Татьяна за эту паузу успела и напугаться, и отойти. И сообразила: если бы все было точно и определенно, Харченко бы к ней не пришел. Он приехал бы с нарядом и взял бы Георгия, вот и все. Надо выяснить, чего Харченко хочет.

— А ты что собираешься делать, Виталя? — спросила она.

— Да вот думаю. Если бы он не у тебя жил, тогда просто. Взял, да и все. А так — я тебя боюсь обидеть. Вдруг ты им, вроде того, дорожишь?

Это был главный вопрос, ради которого Харченко и пришел к Татьяне.

И она это поняла, она, конечно же, это поняла! И не была такой дурой, чтобы ответить утвердительно. Врет Харченко: будь Георгий просто бродягой без дома, он бы его как раз и не взял. А вот если она признается, что он ей дорог, тут Георгию и каюк.

С другой стороны, как бы не переборщить: скажешь, что все равно, а Харченко сделает вид, будто именно этого ответа ждал. Воспользуется поводом — и опять-таки возьмет Георгия. Голову сломать можно. Поэтому Татьяна решила слукавить, перевести с личного на общечеловеческое.

— С какой стати он мне дорог? Не родственник. Но он же фактически больной, хотя и работает. Зачем его трогать, пока все не выяснилось?

— А не боишься, что он и в самом деле бандит окажется?

— Окажется, тогда и забоюсь. Чего заранее-то?

— Я просто не пойму, почему ты его держишь?

— Ну… Он помогает все-таки… И жалко. По-человечески, — подчеркнула Татьяна. — Потом: двое пацанов же у меня. Им интересно, когда какой-нибудь мужик в доме, хоть он им никто, посторонний дядя. Мальчикам надо, чтобы мужское воспитание было. Он вон их помогать взял, они довольны.

Харченко приготовил некоторые слова интимного свойства — тонкие, не прямые, он собирался в финале беседы намеками приоткрыть свои чувства и намерения, но теперь, после упоминания о детях, это стало невозможно. Он видел себя в своих планах любовником и другом Татьяны, но никак не мужем и уж тем более не приемным отцом ее детей.

Поэтому, сказав нейтрально и как бы из вежливости, что Татьяна прекрасно выглядит, лейтенант ушел.

Он понял, что давить надо непосредственно на Георгия. Так ему представить положение, чтобы тот сам захотел исчезнуть.

При этом не мог не удивляться себе: что происходит? Почему он создает проблемы там, где их нет? С той же Татьяной — еще месяц назад он бы попросту сказал ей: “А не заняться ли нам, Таня, тем, чем взрослые люди занимаются?”. Ну или что-то в этом духе. С добавлением или угрозы, или обещания покровительства (или того и другого вместе), что на продавщиц в силу опасности их профессии в смысле общения с деньгами и материальными ценностями действует всегда очень сильно. Согласилась — отлично, нет — до свидания, даже мстить не стал бы. Ибо красивых женщин на свете столько, давно понял Харченко, что, употребляй их хоть по десять штук в день, все равно всех не употребишь. Хотя, по известному присловью, стремиться к этому, конечно, нужно.

А может, сделал бы заход поизящнее, он и это умеет: цветы, конфеты, вино, в кино сводить. И становился бы с каждым днем все откровеннее и смелее.

Сейчас же все неправильно: день ото дня он делается нерешительнее, даже будто как-то робеет, что уж совсем дико и нелепо!

А этого чмырика он месяц назад (упустил время!) просто прибил бы. Без следов.

Но теперь понимает: прибей его — и путь к Татьяне может быть закрыт навсегда, хотя она и делает вид, что дышит к Гоше ровно.

Харченко приехал к дому Ледозаровой, поманил к себе Георгия.

Пригласил сесть в машину, давая этим понять, что разговор конфиденциальный.

Сказал просто, без экивоков:

— Есть данные, Георгий, что ты был преступник.

Он никогда не видел такой реакции человека на обвинение. Обычно начинают оправдываться, возмущаться, злиться. Или пугаются.

На лице же Георгия появилось выражение досады, обиды, недоумения — как бывает у человека, который жил налаженной и здоровой жизнью, и вдруг ему объявили, что он серьезно болен. Как это болен? Вы что?! Во-первых, с чего бы? Во-вторых, не хочу. В-третьих, самое главное, некогда. Еще то не сделано, другое, третье… В этой жизни, извините за простодушие мысли (особенно те извините, кто этого не чувствовал), болеть всегда некогда, а уж умирать тем более.

