Извини, что побеспокоил. Хотел налить воды во флягу.
Пожалуйста. Дай флягу Нелли. Она нальет.
В дверях появилась джин*, представительница многочисленной родни старика, раза в два его моложе. Маколи кивнул ей и подал флягу. Он не мог оторвать глаз от старика.
* Джин - на языке австралийских аборигенов - женщина.
Подойди сюда, парень. Подойди поближе.
Маколи подошел, скинул с плеч свой свэг и сел на него. Ему хотелось как следует рассмотреть старика, и оказалось, что это можно делать не стесняясь. И он всмотрелся как следует. На голове старика был заплатанный тряпичный картуз. Картуз этот, хоть и натянутый на самый лоб, не скрывал невидящих глаз старика. Глаза его были собственно даже не глаза, просто кусочки студенистой массы, тусклые, непрозрачные, черные, как устрицы.
Это сделал динамит, - сказал старик.
Маколи растерялся и тут увидел улыбку на обращенном к нему лице.
Не повезло тебе, - сказал он.
Куда шагаешь, парень?
Еще не знаю.
Томми Гурианава усмехнулся. Вытянув вперед длинные ноги, он прислонился к стене, скрестив на груди руки и сказал Маколи:
Есть люди как колесо. Они рождены, чтобы катиться, не останавливаясь. А если лежат без движения, то ржавеют и разваливаются на куски. Вот и ты такой. А есть люди, которые могут жить в коробке, но ты не из них.
Ты прав, я не из них.
Такие, как ты, никогда не бывают довольны. Все время они чего-то ищут, сами не знают чего, и часто так и не могут сыскать. Лезут в гору - их тянет в долину. Поставят свою палатку в долине и не сводят глаз с сияющих вершин. А вот те, что живут в коробке, всегда знают, чего хотят, и всегда довольны.
Бедняги, можно жить, конечно, и так.
Но есть и третьи. Они как апельсиновые косточки, Любят быть в центре жизни, обволакиваться мякотью и кожурой, Сначала гибнет дух, за ним тело. Ты понимаешь, о чем я говорю? Небо - это мякоть для таких людей, кожура - зеленый покров земли.
Земля, небо и эти люди неотделимы друг от друга. Они дышат одним дыханием.
Маколи свернул вторую самокрутку. Он уловил смысл сказанного, но в тоже время почувствовал, что старик не совсем одобряет его, и это его разозлило.
Подойти поближе, парень. Дай-ка я потрогаю твое лицо.
Старик протянул руки. Ладони у него были розовые и гладкие, словно обточенная водой галька. Жилистые, как сучковатые ветки, кисти рук свисали из широких рукавов пальто.
Чуть прикасаясь, пальцы двинулись по лицу Маколи, перебираясь с выступа на выступ, ощупывали сильные челюсти, глубокие глазницы, твердые щеки, резкий контур губ. Маколи было и неловко, и немного тревожно. Он ощущал в старике что-то сверхъестественное и, по мере того как двигались пальцы, знакомясь с его лицом, чувствовал, как в него заползает страх. Маколи в упор смотрел на черное лицо старика, пытался угадать хоть что-нибудь по его выражению, но ничего не мог уловить. Если старик и видел что-то своими незрячими глазами, то его лицо ничем не выдавало этого.
Наконец старик опустил руки и вновь сложил их на коленях. Он молчал. У Маколи было такое ощущение, будто его только что осмотрел доктор и теперь он ждет его заключения.
Ну, и что же ты узнал? - спросил он.
Хочешь, чтобы я сказал?
Конечно. Почему бы нет?
Такой человек, как ты, сказал Томми Гурианава, либо умирает рано от удара ножом в живот, либо живет до ста лет.
Маколи испугался лишь на мгновенье.
А что ждет меня?
Не знаю. Если бы знал, сказал. Зато вот что я тебе поведаю. Ты мужчина до мозга костей, и в тебе есть много хорошего, но все оно перекручено и запрятано глубоко. Нужно его выманить на свет и приручить, как зверя, который не выходит по своей охоте, потому что боится. Но когда придет пора, оно само проявится в тебе. И ты не сможешь утаить его, как ни старайся. Тебе нужны звезды и вольный ветер, и дороги, что соединяют города, и все это у тебя будет. Но вот что я тебе скажу: берегись большой беды. Не живи двумя жизнями, не то обе они будут несчастливыми. Живи одной жизнью, и все будет хорошо. И не будь жестоким с теми, кто слабее тебя. Вот все, что я могу сказать.
