литров везешь? — так же тихо спросил Митрофан.
— Четыре тысячи, Митрофан Романович, сто тридцать две канистры.
— Чей спирт?
Лазарь замялся. Оглянувшись, вдруг быстро подбежал к нартам Митрофана. Сковородников, усмехнувшись, склонился. Лазарь зашептал ему что-то быстро.
— Врешь, собака! — Митрофан выпрямился. — Повесить! — добавил он негромко.
Двое подбежали к Лазарю, хватая его за плечи, но он вырвался, упал на колени в снег, закричал:
— Ватагина спирт!
Стрелки, погонщики засмеялись.
— Так вот, — Митрофан прошелся по нартам. — Устанавливаю налог тебе, Лазарь, третью часть от всего спирта. Так и передай хозяевам своим и всем, кто спросит! Впредь так будет! — он замолчал и снова прошелся.
Оба войска молчали, ожидая. Ветер трепал Андреевский флаг над палаткой.
— Знаете ли вы меня? — заговорил он снова, вдруг возвышая голос.
— Знаем, как не знать! — закричали несколько голосов. — Еще как ты в леспромхозе работал, знали!
— Ну так послушайте, что я вам скажу… Глядите, время какое настало! Смутное, воровское время, каждый сам за себя, а о Родине и думать забыли! Далекий латыш проснулся! Молдаванин, цыганская кровь! Турок! Все! Раскричались, как бабы на базаре, дележ устроили! Гибнет Великая Империя, дети мои. — Голос его вдруг задрожал. — Неужто мы все смотреть да чесаться будем?! — он снова прошел резко по нартам, тряхнув шубой, встал. — Объявил я себя самозванно Наместником Сибирским, буду Сибирь охранять и защищать, пока настоящая власть не придет! Государь император будет, ему присягну, Государственная дума — пожалуйста! А пока, детушки, Сибирь удержать и оберечь надо от японцев и американцев, от коммунистов, не дать ее разворовать! Нашел геолога — вешай! Нефтяника нашел — рядом его, строитель — и строителя туда же! Коммуниста, того штыком коли! Я не вор и славы себе такой не желаю! Подумайте, о чем говорил я, и другим расскажите, что мы еще все живы и за Россию умереть счастливы! — Митрофан спустился с нарт и пошел к своей палатке, не оборачиваясь.
Все молчали напряженно, лишь Андреевский флаг бился на ветру. Вдруг все взорвалось разом.
— Ура! Ура! Слава батьке! — кричали разом, кто-то палил в воздух.
Митрофан обернулся у палатки, руку поднял.
— Жалую на всех коньяка два ящика и две канистры спирта из моей доли!
Все снова закричали, смешавшись…
Коньяк из бутылок сливали в огромный казан. Туда же вылили спирт.
Долговязый сивый парень скинул с себя полушубок и свитер. Оставшись в одной рубашке, встал у казана виночерпием. Огромной кружкой разливал смесь в посыпавшиеся со всех сторон котелки и кружки.
— Да не обпейтесь! — кричал отец Федор войску. — Счас мясо дойдет. Куремса! — заорал он виночерпию страшно. — По два раза не отпускай, чтоб войско к обеду приготовилось!
Николай, обойдя все нарты и митрофановских собак, отдыхавших на снегу, остановился у одних нарт и откинул овчину. Уселся у пулемета, с интересом и восхищением осматривая его.
Но тут же перед ним вырос мужик, худой, небольшого роста, нервный и злой.
— Ты что тут смотришь? — закричал он сразу же. — Как фамилия? А ну, пошел отседова!
Николай с интересом оглядел его и, когда мужик хотел схватить его за воротник, сам кинулся, пытаясь ударить его кулаком в нос. Но мужик увернулся, продолжая кричать громче.
— А ну, пошел отсюда, сопляк, нашел игрушки! — он не убегал от Николая, но и не подпускал его к себе, каждую секунду норовя забежать сзади. — Кому сказал!
Николай, озираясь, еще несколько раз попробовал зацепить мужика, но все без успеха, мужик уворачивался и, достав из кармана наган, сам пытался ударить Николая по голове.
— Я посмотрю и уйду! — наконец зло сказал Николай. — Чего надо тебе?
— Спроси разрешения, а потом смотри! — так же зло ответил мужик. — Это тебе не игрушка! — и вдруг пошел от него к толпе, которая стала кричать и смеяться.
Николай плюнул, пошел следом.
Стрелки, погонщики кричали, подбадривая, окружив высокую сосну. Парень, лет двадцати пяти, скинув с себя парку, в рубахе, взяв в руки по топору, полез на сосну, по очереди врубая топоры в ствол, цепляясь за сучья.
Он забрался метра на три, но сорвался и упал, разбив в кровь нос. Хотел лезть снова, но у него отобрали топоры, и полез другой. Вскоре он уже был на самом верху, сбросил один топор вниз и спустился вниз при помощи уже одного топора. Все закричали, бросая в него свои шапки.
Митрофан, стоявший чуть поодаль, вдруг снял с себя песцовую шубу и поднял ее над головой:
— Пристало ли стрелкам белками по деревьям скакать? А вот кто со ста шагов попадет в ложку, тому шубу пожалую! — и он скинул шубу на нарты. — Ложку мою принесите, для чая, и тулуп, — приказал стоящему рядом парню.
Все окружили его, разглядывая дорогой приз. На Митрофана накинули хороший полушубок, и он поднял над головой чайную серебряную ложку:
— Объявляю императорские стрельбы.
Войско заревело.
Шубу повесили на шест в снегу. На сто шагов оттащили нарты. Один из погонщиков укрепил на нартах ложку, сел в двух шагах в снег, закурил…
Вызвались стрелять все, мешая друг другу. Наконец к условной черте вышел один, не ложась, прицелился, выстрелил, закричал.
Ложку снесло с нарт. Мужик встал, нашел ее в снегу, отер о ватные штаны, укрепил снова, не успел сесть еще, как выстрелил второй и ложку снова вышибло с нарт. Матерясь, мужик опять нашел ее и только начал крепить, как третий выстрелом выбил ложку у него из рук. Стрелки загоготали.
