Когда я ступила на берег Коралла, то пережила незабываемое чувство. Я навсегда запомнила то впечатление, какое произвели на меня шум, краски и жара. Сильный ливень обрушился на землю, но длился он всего несколько минут, через мгновение выглянуло солнце, и от земли стал подниматься пар. Жара стояла ужасающая, в блузке кремового цвета и юбке цвета морской волны я просто задыхалась.

Воздух был насыщен ароматом цветов. Деревья и кусты цвели алыми, пурпурно-розовыми и белыми цветами. Близ воды на сваях, примерно в футе над землей, стояли дома, вернее, хижины из ила и веток. Несколько островитян вышли на берег посмотреть на корабль. Девушки были одеты в цветастые хлопчатобумажные платья с разрезом до колен, из разрезов выглядывали голые загорелые ноги, в волосах у них торчали красные, белые и пурпурно-розовые цветы, на шеях висели ожерелья и венки. Мужчины носили светлые штаны, драные и в клочьях, и рубашки, такие же яркие, как платья у женщин. Дети были почти раздеты. Они следили за нами огромными удивленными карими глазами.

Из нескольких домов доносилась музыка, необычная навязчивая мелодия, исполнявшаяся на бренчащих инструментах.

Золотой песок, зеленые пальмы, покрытые влагой. На Востоке пальмы совсем другие – пыльные.

Стоя на знойной жаре, я вспомнила, что через несколько дней «Безмятежная леди» уйдет, и я останусь здесь… пленницей до ее возвращения. Впереди меня ждала неизвестность. Я даже представить себе не могла, что меня ждет, но мне показалось, что меня, как и тогда, когда я впервые увидела «Дом Королевы», кто-то пытается предостеречь. Берегись!

Взглянув на Чантел, стоящую рядом на золотом берегу, я в который раз возблагодарила судьбу за то, что Чантел всегда со мной. На минуту я попыталась представить, что бы делала, если бы она осталась в Сиднее, и сейчас я стояла здесь бы одна. И тут же повеселела. Мы все-таки вместе.

Моник сошла на берег вместе с нами. Наверное, она хотела, чтобы рядом с ней стоял ее муж, но капитан был занят, а Моник, естественно, жаждала встретиться со своей матерью. Меня удивило, что та не пришла встречать корабль. Нас ждал лишь старый извозчик в драных штанах и в грязной рубахе нараспашку. Широко улыбнувшись, он произнес:

– Вот вы и дома, мисси Моник.

– Жак! – воскликнула она. – Я вернулась. А вот мой малыш Эдвард, и хотя он и вырос с тех пор, как ты видел его, он все равно мой малыш.

Нахмурившись, Эдвард собрался возразить против того, что он малыш, но я стиснула ему плечо, и он, очевидно, от удивления промолчал.

Жак с любопытством разглядывал нас, и Моник объяснила:

– Это моя сиделка и гувернантка Эдварда.

Жак ничего не ответил, тут к нам подбежала девушка и набросила нам на шеи венки. Красные, сильно благоухающие цветы совершенно не сочетались с моими простенькими блузкой и юбкой. Но Чантел с пурпурно-розовым венком на шее выглядела очаровательно. Она скорчила мне гримасу, а я подумала, волнуется ли она так же, как и я.

– Нам следовало одеться во что-нибудь более подходящее, – прошептала она.

Мы сели в открытый экипаж. Он был как раз на четверых. Я заметила, что экипаж поцарапан, обивка пыльная, а две лошади тощие и неухоженные.

– Рады, что дома, мисси Моник? – сказал Жак.

– Я-то не очень рада, – заявила Чантел, – и могу с полной ответственностью поручиться, что мисс Моник тоже. К такой сильной жаре придется долго привыкать.

Жак стегнул кнутом по лошадям, и экипаж с грохотом двинулся в путь. Дети широкими серьезными глазами смотрели нам вслед, а мы поехали по невымощенной дороге, с обеих сторон которой свешивалась блестящая зеленая листва. Вокруг порхали огромные голубые бабочки, а на экипаж время от времени приземлялись стрекозы необычной окраски.

Эдвард с восторгом обратил на них наше внимание.

– Будь осторожней, – предупредила Моник с какой-то радостной злобой. – Москиты и разные ядовитые насекомые так и жаждут напиться твоей английской крови.

– Фи, фо, фам, – издал Эдвард вопль людоеда. – Чую запах англичанина.

– Я говорю правду, – настаивала Моник. – Понимаешь, твоя кровь более густая, приспособленная для холодного климата, а, следовательно, более вкусная.

