– Отчего Шекспиру?

– Данте или Ронсару, если вам угодно. Не все ли равно, какому из великих мечтателей, которые умерли оттого, что им не удалось пережить ни одного из их чудесных вымыслов. Нам, которые ни о чем не мечтали, нам дана эта ночь.

Кармен де Ретц презрительно взглянула на него глубокими синими глазами.

– Вы ни о чем не мечтали?

Он задумался, и луч луны осеребрил его голову.

– Да! Быть может. Но вам не понять моих мечтаний. Простых и нежных мечтаний, мечтаний без шума, без блеска, без славы.

– Скажите?!

Он сказал совсем тихо, обращаясь к звездам, которые начинали алмазами блистать среди облаков:

– Я мечтал. О! Моя мечта была классической мечтой всех влюбленных. Я мечтал… Я мечтал о маленьком домике на берегу реки, о фруктовом саде позади дома, высоких стенах, чтоб вся остальная земля не существовала больше, чтоб кладбище было совсем близко и напоминало о вечности. А в доме фея… Я предлагал отдать всю мою жизнь за неделю такого счастья. И судьба не захотела принять мою жизнь.

С трепетно бьющимся сердцем барышня Дакс слушает и дрожит. Фужер быстро выпрямляется, отходит от окна, наполняет стаканы вином из серебряного графина.

– Вот, – заявляет он, – к счастью, имеется средство посмеяться над судьбой: любимый нектар одного из кардиналов Испании, который перестал верить в рай, испробовав на земле настоящее, по его словам, вино господне. А эти сигареты мне присылают из Стамбула с дипломатическим курьером. Их дым насыщен голубым туманом Босфора.

Барышня Дакс выпила вино кардинала, не оценив его, быть может, по достоинству.

– Я все думаю, – сказала Кармен де Ретц, ощипывая кисть винограда, – о вашем доме, о вашей фее и о вашей неделе.

– Можете думать о них, но не говорите об этом.

– Отчего?

– У нас различные взгляды на это. Достаточно одного слова, чтобы причинить мне боль.

Она улыбнулась.

– Бедный Фужер, я никак не могу привыкнуть к парадоксу, что дилетант, подобный вам, верит в любовь.

Он оживился и поставил стакан.

– Если б я был чрезвычайно галантен, я сказал бы вам дословно следующее: я никак не могу привыкнуть к святотатству, чтобы женщина, прекрасная, как вы, не верила в любовь. Но не волнуйтесь, я не намерен убивать вас изысканностью речей. Напротив! Я никак не могу привыкнуть к душевной грубости такой тонкой и благородной женщины, как вы, упорно отказывающейся понимать, что есть другие виды чувства, кроме животного спаривания Шамфора.[17]

Барышня Дакс вся зарделась, хотя ей и не приходилось часто слышать имя Шамфора. Кармен де Ретц спокойным кивком головы подтвердила, что указанная грубость была как раз тем, к чему она стремилась.

– Превосходно! – продолжал язвительно Фужер. – Рано или поздно вы приобщитесь благодати, и я увижу вас влюбленной.

– Я была влюблена.

– Знаю, вы уже рассказывали мне ваши истории.

– Ну и что же?

– Так вот, правдивы они или нет… Не возмущайтесь – я позволяю себе сомневаться в ваших словах исключительно из чистой и невинной вежливости! Искали ли вы новых переживаний в каких-либо других постелях, кроме вашей собственной, я тем не менее позволяю себе настаивать на том, что…

– Что?

– Что это вещь совершенно другого порядка.

– Черт возьми! Вот куцее рассуждение. Я не льщу вам, Фужер, но я была о вас лучшего мнения.

– Мне такую же фразу поднесли при менее приятных обстоятельствах. Но соблаговолите не смеяться и поразмыслите хоть мгновение. Думаете ли вы, маленькая девочка, что в тех различных скверных местах, где вы, по вашим словам, проделывали разные нехорошие вещи, – я готов допустить это, как это ни невероятно…

– Благодарю вас за то, что вы не считаете меня лгуньей.

– Думаете ли вы, что вы испытали там, в обществе случайного партнера, то священное опьянение, высокое и ужасное, которое познали Ромео и Джульетта?

– Да, я это думаю.

– Послушайте, вы глупы, как Меркуцио!

