«Я уже была замужем», – сказала она, и одинокая слеза скатилась по ее щеке.

«Ну и что?» – удивился он. А как иначе он мог отреагировать на такое ее заявление?

Это важно.

Он не собирался с ней спорить.

Я любила его всем сердцем, всей душой и, боюсь, буду любить его до конца своих дней.

Я понимаю.

Он осознавал, что она из тех редких женщин, которые прекрасно чувствуют людей. Она знала, что причиняет ему боль, но оставалась честной. Он встал на колени рядом с ней.

Есть вещи, о которых я никогда не смогу говорить с тобой… Это всегда будет стоять между нами.

«Меня это не волнует, Майк, – думал он. – Мне сорок лет, и я видел такое, что мало кому доводилось видеть. До встречи с тобой я вообще никого не любил. Я вырос в тени, которую отбрасывала великая фигура моего отца. Меня всегда сравнивали с Йэном Кэмпбеллом.

Я с детства привык чувствовать себя скромным агатом, выставленным в витрине рядом с блистательным алмазом. Потом я встретил тебя. Ты не была знакома с моим отцом. Я думал, что нашел единственную женщину, которая не станет сравнивать меня с ним. Но оказалось, что у тебя самой уже был бриллиант, так ведь, Майк? А я по-прежнему оставался рядом с тобой жалким агатом…»

Но ни единого из этих слов он не сказал ей, когда предлагал стать его женой, сказал лишь, что очень любит ее, и если она сможет хотя бы чуточку полюбить его, они будут счастливы.

Он знал, что и Майк этого хочет. Он верил ей. Я никогда не стану лгать тебе, Лайем. Я буду верна тебе. Я постараюсь быть хорошей женой.

«Я люблю тебя», – прошептал он, и сердце сжалось в груди при виде ее слез.

А я люблю тебя.

Лайем всегда думал, что его любви будет достаточно для обоих. Со временем их любовь превратилась во что-то прочное и нерушимое, и Лайем позволил себе забыть о ее первом муже.

До сих пор ему казалось, что Майк научилась любить его, но теперь сомнения глодали его душу. Может быть, она просто дорожила им и заботилась о нем. И все.

– Тебе следовало рассказать мне об этом, Майк, – прошептал он, сам не веря в искренность своих слов. Если бы она рассказала ему всю правду, жить с этим знанием было бы для него невыносимо. Она любила его настолько, насколько была в силах.

– Я нашел наволочку, Майк. Фотографии, газетные вырезки… Я знаю о нем. – Он крепко сжал ее руку. – Я понял, почему ты никогда не говорила мне об этом. Но мне очень больно, Майк. Господи, как же больно! И я не знаю, что мне делать с этой болью. – Он склонился к самому ее уху. – Ты когда-нибудь любила меня? Как я могу жить дальше, не зная ответа на этот вопрос? – Помолчав, он продолжил: – Я чувствую, что не стоило спрашивать. Мне следовало увидеть ответ в твоих глазах, догадаться, что ты все время сравниваешь меня с кем-то. Бог знает, почему мне никогда не приходило это в голову! И потом, в какое сравнение я могу идти с Джулианом Троу?

Веки Микаэлы дрогнули.

– Майк, ты меня слышишь? Моргни, если да. – Он сжал ее руку так сильно, что хрустнули кости, другой рукой надавил на кнопку вызова медсестры.

– Доктор Кэмпбелл, что случилось? – В палату ворвалась запыхавшаяся Сара.

– Она моргнула.

Сара подошла к кровати и внимательно вгляделась в лицо Микаэлы, после чего перевела взгляд на Лайема.

Майк лежала неподвижно, ее веки были плотно сжаты. Не помня себя, Лайем закричал:

– Майк! Пожалуйста, моргни еще раз, если ты меня слышишь!

– Я думаю, это было рефлекторное движение. Или, может быть… – отозвалась Сара, проверив один за другим все приборы.

– Мне не показалось, черт побери! Я видел, как она моргнула.

– Давайте я вызову доктора Пенна.

– Вызовите, – не отводя взгляда от лица жены, сказал он.

Он на минуту выпустил ее руку, чтобы зажечь свечу и включить магнитофон. Тихая музыка наполнила палату, лучшие песни с «Гобеленового альбома» Кэрол Кинг.

