Есть люди, которые могут жить в коробке; а есть такие, которые похожи на колесо. И он знал, к какой породе принадлежит он сам. Но дело было не в том, знать это или не знать. Ему не давало покоя желание изготовиться, чтобы пустить в ход кулаки, чтобы дать сдачи. Он никогда не пасовал ни перед кем и ни перед чем. Пусть его побьют в конце концов, но он не сдастся. Поэтому он разделил свою жизнь на две части: одну для них обоих, а другую только для себя. И был счастлив. Теперь же той части, что была для них обоих, не существовало. Осталась только та, что была для него.

- Шевелись, шевелись. Бум-бум-бум-бум. Заходите и посмотрите, как дерутся наши ребята. Сегодня мы показываем лучшее, что можно увидеть за деньги.

Маколи сел, нащупал кисет и скрутил самокрутку. При свете спички он вгляделся в Келли, который метался и вертелся на кровати, раскидывая руки, бормоча что-то в пьяном угаре. Окна дрожали. Дождь барабанил по железной крыше. В дымоходе завывал ветер. Он снова лег, а огонек цигарки то алел, то потухал, отмечая ход его мыслей.

Он вспомнил ночь, когда, одержав победу, город в последний раз заревел от смеха, и его затошнило. Обычно он предупреждал ее, когда придет домой. Но в тот раз не сделал этого. Не сделал случайно, а не потому, что забыл или поступил так с умыслом. Почему же все-таки? Не то чтобы он хотел сделать сюрприз, но надеялся, что это именно так будет воспринято.

Щель под дверью не светилась. Он повернул ручку замка, зажег свет, вошел в спальню и там тоже дернул выключатель. Ему запомнилась только его жена, вскочившая со сна и моргающая в оцепенении, со всклоченными волосами, с вылезшей из ночной сорочки грудью. Мужчина поднял голову, и на его лице был написан страх. Он одновременно и натягивал на себя простыни, и вылезал из постели, сидел и смотрел.

В кроватке в углу спал ребенок.

Женщина прикрыла свою наготу. Лицо ее было белым. Губы дрожали. Она судорожно глотала, но не могла выговорить ни слова. Потом страх и выражение вины исчезли с ее лица, и она взглянула на него с вызовом - так выжидательно и злобно смотрит тайпан.

Он посмотрел на мужчину. Мужчина был спокоен, он усмехнулся. На его наглом лице были любопытство и напускная храбрость.

Он помнил, что мужчина пожал плечами и заговорил, спрашивая у него, что он собирается делать теперь, когда знает, как обстоит дело. Щекастый мерзавец с головой, как у коалы.

И эта сука, совсем ошалев, тоже влезла в разговор, заявив, что, раз такое дело, бесполезно извиняться или объясняться, что между ними все кончено.

Но он не пошел у них на поводу. В двери не было замка, поэтому он заложил за ручку кособокий стул, спустил штору на кухонном окне, и сняв пиджак, посмотрел на них. Женщина в испуге закрыла лицо руками. Глаза ее расширились от страха. Мужчина стоял с видом вышвырнутой из дома шавки.

Маколи сказал ему, что превратит его в отбивную.

Мужчина выставил кулаки, опустил голову и ринулся вперед. Но вдруг остановился как вкопанный и с жалобным стоном отлетел назад, словно ему в живот вонзили шомпол. Он был толстый и дряблый, как студень. Махая руками, словно пловец, он, не поднимая головы, попытался прорваться к двери. И снова отлетел к стене. Тогда он выбросил руки вперед и завизжал как резаный, моля Маколи оставить его в покое. Он получил сполна. Зачем двум здравомыслящим людям вести себя как дикари? Разве они не могут поговорить как люди цивилизованные?

Кулаки врезались ему в ребра.

Он оторвался от стены, скорчился, судорожно втягивая в себя воздух, выплевывая кровь.

- Не трогай его. Не трогай. Ты его убьешь, - кричала женщина.

Избиение продолжалось еще минут пять. Маколи схватил мужчину за волосы и держал перед собой, не давая упасть. Последний удар свалил его на кровать, и Маколи запомнил его лежащим во всей наготе, головой на ее коленях, и ее глаза, полные ужаса. - Можешь взять его себе.

