Конечно, прошлое имеет значение. Лайем притворялся, что это не так, потому что очень любил свою жену и боялся кого-то или чего-то, что иногда повергало ее в задумчивость и печаль. В тот момент, когда он прикоснулся к наволочке из дорогого шелка, которая, как ему казалось, не могла принадлежать его жене, тайна монограммы завладела его сердцем и разумом. Оказывается, то прошлое, которого они оба старались не касаться, все это время жило в их доме, запрятанное в чемодан. Лайем не мог не заглянуть внутрь, как Пандора не могла не открыть свой ящик.

Он потряс наволочку и понял, что она чем-то до краев набита. Вернувшись в спальню, он сел на край огромной кровати и положил наволочку рядом. Хладнокровно глядя на нее, он пытался определить меру опасности, таящуюся внутри. Жизнь устроена так, что ее невозможно повернуть назад, переделать заново, а некоторые тайны, как неаккуратно открытая склянка с серной кислотой, могут уничтожить с трудом созданную тонкую ткань человеческих отношений.

И все же соблазн узнать был слишком силен, чтобы ему противиться. Долгие годы он мечтал сорвать покров тайны с ее прошлого. Ему хотелось понять, прочувствовать ее боль. Только тогда он смог бы помочь ей.

Оправдывая себя этими рассуждениями, Лайем перевернул наволочку и вытряхнул на кровать гору старых фотографий, газетных вырезок и пожелтевших от времени официальных бумаг. Сверху на них выпало обручальное кольцо с бриллиантом размером с десяти центовую монету. Оно скатилось с кипы бумаг и глухо стукнулось о деревянную спинку кровати. Лайем так долго не мог отвести от него взгляд, что в конце концов в глазах запрыгали черные точки. Он вспомнил обручальное кольцо, которое подарил жене, – простой золотой ободок. «Никаких бриллиантов, Лайем». Микаэла произнесла эту фразу тихо, но требовательно, а на то. что голос ее прозвучал как-то натянуто, он тогда не обратил внимания. Ему было приятно, что она не придает значения таким вещам.

А правда, оказывается, состояла в том, что у нее уже было кольцо с бриллиантом.

Лайем заметил фотографию, которая торчала из-под Других бумаг. Изображение было наполовину скрыто, он видел только Микаэлу в подвенечном платье. Ее жених притаился под аккуратно вырезанной газетной статьей. Лайем хотел было поднять газету, но руки предательски дрожали. Безумная мысль пришла ему в голову – если не трогать вырезку, то человека на фотографии как бы не будет существовать.

Лайем не узнавал Микаэлу. Ее длинные тяжелые волосы были убраны в высокую прическу, которую скрепляла диадема, усыпанная бриллиантами. Изысканный макияж подчеркнул необычный разрез ее глаз и превратил ее бледные губы в алый бутон, способный вызвать к жизни самые откровенные мужские фантазии. А молочно-белое подвенечное платье без рукавов, в котором она была похожа на сказочную принцессу, не имело ничего общего со скромным кремовым костюмом, в котором она выходила замуж вторично. Это ее платье напоминало облако алмазной пыли из-за вшитых в ткань маленьких жемчужин и бисера. Микаэла казалась в нем неземным существом, прилетевшим с другой планеты.

Она, его жена, была прекрасной незнакомкой, и это задевало Лайема. Но больнее всего ему было видеть ее улыбку. Господи, где взять силы! Она никогда не смотрела на него такими восхищенными глазами, никогда не улыбалась ему так, словно все сокровища мира вдруг превратились в сияющий алмаз, который лежал у нее на ладони.

Лайем медленно протянул руку и взял фотографию. Рядом с Микаэлой он увидел ее счастливого жениха.

Джулиан Троу.

У Лайема закружилась голова и перехватило дыхание. Сердце словно остановилось.

– Господи… – прошептал он, сам не понимая, о чем молится.

Его Микаэла была когда-то женой Джулиана Троу, всемирно известного киноактера.

– Папа, обед готов!

Лайем с трудом поднялся и на подгибающихся ногах поплелся на зов. Закрыв за собой дверь спальни, он сделал несколько шагов и услышал, как за спиной щелкнул замок. Оставаться здесь дольше не имеет смысла. То, что он увидел, теперь не изменить; ему суждено сохранить эти образы в сердце навсегда.