Лайем снова взял Майк за руку. Он продолжал что то говорить ей, умоляя откликнуться. В палату вошел Стивен, осмотрел больную, проверил приборы и молча вышел.

Лайем говорил без остановки до тех пор, пока не почувствовал, что в горле у него пересохло. Тогда он откинулся на стуле и закрыл лицо руками. Господи, помоги ей!

Но в глубине души он знал, что Микаэла услышала его не по воле Божьей. Она откликнулась на имя, которое он произнес. Как только оно донеслось до ее слуха, она очнулась – впервые за много недель сна.

И это имя было – Джулиан Троу.

Она плавает в волнах серо-черного моря… откуда-то доносятся запахи цветов… и звуки музыки, которые она даже может распознать. Она хочет потрогать музыку, но у нее нет рук… и ног… и глаз. Она чувствует только биение сердца в груди. Ускоренное, как у пугливого птенчика. Да еще металлический привкус страха на губах.

– Тебе следовало рассказать мне всю правду.

Этот голос ей знаком, она уже слышала его когда-то, где-то. Но для нее теперь не существует «когда-то». Вокруг только темнота, страх, беспомощное стремление к чему-то непонятному…

– Джулиан… Джулиан. Это слово тонет где-то в глубине ее души, заставляет сердце биться быстрее. Ей хочется достать его, чтобы оно перестало биться. Джулиан. В черной глубине ее прошлого это слово связывается с другим – единственным, которое она помнит.

Любовь.

На следующее утро, когда Роза заканчивала мыть посуду после завтрака, зазвонил телефон. Он звонил долго и навязчиво. Роза рассердилась, подошла к лестнице и крикнула доктору Лайему, чтобы он снял трубку.

В этот момент в гостиной включился автоответчик, и Роза остолбенела, услышав голос дочери. На долю секунды он обнадежил ее, но она вскоре догадалась, что это всего лишь запись.

– Роза, ты дома? Подойди к телефону, черт побери! Это я, Лайем.

Она поспешила в кухню, наспех вытерла руки о полотенце и сняла трубку.

– Привет.

– Дети ушли в школу?

– Да. Автобус Брета только что отошел.

– Отлично. Приезжай в больницу.

– Микаэла…

– Все так же. Пожалуйста, поторопись.

– Уже выезжаю.

Лайем даже не попрощался, а в трубке уже звучали короткие гудки. Роза схватила ключи от машины, которые висели на гвоздике в прихожей, и сумочку.

Снаружи шел снег, но не настолько сильный, чтобы заставить такую решительную женщину, как она, ехать медленно. На всем пути она старалась держать себя в руках. Но доктор Лайем был словно в воду опущен; такая реакция со стороны сильного мужчины ее испугала. Ей казалось, что он уже научился внутренне противостоять даже более серьезным бедам.

Она припарковала машину и потянулась за пальто. Только тут она заметила, что вокруг ее талии все еще обмотано кухонное полотенце, в котором она мыла посуду. И еще вспомнила, что так и не успела причесаться утром, и теперь была похожа на пугало. Женщина в ее возрасте не могла позволить себе выглядеть таким образом.

По пути со стоянки к дверям больницы она постаралась привести в порядок волосы без помощи расчески и зеркала – все же лучше, чем ничего. У двери палаты Ми-каэлы она задержалась на миг, вознесла молитву Пресвятой Деве и только потом открыла дверь.

Казалось, все было без изменений. Микаэла неподвижно лежала на спине. Солнечный луч пробивался сквозь неплотно прикрытые шторы и лежал на линолеуме широкой желтой полосой.

Лайем сидел возле кровати на стуле. На нем были те же джинсы и клетчатая рубашка, что и вчера. Только теперь рубашка выглядела помятой и неопрятной. Под глазами у него залегли темные круги.

– Ты ночевал здесь, доктор Лайем? Почему… – тревожно вымолвила она, но осеклась, заметив, что взгляд его холоден и отчужден, как у незнакомца.

– Из-за Джулиана Троу.

Роза онемела и схватилась за металлическую спинку кровати. Если бы в этот момент она не держалась за что-нибудь, то наверняка упала бы, потому что ноги у нее подкосились.

– Прошу прощения?