– Как Меркуцио? Это еще не так скверно. Есть даже чем гордиться. Но не оскорбляйте меня и защищайте ваши тезисы. Расскажите нам вкратце, чем занимались Ромео и Джульетта, когда они были вдвоем. Да, а что? Какими такими восхитительными неприличностями, которые не могли бы делать так же хорошо, как они, мой случайный партнер и я?

– Черт! Замолчите! Вы возмущаете мою скромность. Чего вы не могли делать? Вы не были в состоянии рыдать от прилива нежности в объятиях друг друга, не могли безнадежно искать ваши души в глубине уст друг у друга! Вы не могли тесно слить ваши мысли, подобно тому как вы тесно слили ваши тела! Вы не могли смешать ваши одинаковые крики и удвоить ваше собственное наслаждение небесным видением наслаждения любимого существа. Молчите, молчите! Вы знаете про все это еще меньше, чем мадемуазель Дакс. Вы спаривались, но вы не любили.

Она не возражала. Любопытство мелькнуло в ее взоре, который не отрывался от Фужера.

Барышня Дакс внезапно встала.

– Полночь! О! Уже поздно.

Все комнаты выходили в один коридор. Фужер, прежде чем закрыть свою дверь, поцеловал руку у Кармен де Ретц и менее тонкую руку барышни Дакс.

Кармен де Ретц запросто вошла к Алисе.

– Мне хочется быть чрезвычайно нескромной. Вам не будет неприятно если я посижу у вас минутку?

– Нисколько.

– Вам ведь хочется спать… Нет? Значит, вы так заторопились пожелать нам доброй ночи вовсе не оттого, что вам хотелось спать? Отчасти я так и думала. Воображаю, как мы вас шокировали, Фужер и я!

Барышня Дакс успела овладеть собой.

– О! – сказала она. – Я прекрасно поняла, что вы шутите.

Кармен де Ретц покачала головой:

– Вот действительно! Он, быть может, шутил, но я – я не шутила! Не смотрите на меня такими удивленными глазами: я вам говорю сущую правду – я не шутила.

Сбитая с толку барышня Дакс отказывалась понимать:

– Но когда вы говорили, что…

– Что у меня были приключения? Я меньше всего шутила.

– Как? Но в таком случае вы…

– Да.

Кармен де Ретц с полным спокойствием и улыбаясь наблюдала за изумлением барышни Дакс. Молчание продолжалось довольно долго.

– Послушайте, дружок, – сказала Кармен де Ретц почти по-матерински, – вам ни к чему так бояться меня! Это сущая правда, я больше не… не то, чем вы продолжаете быть; я… я спала с мужчинами, вот! Но подумайте, что если бы я была мадам вместо того, чтобы быть мадемуазель, вам это показалось бы вполне естественным, и вас это не возмущало бы нисколько. Тем не менее я была бы той же самой Кармен!

На этот разумный довод барышня Дакс не возразила ни звука. Но ее глаза, не отрываясь, с настоящим ужасом продолжали смотреть в глаза мадемуазель, которая спала с мужчинами.

– Ну да, – настаивала Кармен де Ретц. – И если б вы не были такой милой дочкой буржуазной мамаши, мне не о чем было бы столько говорить. Послушайте, хотите, чтоб я рассказала вам мою историю в двух словах? Мою мать звали леди Фергюс. Она была француженкой и была замужем за англичанином; муж не любил ее; она жила, как презираемая рабыня. Однажды мой отец, молодой, красивый и отважный, повстречал ее, полюбил и покорил ее сердце. Тут были измены, скандалы, дуэли, почем я знаю?! Но в конце концов они соединились, вопреки законам, вопреки свету, вопреки чему бы то ни было. И вот так я родилась. С молоком кормилицы я всосала ненависть ко всякому рабству, презрение ко всяким предрассудкам. Черт! Я была незаконной дочерью и, что того хуже, родившейся в адюльтере! Кроме того, вам нетрудно угадать, что мне и не думали внушать уважение к браку и культ почтенного поведения. Отец и мать беспрестанно путешествовали. Я видела их проходящими повсюду рука об руку, гордых и свободных, стоящих выше лицемерной и завистливой злобы, которую они непрестанно возбуждали. Но отец пережил мою мать. У его смертного ложа я горько рыдала, оттого что я всей душой любила его. Когда он уже хрипел, он сделал мне знак приблизиться к нему. «Никогда не выходи замуж, – прошептал он, – или выйди замуж за твоего любовника, когда он у тебя будет». Вот последний совет, который я получила от моего отца; а мой отец был добр, скромен и обожал меня.