Маколи ничего не ответил. Он только моргал глазами, обдумывая слова, которые произнес старик. Он не мог понять, обижаться ему на старика или не надо. Он испытывал одновременно и недоумение и досаду. В дверях появилась пузатая джин с флягой в мозолистой руке, и Маколи обрадовался, что может уйти. Он кивком поблагодарил джин и поднял свой свэг. Но не знал, как уйти. Мудрый старик помог ему.
Счастливо тебе, парень.
Прощай, - ответил Маколи. Больше он ничего не придумал.
Он с трудом побрел по лужайке и вышел на дорогу. Оглянулся на хижину, кособокое сооружение из ржавого железа, с мешковиной вместо стекол в окнах. Из жестяной печки, курчавясь, тянулся дымок. Старик сидел, привалившись к стене, греясь под лучами солнца, и был похож на огородное пугало. Голова его снова опустилась на грудь, руки лежали на коленях. Темная мешкообразная фигура отбрасывала кривую тень. Больше Маколи никогда не видел Томми Гурианаву.
Маколи разозлился, но не мог понять отчего. Он чувствовал, что лицо его горит, а нервы натянуты. Он весь кипел, не зная, как дать выход охватившей его злости. Он не пошел дальше. Вернулся в город, прошагав всего полмили и напряженно думая об этом старом шарлатане, черном пройдохе, пророке из зарослей. Уважающий себя человек должен был бы сорвать шапку с головы старика и сунуть туда девя-типенсовик, чтобы показать кто выше. Поэтому к тому времени, когда Маколи попал в кабак, он был вне себя. Но выпив две кружки пива, затеяв драку и уложив противника на лопатки, сразу почувствовал облегчение.
Но тот, которого он уложил, не остался в долгу - он здорово прикрыл ему один глаз. Это был человек молодой, как и сам Маколи, и не из тех, кто подолгу таит обиду и хмурится. Звали его Счастливчик Риган, он сам подошел к Маколи и протянул ему руку. Вскоре оба они, пьяные, пошатываясь, вместе брели по главной улице и пели «Это был тот дьявол, - виски», а затем уселись в дверях конторы подрядчика и вылавливали стружки сушеного картофеля из дыры, проделанной в огромном бумажном пакете.
У Счастливчика сыскались деньги, чтобы на следующее утро заплатить штраф, и они вместе отправились в путь. Это была их первая дорога, они подружились именно здесь, на дороге из Беллаты. Вот она, та самая дорога. Они вместе тряслись в кузове машин, благодарные за то, что их подобрали, когда спины от свэгов деревенели, подошвы жгло, а ноги опухали так, что они уже не шли, а ковыляли, как неподкованные лошади.
Маколи шагал сейчас словно в прошлом. Живые картины вставали перед ним, будто в кино. Худшую дорогу трудно было выбрать. Не глупо ли отправиться в первое путешествие по самым проклятущим местам во всей Австралии. Дорога отзывалась в каждой косточке, даже в тех, о существовании которых они и не подозревали.
Огромный круг, как крышка жестянки, и ничего-то на нем нет: ни живого, ни мертвого. Ни деревца, под которым можно было передохнуть, ни ручейка, чтобы попить воды.
Надо было взять с собой мешок с водой, Мак. Но откуда нам было знать?
Верно. Откуда?
Будь у нас вода, мы вскипятили бы ее в котелке и лавно почаевничали.
А где взять дров для костра?
Да, верно. Хоть бы одна щепка попалась.
Еще зеленые они тогда были.
Шлепали по дороге, а вокруг тишина, лишь изредка один похнычет, другой постонет. Солнце жгло, как раскаленное железо. Жажда поселилась в них, словно навсегда, и томила, не переставая, грозя свалить. Только сердца стучали, помогая не падать.
Потом Риган увидел огромную пелену воды - мираж, - но он этого не знал и только позже укорял себя, что оказался таким простаком. Нечто подобное случилось и с Маколи, ему тоже представилось видение. Они ускорили шаг и, сощурившись, всматривались вдаль. Во рту был словно муравейник. Вода… Больше они ни о чем не могли думать. Они шли и говорили о воде, от этого им еще больше хотелось пить, а жажда, в свой черед, заставляла их продолжать разговор о воде. Они с удовольствием вспоминали дождь и лужи, с необыкновенной отчетливостью вставали в их воображении реки и ручьи, каскады и водопады, берега, причалы и люди, которые пили, купались, плавали. Им приходили на память названия приморских курортов, и местных, и заграничных, и они силились воскресить перед глазами картинки, которые видели когда-то в иллюстрированных журналах.