— И что я сделал? — спросил он.

— Убийство, два ограбления. Не считая мелочей.

— Убийство? Кого убил, за что?

— Человека. Охранника одной ювелирной фирмы. Бриллиантов взяли на полмиллиона долларов и золота на столько же, — достоверным голосом изложил Харченко дело, о котором узнал недавно из внутренней милицейской сводки.

— Именно я убил?

— Получается так.

— Как получается? Не один же я грабил?

— Ну, свидетели нашлись или соучастники. Деталей мне еще не сообщили, — начал путаться Харченко.

Георгий проницательно посмотрел на него.

— А зачем вы мне это рассказываете? — спросил он. — Почему не арестовываете?

— Потому что пока доказательств нет. Но скоро будут. И, главное, нравишься ты мне, — решился Харченко врать до конца. — Может, ты и был преступник, но теперь-то исправился. И что получается? Получается, ты теперь за другого отвечать должен. Я бы на твоем месте скрылся.

Георгий думал тяжело и довольно долго. Спросил:

— А кто же будет отвечать?

— Найдется кому! — весело воскликнул Харченко.

— Нет, — сказал Георгий. — Пусть.

— Что пусть?

— Если я человека убил, я хочу это точно знать. Я хочу это вспомнить. Пусть мне будет нехорошо, но… Я недавно днем присел на солнышке отдохнуть и заснул. На бок свалился, отлежал руку. Стал ее щупать — ничего не чувствует. Потом отошло, конечно. А удобно ведь, да? Никакой тебе боли, хоть режь, хоть коли. Вот и память сейчас у меня такая. Анестезированная, можно сказать. Не хочу. Пусть будет больно. Я хочу отвечать за себя, понимаешь, лейтенант?

Лейтенант не понял.

И уехал в полном недоумении.

И, как только он уехал, появилась Татьяна. Она сразу же после разговора с Харченко закрыла магазин и побежала к Георгию. Увидела там машину лейтенанта, пережидала, прячась в кустах у забора.

Сразу же спросила:

— Что говорил?

— Что есть какие-то данные, будто я преступник. Будто человека убил.

— Врет! Если данные — пусть предъявит. Что еще говорил?

— Что мне надо скрыться. Я и сам начинаю думать… Чтобы тебя не подвести…

— Очень приятно! — иронически одобрила Татьяна. — Заказ взял, а не доделал, кто отвечать будет? Я! Потому что тут останусь. И хоть ты мне никто, а все-таки у меня живешь. Поэтому, кстати, меня Харченко и достает.

— То есть?

— Клинья он бьет под меня, а ты ему мешаешь!

— Вот оно в чем дело, — задумчиво сказал Георгий. — В таком случае — грубо ведет себя. Прямолинейно.

Татьяна пожала плечами:

— А как он еще будет себя вести? Во-первых, мент, во-вторых — молодой еще. Он по-другому и не умеет. Короче, нет у него на тебя фактов, шантаж это!

— Может быть… — Георгий посмотрел Татьяне прямо в глаза, как он это иногда умел (и ее эти взгляды просто переворачивали), и спросил:

— А если я вдруг и вправду человека убил?

Татьяна горячо возразила:

— Ничего подобного!

— А если? Представь, что рядом с тобой — убийца.

Татьяна представлять не захотела.

— Какой убийца? Это ты-то? Ну, ладно, допустим, — пошла она на уступку, — что-то когда-то было. Но было в прошлой жизни! Это все равно… ну… — Татьяна искала сравнение и нашла. — Это все равно что во сне что-нибудь… Сам знаешь, какие бывают сны. И убить можешь, и что угодно. Но это же во сне!

— Сны отражают наши тайные желания, — печально сказал Георгий.

Но Татьяна в этой мысли ничего печального не увидела:

— Ой, прямо удавиться из-за этого! Мало ли я чего желаю! Если бы было, чего я желаю, у меня бы каждый второй покупатель трупом бы стал — так иногда надоедают, особенно пьяные! Не в том дело, чего я там желаю, а как себя веду, правильно? Другой, может, желает всех вообще поубивать, но терпит, а другой едет себе спокойно на машине, никого не хочет убить, а ему старушка под колеса выскочила — задавил, убил, его в тюрьму. Понимаешь? То, что было, это важно, а что мы там думаем — дело десятое!