— Правда? Я не помню, чтобы проявлял пыл по отношению к чему-либо, кроме твоих глаз.

— Фу, Джек. Я серьезно. Мне любопытно... — Она подалась вперед. — Любопытно, почему офицер, настолько близкий к генералу Бургойну и преданный ему, позволяет себе высказывать столь опасные суждения?

— Я офицер, это правда, хотя стал им снова лишь под давлением обстоятельств. И генерала я весьма ценю, и как полководца, и как человека. Но... — Поколебавшись, он продолжил: — Но, помимо этого, в моих жилах течет кровь мятежников.

— Так твой отец?..

— Сэр Джеймс? — Джек издал смешок. — Думаю... нет. Нет, это моя мать. Она была ирландкой и ревностной сторонницей освобождения своей родины. Так что, если угодно, бунтарство у нас в крови.

— Как это интригует. — Луиза привстала на колени, чтобы присмотреться к нему получше. — Внутренний разлад, вот что это такое. Выходит, мятежник внутри тебя хотел бы освободить колонистов от преданности Короне?

— В конечном счете, — ответил Джек после недолгого размышления, — я бы предпочел иное. Как и многим так называемым мятежникам, мне бы хотелось, чтобы они получили свою свободу, но при этом сохранили верность Короне. Они ведь все-таки тоже англичане.

— И еще — ирландцы, шотландцы, немцы, голландцы... У этих-то ведь нет никаких оснований быть преданными Англии. Разве не так?

— Но именно Англия открыла для них эту страну. Англия, которая почти обескровила себя в бесконечных войнах, защищая их от французской тирании. Разве они не в долгу перед нею за это? Я считаю, что они, как и все подданные Британской Короны, имеют право на представительство в парламенте. Лишь дав им все права и свободы, подобающие англичанам, Британия вправе облагать их налогами.

— А, вот и тот самый пыл, который я рассчитывала увидеть снова! — Глаза девушки вспыхнули. — Я согласна с тобой, Джек, хотя очень многие бы не согласились. Но если требования этих людей справедливы, что же нам следует с ними сделать?

— Разбить их. Ибо такие люди, прибрав к рукам всю полноту власти, непременно используют ее для установления тиранических порядков. Я говорю не обо всех и даже не о большинстве, но о влиятельном меньшинстве. Отчасти это уже происходит.

Луиза подалась вперед еще больше.

— Ты говоришь о рабстве? Ну что ж, мне трудно не согласиться с тобой и в этом. Я тоже нахожу это отвратительным.

— Я говорю не только о рабстве. Но да, это ужасно. Теперь на британских островах нет рабов. И при этом почти половина из подписавших Декларацию независимости — рабовладельцы, и в случае своей победы они сделают все, чтобы сохранить этот бесчеловечный порядок. Может быть, во мне бурлит матушкина кровь, но я считаю, что, если революции и суждено совершиться, пусть она будет направлена против всякой тирании и за свободу каждого.

— Звучит смело, особенно в устах человека, чья родная страна как раз и занесла рабство в эти края. Ведь это твои соотечественники по-прежнему извлекают из работорговли огромные барыши! У себя дома вы, может быть, отказались от рабства и даже заклеймили его, но не ваши ли корабли тысячами доставляют невольников к иным берегам? Неужели тебя не возмущает это лицемерие?

Теперь в ее голосе звучала страсть, не уступавшая его недавнему пылу.

Джек кивнул:

— Возмущает, и даже больше, чем многих. Потому что...

Он умолк.

— Потому что?

— Потому что, — вздохнул он, — я и сам рабовладелец.

Луиза вскинулась, как ужаленная.

— Ты?

— Да, — кивнул Джек и, снова взявшись за палку, стал ворошить костер. — Считай, что ко всем титулам, которыми ты меня наградила, можно присовокупить и еще один, новоприобретенный.

— И где же твои рабы?

