Кармен де Ретц, чтоб удобнее было предавать проклятию Гранд-Отель, даже вышла на середину гостиной; она говорила с увлечением, заложив за спину руки, и ее поза была красива, хотя несколько театральна. Барышня Дакс впервые увидела ее вблизи, и ее поразили накрашенные губы и удлиненные глаза: было ясно видно, что по ним прошлись гримировальные карандаши, и так странно было видеть эту безукоризненной красоты девушку накрашенной! Барышне Дакс не было времени удивляться: Бертран Фужер, все еще продолжавший сидеть по-турецки на подушках у ее ног, иронически возразил поэтессе:

– Одиночество, чистый воздух горных вершин и широкие просторы – все это вам нужно для того, чтоб писать такие вещи, которые не решаются читать даже шепотом люди вроде меня?

Она презрительно пожала плечами:

– Я пишу, как чувствую, и мне наплевать на то, что думаете вы и разные мещане!

– Она анархистка, – чрезвычайно мягко попыталась извиниться за нее госпожа Терриан.

– Конечно, я анархистка. И я настоящая анархистка и всегда действую согласно моим убеждениям. Для меня не существует ни религии, ни законов, и так как я ни во что не верю, было бы глупо с моей стороны слушаться чего бы то ни было!

– Бросьте, – живо возразил Фужер, – наоборот, вы недавний приверженец нового культа: вы поклоняетесь богу красоты, ложному, как и всякий другой бог. И вы служите ему более слепо, чем какая-нибудь итальянка своей Мадонне: ваше искусство есть догмат, ваша поэзия – ритуал, и вы верите, как угольщик. Послушайте, я, законный отпрыск того самого мещанина, которого вы так презираете, я, буржуа, я, светский человек, я, дипломат – мерзость запустения! – я куда лучший анархист, чем вы, оттого что я не верю ни в какого бога, не больше верю в вашего бога, чем в его предшественников. Красота? Условность! Искусство? Фантасмагория! Поэзия? Вымысел! Любовь? Злоупотребление доверием!..

Он круто повернулся на груде подушек и с улыбкой взглянул на барышню Дакс. Она не смеялась. Она почти со страхом смотрела на него в упор. И внезапно отважилась совсем тихо прошептать:

– Неужели вы действительно ни во что не верите?

Он довольно долго молча смотрел на нее, и насмешливая улыбка исчезла с его лица. Наконец он ответил ей, еще тише, чем говорила она:

– Нет, это не так. Никогда не нужно принимать всерьез моих слов.

Он провел рукой по лбу, и барышня Дакс с восхищением посмотрела на его длинные тонкие пальцы; он уже успел снова принять обычный легкомысленный тон:

– Ну да, я верю во все пустяки, о которых шла речь, верю потому, что я сам поэт, художник и, само собой разумеется, влюбленный.

Он поднялся одним прыжком:

– Музыкант, музыки!

Но Жильбер Терриан не захотел играть.

– Эта госпожа Терриан, – решила госпожа Дакс, возвращаясь по пыльной дороге, которую она предпочитала лесам, – эта госпожа Терриан была бы славной женщиной, если б не балда ее сын, который двух слов связать не умеет, и пара этих ветрогонов, которых она подобрала неведомо где!

На западе садилось солнце. Небо цвета меди бледнело над снежными вершинами, и черное кружево елей походило на декорацию волшебного театра китайских теней.

– Почему, например, – госпожа Дакс продолжала свой монолог, – почему эта женщина живет отдельно от своего мужа? Очень может быть, что жизнь с ним была нелегка, но все мужья таковы, и порядочная женщина должна с этим примириться. Нет, здесь что-то другое: должно быть, он дурно вел себя. Тогда уж это вопрос собственного достоинства. Но, как бы то ни было, а она не права, разыгрывая одинокую женщину, как если б она была вдовой: это дурной тон.

В лесу, возвышавшемся над дорогой, позванивало запоздалое стадо, и клавесинные звуки колокольчиков мешались со скрипами ветра в ветвях.