Эдвард стал с вниманием изучать свою руку, а Чантел сказала:

– Для этого я и существую, чтобы позаботиться об укусах и ожогах. Не забывайте, я все же медсестра.

Мы снова свернули и ехали теперь вдоль моря. Перед нами открылся прекрасный вид – остров в свою натуральную величину, совершенно не походивший на береговую линию, которую портили маленькие хижины из ила и прутьев. Впереди виднелся изгиб залива, коралловый риф, пышные пальмы, прозрачное море голубого цвета с зелеными, словно перидот, вкраплениями.

– Там, где вода зеленая, купаться безопасно, – пояснила Моник. – Говорят, что акулы не заплывают в зеленую воду. Правда, Жак?

– Правда, мисси Моник, – подтвердил Жак.

– Акулы, – закричал Эдвард. – Они откусывают ноги и едят их. Почему им так нравятся ноги?

– Не сомневаюсь, что они находят руки не менее вкусными, – вставила Чантел.

Эдвард с восхищением глядел на голубую воду. Но я заметила, что он придвинулся ко мне поближе. Неужели он тоже ощущал то же раздражение, что постепенно охватывало меня? Меня тронуло, что именно ко мне он инстинктивно потянулся за защитой.

Моник наклонилась вперед, у нее блестели глаза.

– Вам будет здесь интересно.

В ее голосе звучала истеричная нотка. Чантел это заметила. Взяв ее за руку, она посадила ее прямо. Чантел вела себя, как опытная сиделка, помнившая о своих обязанностях даже тогда, когда ехала по неровной дороге: в ситуации, которая даже ей может показаться трудной.

Дорога свернула, и мы въехали через стальные ворота в заросли, сквозь которые вела тропинка, такая узкая, что ветки царапали экипаж. За следующим поворотом оказался дом. Длинный, трехэтажный, сделанный из какой-то штукатурки, весь заросший вьющимися растениями. На первом этаже была открытая терраса с крыльцом, у нескольких верхних окон были балконы, штукатурка обветшала и осыпалась.

Перед домом тянулась полоса травы, которую можно было бы назвать газоном, если бы она так не заросла. Два огромных дерева почти полностью закрывали дом. Но мое внимание привлекла женщина, стоящая на крыльце. Толстая, такими, вероятно, становятся к старости все жители острова. Высокая, в цветастом платье, по-видимому, национальном, на шее в несколько рядов ожерелье из раковин каури, из них же были сделаны и покачивающиеся серьги.

Она завопила:

– Жак! Ты привез ее. Ты привез мисс Моник.

– Я приехала, Сула, – возвестила Моник.

Мы с Чантел сошли и помогли спуститься Эдварду.

– А вот мой малыш, – сообщила Моник.

Большие черные глаза Сулы, слегка налитые кровью, остановились на Эдварде. Схватив его на руки, она заорала:

– Дитятко моего дитятки.

– Я не дитятко, – возмутился Эдвард. – Мы с капитаном Стреттоном бороздим океаны.

– Ну, ну, – отреагировала Сула.

Мы с Чантел, очевидно, не существовали, а когда я заметила озорной взгляд Моник, я поняла, что она этого и добивается. Здесь она хозяйка. Мы слуги. Я гадала, что думает Чантел, и вскоре узнала. Она сказала:

– Нам следует представиться. Мисс Анна Бретт и сестра Ломан.

– Гувернантка и сиделка, – пояснила Моник.

Сула кивнула и тут же перевела взгляд своих огромных черных глаз на нас. Их выражение говорило о том, что мы не очень-то стоим ее внимания.

– Ступай к маме! – велела Сула Моник. – Она ждет тебя.

– Нам можно войти? – язвительно поинтересовалась Чантел. – Или нам проследовать через черный ход.

– Входите, – ухмыльнувшись, разрешила Моник.

Как только мы ступили на крыльцо, я заметила, как между ступенями что-то юркнуло, похожее на ящерицу, и до меня дошло, что дома стоят примерно в футе над землей, чтобы в них не проникли насекомые.

Мы вошли в холл. Перепад в температуре был очевиден, она, должно быть, упала на двадцать градусов. В нашем нынешнем состоянии это должно нас только радовать. Там было очень темно. Потребовались секунды две, чтобы мои глаза привыкли к темноте. Единственное окно было закрыто зелеными ставнями, по-видимому, тоже от насекомых, но из-за этого в холле царил мрак. На полу, который требовал срочной полировки, лежали яркие ковры, вероятно, национальные. Пол был неровный, некоторые половицы были сломаны.