— На Невисе, на Антилах. Можно сказать, что я... выиграл тамошнюю плантацию в ходе тех дел, которыми занимался во время последней поездки в Индию. Туда-то я и собирался отправиться, когда, — он махнул палкой на окружающий лес, — влип в эту историю. Поверь мне, Луиза, отправляясь на Невис из Лондона, я прежде всего намеревался отделаться от постыдного звания рабовладельца. Другое дело, что это не так-то просто: плантаторы на острове наверняка будут противиться любым новшествам такого рода. Но все равно, если мне удастся вернуться туда, на моей плантации будут работать только свободные люди.

Луиза внимательно присмотрелась к нему и кивнула.

— Я тебе верю. Но ты говорил, что у тебя есть еще какая-то причина желать поражения мятежников.

— Да. Нечто чуть более личное.

Он снова повернулся и уставился на пламя. Убеждая ее, Джек заговорил было громко, но сейчас его голос снова упал.

— Это имеет отношение к усыновившему меня народу.

— Могавкам?

— Не только. Ко всем племенам, хотя с иными из них мне случалось и враждовать. Но в особенности, конечно, я беспокоюсь об ирокезах. Я жил среди них... встретил там свою любовь. Многое в их жизни заслуживает восхищения, хотя нельзя не признать, что сосуществование с белыми людьми уже изменило их, изменило необратимо. Я должен защитить то, что осталось.

— Ты полагаешь, что мятежники этого делать не станут?

— Я знаю, что не станут!

Джек тоже приподнялся на колени и заговорил так, словно отстаивал свое мнение где-нибудь в лондонской таверне, в споре с искусным полемистом вроде Шеридана.

— Британский акт по Северной Америке тысяча семьсот шестьдесят третьего года предоставил индейцам неотъемлемые права, прежде всего право на племенные земли. Границы владений туземцев определены договорами, которые американцы считают неприемлемыми и нетерпимыми. Говоря «американцы», я имею в виду людей, родившихся в колониях и связывающих свою жизнь именно с ними, а не с Англией. Они стремятся извлечь из этой страны максимум прибыли, считая себя кем-то вроде пайщиков компании по ее освоению. Компании во главе с Джорджем Вашингтоном. Эти люди давно зарятся на земли индейцев и ненавидят британские законы, которые им препятствуют. Их манят не только владения моих братьев, но и территории западнее Аллегенов: Огайо, Мичиган, Индиана, Висконсин... — Он покачал головой. — Это будет похоже на историю любой войны. Алчные люди не могут смириться с тем, что кто-то более слабый, чем они, владеет чем-то, чего они домогаются.

— Понятно, — задумчиво пробормотала Луиза. — Об этом я, признаться, не думала.

— Джозеф Брант как-то назвал этот акт шестьдесят третьего года Индейской великой хартией. Великая хартия вольностей есть краеугольный камень английской свободы, а свобода — это то, за что стоит сражаться.

— Конечно. Конечно, да.

Луиза подняла глаза куда-то к кронам деревьев, но спустя миг снова взглянула на него и сказала:

— Что ж, Джек Абсолют! Я рада, что снова увидела тебя столь пылким, а то уже начала задаваться вопросом: неужели внимание, которое ты выказывал мне на корабле, было лишь результатом воздействия морского воздуха да прекрасных вин из коллекции Бургойна? Приятно узнать, что это не так.

Она потянулась к нему, взяла его за рубашку и притянула к себе. Абсолют не противился. Он заключил Луизу в объятия, и губы их встретились.

То был поцелуй, которого Джек желал с момента своего возвращения, первый после того, бегло сорванного, когда Луиза покидала корабль. Джек так долго мечтал об этом, и ему хотелось надеяться, что о том же мечтала и она. И пока длился этот поцелуй, Джек успел забыть обо всем.

С глубоким, почти театральным вздохом Луиза повалилась на спину. Джек замешкался, что стоило ему оторванной пуговицы.

— Луиза...

— Что, Джек?

И тут Джек рассказал о разговоре с ее отцом и о данном им слове.

— Ты обещал это моему отцу? — Удивление быстро перешло в ярость, которую она тщетно пыталась сдержать. — И он посмел предположить, будто я... будто я могу... Счел меня не способной отвечать за себя?

— Я уверен, Луиза, что он не имел в виду ничего такого. Просто ему...

— Еще как имел! И ты тоже, со своим дурацким обещанием. Вообразил себя неотразимым... И решил проявить благородство.