– Они, должно быть, богаты, эти Террианы, – госпожа Дакс остановилась, чтоб поудобнее рассчитать, – они, должно быть, дорого платят за наем дома – он величиной с добрую церковь! И мебель у них, наверно, собственная, не говоря об этих нищих, которых они приютили. Я полагаю, что муж и жена произвели раздел имущества.

Сумерки сгущались. Влажный ветерок был насыщен лесными ароматами. Всякая ель, всякий куст папоротника, всякая травка были подобны сосудам, наполненным благовониями.

– Во всяком случае, – решила госпожа Дакс, – это знакомство не для нас. Здесь еще куда ни шло. Но в городе – благодарю покорно! Достаточно солидных людей, чтоб еще водиться со всякой богемой. Эти Террианы сделают ответный визит, и конец. Алиса, господи! Что это ты шагаешь, задрав голову, и не скажешь мне ни слова?

Барышня Дакс упорно смотрела на вершину Вышки, которая была виднее остальных. Золотистый сумрак, музыка ветра и колокольчиков, лесные ароматы – все это глубоко волновало ее, и она со странным и сладким чувством твердила про себя, что, быть может, если только ей удастся, она будет почти каждое утро встречаться там наверху или в каком-нибудь другом месте с теми, кого ее мать называла богемой.

Барышня Дакс, как ей того и хотелось, часто виделась во время утренних прогулок с новыми друзьями.

Она продолжала уходить каждое утро, раньше чем просыпалась гостиница. Она даже жертвовала первым завтраком, чтобы раньше начать бродить по тропинкам, еще сохранившим запах ночи, под елями, отяжелевшими от росы, в каждой капле которой встающее солнце горело радугой. Случалось, по дороге барышня Дакс покупала у какого-нибудь гнавшего коров пастуха кувшин парного молока, пахнущего папоротником и тмином, или, не повстречав пастуха, философически оставалась голодной.

Главным пунктом ее программы было всегда первой добраться до места встречи, о котором было сговорено накануне, – до Вышки или до Бельведера, или до высокой, покрытой обломками скал площадки, которую называют Замком. Барышня Дакс по-детски мелочно выбирала место получше, чтоб усесться; потом она ждала.

Несмотря на все свое нетерпение, она из достоинства старалась не выказывать его. Она принимала рассеянный вид; глаза ее были прикованы к горному пейзажу, и только украдкой бросала она взгляды на тропинку, где сейчас должны мелькнуть среди зелени светлые зонтики Кармен де Ретц и госпожи Терриан.

Кармен де Ретц приходила не всегда; Жильбер Терриан, который никогда не выходил из дому, в трех случаях из четырех удерживал ее подле органа; и барышня Дакс была чрезвычайно удивлена тем, что «артисты» могут с таким упорством ежедневно работать. Госпожа Терриан, напротив, усердно совершала прогулки. Фужер почти всегда сопровождал ее. Он будто и на самом деле мало искал общества Кармен, и барышня Дакс никак не могла понять, что означал подсмотренный ею поцелуй.

Итак, они бывали втроем. Сначала они смотрели на альпийский пейзаж, потом медленно двигались в путь, не слишком далеко. Фужер всегда умел отыскать поблизости очаровательное и совершенно неизвестное местечко, скрытое от солнца навесом елей. И, усевшись на сухом мху или среди папоротников, они начинали дружескую беседу.

Барышня Дакс скоро совсем приручилась, сворачивалась клубочком у ног госпожи Терриан и ласково клала голову на платье своего друга. Она почти ничего не говорила. Она восторженно слушала: здесь никогда не говорили ни о политике, ни о расходах по хозяйству и никогда не ссорились.

Возвращаясь в гостиницу, барышня Дакс снова надевала ярмо семейства. Само собой разумеется, она даже не заикалась госпоже Дакс о том, как она проводит утро. И госпожа Дакс, пребывавшая в уверенности, что ее дочь продолжает блуждать в одиночестве по окрестным тропинкам, не брала обратно разрешения, данного ею в первый день по приезде.