Зеленый коридор в степи кончился неожиданно. Вдруг за поворотом открылась станица Архонская: ее одноэтажные домики из красного кирпича и под черепицей напоминали что-то казарменное, как и многое здесь. Уж очень не по-граждански строгой была планировка станицы. Как по линеечке.

Станицы у Терека и строили «по линеечке» — они в середине XIX века составили границу обороны, которую возвела Россия против непокорных кавказцев. Генерал Ермолов сам прочертил на карте Сунженскую линию. Ее крепости и укрепления тянулись вдоль Кавказа. «Для стеснения и обуздания мятежных горцев» русские строили их и заселяли воинственным казачьим племенем.

Архонская — тоже «линейная», одна из многих…

Люди Москвы здесь появились после 1560 года, до этого их не знали. Они пришли сюда победоносно, на волне удачи. Только-только покорив Казань и Астрахань, хотели завоевать еще и Кавказ. Десять военных походов предприняли они, и десять поражений получили в ответ. Это остудило их пыл. Тогда московский воевода Лука Новосельцев пошел на хитрость — заложил на Тереке, как раз против устья речки Сунжи, лагерь Терки, разместив там, на постой, свой отряд. Стал обживаться.

Новый городок принес беспокойство местным кипчакам, потом и политикам, имевшим интересы на Кавказе. Последнее слово сказала Турция, она тогда представляла силу. И — русский отряд спешно отошел в устье Терека, ближе к Астрахани, где заложил крепость Кизляр, чтобы выждать момент для нового удара… Время решало уже решенную судьбу Кавказа и Дешт-и-Кипчака.

Более поздние документы (1735 года) упоминали о каком-то «терско-кизлярском войске». Что за бесхозное войско? Откуда взялось оно? Русским его назвать нельзя: в нем были кипчаки. Они воевали сами за себя, против Москвы, воевали с ногайцами и калмыками, которых привели в Степь московские воеводы.

Велась война на истощение, десятилетиями истощала она народ. Хуже кровоточащей язвы.

В том «терско-кизлярском» войске разноликий собрался люд. Осколки Великой Степи. В лесах прятались староверы, бежавшие с Дона от репрессий Петра I. Прижились там волжские кипчаки, прежде «баловавшие» на великой реке и тоже ненавидевшие москалей. И запорожцы, которых в 1775 году разбили и выслали с Днепра, нашли здесь приют. Всех недовольных Москвой принимала эта вольная братия.

К сожалению, тот период изучен плохо. Им никто не занимался. Может быть, из-за «отсутствия» в официальной истории Шамхальства (государства на Северном Кавказе!), которому принадлежало войско? Или по цензурным соображениям? Историки, точно сговорившись, обходили эту тему стороной… Словом, найти что-то вразумительное мне не удалось. Лишь эпизоды.

В этой забытой теперь стране жили мои предки: там правили шамхалы Тарковские.

Они приехали с Дона во времена Батыя, после его знаменитой охоты на аристократов. Леса и болота Терека приютили их, спасли от преследователей. О том драматичном периоде упоминал арабский путешественник Ибн-Баттута, но не знал причин этого спешного переселения.

Кипчаков Северного Кавказа русские потом назвали всех скопом «кавказскими татарами», а после Кавказской войны — «кумыками», «карачаевцами» и «балкарцами». Разными народами.

Хотя мы были одним народом и жили в одной стране. Наше родство не прервалось и поныне.

Бесправным для нас выдался XIX век. Народ ослаб настолько, что русские с 1817 года уже сами начали воевать против него, без помощи ногайцев и калмыков. Они к тому времени сошли со сцены, сделав свое черное дело, и им сполна заплатил русский генералиссимус Александр Васильевич Суворов… Под расчет: он уничтожил эти «ненужные» народы. Полтора с лишним миллиона человек!

Другой крупной победой московских правителей стал шамхал Тарковский, он бросил свой народ, назвался «русским». Царская казна в те годы не скупилась, знатных людей переманивали семьями. Для этого и создали Собственный Его Величества конвой, самые привилегированные войска…

Что говорить о народе, который был брошен на перепутье?

«Кавказских татар» поделили на части (чтобы властвовать было удобно), недовольных изгнали в Турцию, в Сирию, в нынешнюю Молдавию. А оставшихся заставили выбрать веру. Старая вера в Бога отменялась.