Лайем схватился рукой за дубовые перила и начал спускаться. Прежде чем войти в гостиную, он несколько раз глубоко вздохнул, чтобы унять волнение.

Брет уже сидел за огромным обеденным столом, который его дед смастерил собственноручно, как и стулья. Они были такими высокими, что мальчик не доставал ногами до пола и казался крошечным гномом на фоне высокой резной спинки. Рядом с ним сидела Джейси, которая как раз расстилала на коленях клетчатую красно-синюю салфетку.

– Привет, пап, – сказала она с улыбкой.

В этот момент девочка была так похожа на мать, что Лайем застыл на пороге.

Роза поставила на стол стеклянную миску с салатом и соус. Подняв глаза на Лайема, она приветственно кивнула.

– Ну, наконец-то. Садись, доктор Лайем. – Она указала на один из свободных стульев и села сама.

Все, как обычно, избегали смотреть на противоположный конец стола, где стоял пустой стул Микаэлы.

За обедом Лайем вел себя, как робот из мультфильмов Диснея. Он заставлял себя улыбаться в тот момент, когда Роза и Джейси беспокойно поглядывали на него. Он изо всех сил старался держаться как ни в чем не бывало, притворяясь, что этот обед ничем не отличается от тех, к которым они привыкли за последний месяц. Но он очень устал, поэтому актер из него получался плохой.

– Пап…

– Да, Джес? – Лайем вздрогнул и оторвался от блинчика с курицей, превратившегося в бесформенное месиво оттого, что он слишком долго ковырял его на тарелке.

– Ты нашел для меня платье?

– Да, дорогая. Я принесу его тебе после обеда. Может быть, вы с бабушкой вместе придумаете прическу, которая к нему подойдет.

– Спасибо, папа, – улыбнулась она. Папа.

Это слово вдруг кольнуло его, словно в сердце всадили холодный железный крюк.

Джейси называла его так почти с самого начала. Тогда она была четырехлетней малышкой с молочными зубами, двумя жидкими косичками и огромными ушами, до которых, казалось, ей никогда не дорасти.

Он прекрасно помнил тот день, когда Майк появилась в клинике с дочерью на руках. Это было спустя несколько месяцев после смерти отца, и Лайем все это время искал случая снова заговорить с ней.

У Джейси был такой сильный жар, что ее хрупкое тельце содрогалось от конвульсий. Она то тряслась и деревенела, то вдруг обмякала, как тряпичная кукла, и смотрела вокруг мутными, ничего не видящими глазами.

– Помогите нам, – попросила Микаэла тихо. Лайем отложил свои дела и помчался вместе с ними в отделение неотложной помощи. Он лично присутствовал в операционной и видел, как хирург разрезал Джейси живот и извлек воспаленный аппендикс. Именно его лицо она видела последним за секунду до того, как подействовала анестезия, и первым, когда пришла в себя после операции. Лайем передал своих пациентов доктору Гранато и провел следующие три дня у постели Джейси вместе с Микаэлой; через узкое окно 320-й палаты они вместе смотрели салют в честь Четвертого июля.

Бесконечно долгие часы они проводили в больничном кафе за разговорами. Майк говорила то об одном, то о другом, потом вдруг бросала взгляд на стенные часы и начинала тихонько плакать. Тогда Лайем тянулся через столик, брал ее руку в свою и говорил: «Она поправится. Поверьте мне…»

Она поднимала на него заплаканные глаза, и голос ее дрожал: «Я верю вам».

С этого все и началось.

Джейси называла его отцом так долго, что он забыл о том человеке, который более, чем он сам, был вправе называть ее дочерью. И который когда-то называл Микаэлу своей женой.

– Папа. ПАПА.

Лайем очнулся от раздумий и поймал на себе пристальный взгляд Брета.

– Ты повезешь меня сегодня на баскетбольную тренировку?

– Конечно, Бретти.

Брет кивнул и завел разговор с Джейси. Лайем постарался вникнуть в его суть, но безуспешно. Единственная мысль занимала его – она была замужем за Джулианом Троу.