Семейство еще более привязало султана к любимице, и тогда-то Роксолана приступила к осуществлению хитрого замысла посадить на престол оттоманский, помимо Мустафы, сына своего Баязета, обожаемого ею до безумия, особенно после смерти старшего его брата, скончавшегося в юных летах. Интригу свою Роксолана вела с тем умом и тактом, которые могут быть свойственны женщине, твердо уверенной в своем всемогуществе над мужчиной. Выдав четырнадцатилетнюю дочь свою Хамерие за великого визиря Рустам-пашу, Роксолана без труда привлекла его на свою сторону и приобрела в нем самого верного клеврета и сподвижника. Осенью 1542 года, в отсутствие Солимана, бывшего в походе в Венгрии, Роксолана, призвав к себе муфтия, стала совещаться с ним о своем намерении построить великолепную мечеть с богадельней /имаретом/, ради спасения души своей и в угоду Аллаху. Муфтий, одобряя благое намерение, заметил любимице султана, что постройка мечети не может послужить ей во спасение души, так как по закону всякое доброе деяние рабыни вменяется в заслугу ее повелителю, и что только свободная женщина властна в своих поступках. Роксолана очень хорошо знала о существовании этого закона; тем не менее она выказала глубокое огорчение и в течение нескольких дней была грустна и задумчива. Солиман, по возвращении своем в Константинополь, не узнал в Роксолане прежней веселой, страстной красавицы. Равнодушный к недавнему зрелищу проливаемой крови, глухой к мольбам матерей и жен и воплям истязаемых младенцев, Солиман был тронут слезами и воздыханиями своей Роксоланы и не хуже нежного юноши стал приступать к ней с расспросами о причине ее грусти.

— Причина моей тоски, — отвечала фаворитка, — сознание рабства и лишение прав человеческих!

Солиман, за улыбку Роксоланы способный поработить целое царство, или, наоборот, освободить из-под своего ига тысячи невольников, объявил ей тотчас же, что слагает с нее позорное звание рабыни и дарует ей желанную свободу. Прежняя улыбка явилась на лице Роксоланы и, с небывалой нежностью осыпав поцелуями руку повелителя, она быстро удалилась в свои покои. Настала ночь. Евнух, присланный к Роксолане с приглашением в опочивальню повелителя правоверных, принес ему решительный отказ. Разгневанный Солиман вытребовал однако же ослушницу на свою половину и спросил, что значит это неповиновение.

— Оно означает мою покорность велениям Аллаха! — отвечала Роксолана. — Раба исполняет приказание господина, но женщина свободная грешит, разделяя ложе не с законным мужем. Ты ли, высокий образец для всех правоверных, нарушишь заповедь пророка?

Солиман призадумался: послал за муфтием, и тот вполне одобрил действия Роксоланы, подтвердил, что они согласны с законом Магомета.

Через два дня Роксолана была объявлена законной супругой своего государя, с предоставлением ей всех прав и преимуществ султанши валиде. Так достигла Роксолана той высоты, с которой ей легче прежнего было властвовать над Оттоманской империей в лице султана. Суеверы всех стран говорят о возможности будто бы приколдовывать к себе человека приворотными зельями да корешками. Читая о Роксолане, можно не шутя подумать, что она «обнесла» чем-нибудь Солимана, такими несокрушимыми цепями приковав к себе его сердце. Ему в то время было за шестьдесят лет; Роксолане под сорок: как бы ни были кипучи его страсти, они во всяком случае не могли равняться со страстями юноши, который, слушаясь их голоса, всегда глух к возражениям рассудка, иногда и совести; как бы ни была хороша собой Роксолана, но едва ли в сорок лет, она, южанка, могла сохранить себя от влияния беспощадного времени. Что же могло привязывать к ней Солимана? Перебирая все возможные узы, останавливаемся на могущественнейших, сплетаемых привычкой, так справедливо называемой второй натурой; привычкой, сменяющей в старческом сердце любовь, как плод на дереве сменяет цветок. И кто из нас в своей жизни не испытывал или не испытывает на себе самом силы привычки; да и что наконец вся жизнь человека, если не привычка души к ее хрупкой оболочке?

Семейство Солимана при его законном сочетании супружеством с Роксоланой состояло из сына Босфороны Мустафы, наследника престола; трех сыновей Роксоланы и ее дочери, жены великого визиря. Мустафа, занимавший должность правителя Сирии, жил в Диарбекире, обожаемый народом и войсками, неизменно покорный воле своего родителя и государя. Солиман любил его, всегда отдавая должную справедливость его высоким душевным качествам. Погубить Мустафу во мнении отца было делом почти невозможным… только не для Роксоланы.