Маколи больше ничего не сказал. Он обвел комнату ненавидящим взглядом, сжимая кулаки от не-остывшей еще и не находящей себе выхода ярости. Он не обратил внимания на стук в дверь. Он еще раз долгим взглядом посмотрел на горько рыдающую женщину, а потом перевел глаза на ребенка, который, усыпленный аспирином, так и не проснулся.

Он выхватил девочку из кроватки и, как она была, в пижаме, понес к дверям. Голова ее легла ему на плечо. Он отворил дверь, и толпа собравшихся на крыльце полуодетых соседей ахнула и, расступившись, пропустила его. В гневе он сбежал по ступенькам своего дома в последний раз.

Он продолжал вспоминать, перескакивая с одного события на другое, перебирал в памяти годы, пока не очутился снова на полу в доме Красавчика Келли. Нынешние дни его оказались нелегкими, а что сулит ему будущее? И он принялся думать о будущем.

Келли считал до девяти, стучал в большой барабан, выстраивал боксеров на подмостках, взывал к толпе. Он хохотал, бормотал, нес что-то несуразное. Через некоторое время он умолк. Маоли слышал, что он машинально потянулся к будильнику и дважды крутанул завод - часы и звонок. И понял, что все это время Келли был в сознании. Он не спал, он заново переживал прошлое, наслаждался галлюцинациями. Через несколько минут до него донесся храп.

Маколи хотел было подумать о завтрашнем дне, но разум уже не повиновался ему, мысли растекались, его одолевал сон.

Он встал рано и беззвучно хлопотал по дому. Развел огонь и поставил чайник. А тем временем собрал большую часть своих вещей и пересчитал имеющиеся у него деньги. Он хранил свой капитал, не мелочь, а бумажки, в передвижном филиале колониальной сахарной компании - жестянке из-под сладкого сиропа. Тех денег, что там хранились, и тех, что были у него в карманах набралось четыре фунта, семнадцать шиллингов и шесть пенсов. Не так уж плохо. Он еще не на мели.

Он услышал, что Пострел зашевелилась. Он подполз к ней, разбудил, велел вести себя тихо и не тревожить Келли. Лицо девочки горело, глаза были большими и туманились, веки отяжелели. Она встала и с трудом оделась. Маколи застегнул ей пуговицы. А потом повесил на плечо полотенце, и она поплелась на улицу умыться.

Когда она вернулась, он уже скатал и завязал свой мешок. Она не хотела есть, но он заставил ее проглотить кусок поджаренного хлеба с маслом. Она с удовольствием выпила горячий лимонный напиток, держа кружку обеими руками и беззвучно прихлебывая. Маколи тоже съел поджаренный хлеб и запил его чаем. Потом он дал ей еще эвкалипта с сахаром и покапал настойки на ее носовой платок, наказав почаще им пользоваться.

Внезапно зазвенел будильник, на мгновенье напугав их. Келли зашевелился, привстал, заглушил звонок и снова лег. Потом потряс головой и открыл глаза. Сел и с силой потер лицо руками. А увидев их, заулыбался и закивал головой.

- Доброе утро, - сказал он, потягиваясь и зевая. - Как спалось?

- Не вставай, - ответил Маколи. - У меня уже готов чай. - Он наполнил кружку и протянул ее Келли.

- Вот это, я понимаю, по-товарищески, - засмеялся Келли. - Спасибо, Мак.

В нем не было и следа от похмелья. Он выглядел свежим и был в хорошем настроении. Но Маколи заметил признаки того же состояния, в котором Келли пребывал накануне, состояния пьяного блаженства.

- Ты помнишь, как завел часы вчера вечером? Келли весело поглядел на него.

- По правде говоря, нет, но что тут удивительного? А ведь действительно забавно. - Он засмеялся. - В каком бы состоянии я ни пришел домой, навеселе, усталый, как собака, или так, что на ногах не стоишь, часы каким-то образом всегда заведены. Звонок у меня поставлен обычно на семь тридцать. И каждый день часы меня поднимают. Еще ни разу не подвели.

И Маколи понял почему: привычка стала неотъемлемой частью Келли. Привычка стояла настороже и охраняла его. И никогда его не подводила. Он втолковал ей, что не может позволить себе проспать. Она обязана разбудить его. Он должен встать и пойти на работу. Пойти на работу, потому что, если он не пойдет на работу, он очутится в кошмарном безденежье. А кошмарное безденежье сулит ужас трезвости. Он пропивал все, что получал. И должен был устроить так, чтобы и впредь ничего не менялось.