Принявших Коран поставили в одну сторону, Библию — в другую. Потом мусульман поделили еще раз, уже натрое. Тогда и появились мы, кумыки… События творились в те годы необъяснимые, мало кто понимал их. Даже сами московские бюрократы, затеявшие очередное «перерождение» кипчаков. Новой власти важно было все переиначить по-новому. Иначе не забудется старое.

19 ноября 1860 года объявили о Терском казачьем войске, туда приписали христиан. Их, правда, не назвали «русскими», побоялись, а назвали «казаками». Или для краткости — «терцы»…

Станицу Архонскую я выбрал случайно, мог бы поехать в любую другую. Мне хотелось посмотреть на своих братьев, которые казались тайной за семью печатями, как, впрочем, и все казачество.

Конечно, давно забылось наше родство, но голос крови оставался… Вернее, не голос, а шепоток. В стране начиналась «перестройка», закрывшая цензуру, впервые в России заговорили о свободе слова. И я, оставив кафедру, забросив докторскую диссертацию, перешел в журнал «Вокруг света», чтобы посмотреть новый мир.

Что-то я, наверное, уже знал, но эти знания не устраивали. Страна стала другой, и я хотел измениться… Предки считали: человек за одну жизнь переживает шесть рожений. Отсюда — двенадцатилетние календарные циклы. Каждые двенадцать лет Бог дает нам шанс стать новым. И надо использовать этот шанс. Я, видимо, как раз подошел тогда к своему новому рубежу.

Перед поездкой в Архонскую нашел в Государственной библиотеке работу некого Н. Л. Янчевского, историка, «Разрушение легенды о казачестве», изданную в 1931 году. (После нее ничего более фундаментального о казачестве не выходило.) Я удивился. Как же можно так врать? Он рассуждал о том, чего не знал. Оказывается, не было казаков, а был сброд, «деклассированные элементы», разбойники.

И Великой Степи тоже никогда не было, самоуверенно утверждал автор.

…Станичный атаман Левченко подселил меня к Григорию Ивановичу Белоусу. Человеку в себе. Молчуну, каких искать надо. Три четверти века отшагал он по жизни, многое повидал, вот и стал на слова скупым. А супруга его, Фекла Павловна, наоборот, поговорить любит да еще и по хозяйству успевает. Раньше любое дело в ее руках горело, теперь жалуется: руки, мол, из послушания вышли, медлят, а глаза все бы сделали.

В ухоженной хатке, построенной в начале века, я и нашел приют, покой и неторопливого собеседника. Все здесь, как у кумыков, ухожено, начищено, каждой вещичке место. Справное хозяйство. Кипчакское. Ни соринки за глухими воротами.

Поперек двора бричка. На ней Григорий Иванович разъезжает по станичным улицам — кучер он, а лошадей любит, как себя помнит. Кипчак! Что добавить?

Бричка — это не телега, хотя у нее тоже четыре колеса. Бричка — произведение искусства, ценившееся прежде в Великой Степи необычайно. Каждая деталь, как сбруя на коне, подогнана, за века прилажена. Впрягают в бричку пару, а грузят до двух тонн.

Телега не выдерживает столько.

— Переворачиваем ее на выгруз, а ей ничего, — просвещал меня вечерком Григорий Иванович, когда мы вышли во двор погуторить, — потом перепрягаем коней. И опять поехали…

— И кто ж делает такую красоту?

— Сами. Есть у нас плотник, он делает. Брички, колеса, все деревянное делает.

Повел меня как-то Григорий Иванович к этому деревянных дел мастеру посмотреть на его золотые руки и дела. Смотрю, скромный человек, мимо пройдет на улице, и не заметишь. Работает один, без помощников, справно работает умелец. А как иначе? Молодежь-то «деревяшками» не интересуется. Ей «мирсидесы» подавай.

— В бричке главное — это колесо…

Мы стояли в мастерской, пахло стружкой и свежими опилками, на полу лежали детали будущей брички, в углу стояли стопкой обода для колес — сохли; я разглядывал пришедшие из глубины веков хитрейшие приспособления и инструменты, без которых не сделать бричку, слушал о тайнах плотницких дел и думал: как же хорошо, хоть что-то сохранилось в наш равнодушный век.