Отправив сына своего Джехангира в Диарбекир, где он сошелся и подружился с Мустафой, Роксолана принялась восторженно восхвалять своему супругу добродетели его наследника, именно тем вкрадчивым голосом и в таких выражениях, которые даже в отцовском сердце возбуждают зависть и ревнивые опасения. Она говорила, например, что народ ждет не дождется дня, когда обожаемый им Мустафа взойдет на отцовский престол, что войска готовы пролить за него последнюю каплю крови; что даже соседи управляемой им области — персияне — не нахвалятся им и способны отстаивать его, в случае надобности, как родного государя. После всех этих прелюдий, Роксолана вспоминала, как горько было султану Баязету II, когда против него взбунтовался Селим, отец Солимана, но что кроткий и благородный Мустафа, конечно, на это не способен…

Разжигая этими речами в сердце отца ненависть и подозрительность к сыну, Роксолана приказала зятю своему уведомить пашей, подвластных Мустафе, чтобы они сколь возможно чаще извещали Солимана о его добрых делах и заботах о народе. Правители малоазиатских областей, повинуясь великому визирю, осыпали Диван посланиями, переполненными похвалами наследнику Солимана. Эти послания Роксолана показывала султану в те минуты, когда в нем особенно проявлялись опасения, чтобы сын не вздумал поднять знамени мятежа. «Как его единодушно все любят! — говорила при этом Роксолана. — Его, право, можно назвать не наместником, но государем; паши повинуются ему, как велениям самого султана. Хорошо, что он не употребляет во зло своего влияния, но если бы на его месте был человек лукавый, честолюбивый, тот мог бы…»

И тут эта коварная женщина следила за действием яда своих речей на Солимана и видела, что каждое слово жгучей каплей впивалось в его сердце. С другой стороны, Баязет и Селим, принятые отцом ко двору, выказывали ему самую детскую покорность, осыпая его нежнейшими ласками… Эти маневры, свойственные и европейским мачехам для отторжения пасынков от отцовского сердца, увенчались, наконец, полным успехом.

Волнения, возникавшие в Персии, заставили Солимана послать в соседние ей области обсервационный корпус под начальством Рустама-паши и с тайным приказанием последнему умертвить Мустафу в предупреждение его соучастия в мятеже. Зять Роксоланы, по прибытии на место, отписал султану, что в Сирии настроение умов самое враждебное, что не только все паши, народ и войска намерены провозгласить Мустафу султаном турецким, но даже в полках, подначальных ему, Рустаму, заметно опасное волнение. Усмирить грозящее восстание, по мнению доносчика, мог только сам Солиман. Прибыв немедленно в Алеппо с войсками и расположась с ними в лагере, султан потребовал мнимого мятежника к себе в шатер, к ответу. Мустафа знал о происках Роксоланы, но, твердо уверенный в своей невинности, с надеждой на отцовскую любовь, отправился к Солиману без всякой свиты и спокойно вошел в его пышный шатер, состоявший из двух отделений, разгороженных коврами. В передней части шатра, вместо отца, Мустафа нашел немых чаушей с шелковыми петлями в руках, приблизившихся к нему с несомненным намерением накинуть ему аркан на шею. Выхватив ятаган, Мустафа, со всем отчаянием самосохранения, несколько времени отмахивался от палачей и принудил их отступить, но в эту самую минуту ковер, отделявший приемную от опочивальни султана, быстро отдернулся, и в полутени показалась грозная фигура отца Мустафы. Не говоря ни слова, Солиман только взглянул на оробевших чаушей, а с них медленно перенес свой взгляд на сына, покорно опустившего ятаган и склонившего голову… Пользуясь этим, чауши смело накинулись на него; один из метко брошенных арканов сжал горло несчастного Мустафы; его лицо побагровело, дыханье пресеклось — и через две-три минуты все было кончено! Детоубийца Солиман перед отъездом в Алеппо получил от муфтия фетау /разрешение/ умертвить мятежника без страха ответить за то на страшном судилище. Участи Мустафы подвергся в Бруссе и малолетний сын его; путь Баязету к престолу был очищен. Одновременно с убиением наследника Солимана умер и друг Мустафы, Джехангир, сын Роксоланы: от горя — говорят романисты, от яда — гласит история. Кровавые эти события совершились летом 1553 года. Труп Мустафы был выставлен у палатки Солимана для прощания с ним войск. Безмолвное уныние воцарилось в лагере; солдаты добровольно наложили на себя двухдневный пост и, благословляя память невинно-убиенного, не осмеливались проклинать убийцу. Опасаясь бури, предвещаемой этим затишьем, Солиман уволил Рустам-пашу от должности великого визиря и, назначив на его место любимого войсками Ахмет-пашу, возвратился в Константинополь. Эта мера не только не отклонила бунта, но еще способствовала ему, хотя войска и не принимали в нем никакого участия. Та же любовь к убитому Мустафе послужила Роксолане и Баязету орудием к мятежу, имевшему целью свержение Солимана с престола. Эта адская махинация заслуживает подробного исследования.