Обнаружив наконец лакея с подносом шампанского, он поманил его к себе. Тот немедленно двинулся навстречу.

Что, если миниатюра ей не понравилась? Показалась недостаточно похожей или, того хуже, плохо выполненной? Как это выяснить?

Лакей пробирался к нему сквозь толпу, осторожно обходя одного гостя за другим. Странная фантастическая фигура в черной шляпе и белой маске.

Он, разумеется, не может прямо спросить ее об этом. В конце концов, портрет послал Туссен, а не Шелбрук. К сожалению, Туссен не мог задать вопрос. Разве что послать записку.

Слуга добрался до него и протянул поднос. Ричард потянулся было за бокалами, но вдруг застыл в полной неподвижности, и рука его повисла в воздухе.

— Что-нибудь не так, милорд? — спросил лакей.

Этот персонаж в плаще, шляпе и белой маске мог быть кем угодно — нищим, принцем или… художником? На маскараде костюм — необходимость. Непременная. Само собой, приходится надевать и чертову маску. И всегда есть возможность разоблачения. Опасность, безусловно, велика для его гордости и его тайны. Но, как говорится, игра стоит свеч. И еще: кто не рискует, тот не пьет шампанского!

— Нет-нет, все в порядке. — Ричард улыбнулся слуге самым дружелюбным образом. — На самом деле все может обернуться куда лучше, чем я мог надеяться.

Это было безумием.

Ричард прогнал от себя досадную мысль, хотя в ней заключалась истинная правда. Вплоть до сегодняшнего времени роль его в качестве Туссена была неодушевленной и почти лишенной риска. То, что он намеревался сделать сейчас, носило иной характер. В последний раз получше приладив ненавистную маску, он вышел в сад.

Ричард нашел Джиллиан там, где оставил: она ходила взад-вперед мимо скамейки и при его появлении удивленно подняла глаза.

Что ему теперь делать? Он не продумал, как себя вести и что говорить, — всего лишь позаимствовал у слуги костюм. Хорошо хоть сообразил прихватить заодно и поднос.

Джиллиан посмотрела на единственный бокал.

— Вас послал лорд Шелбрук?

Ричард молча кивнул.

— Я ожидала, что он сам принесет шампанское, — негромко проговорила она. — Видимо, его кто-то задержал… — Она взяла с подноса бокал и повернулась было, чтобы отойти, но, спохватившись, сказала с улыбкой: — Благодарю вас.

То было любезно высказанное разрешение удалиться, но суть дела от этого не менялась. Ричарду требовалось совсем иное, однако, скажите на милость, как этого добиться? Как продолжить разговор? Вернее, как продолжил бы его Туссен?

Джиллиан прошла до конца скамейки с видом глубокой задумчивости. Ричард и Томас придумали биографию Туссена, но Ричард никогда не думал, что ему придется, переодевшись, представлять его — тем более сегодня вечером.

Джиллиан развернулась в его сторону — и остановилась, чуть сдвинув брови.

— Да?

Мужчина, обожаемый женщинами…

— Что-нибудь еще, мадам?

Джиллиан опасливо шагнула назад, и тут Ричард сообразил, что если в бальном зале или на хорошо освещенной террасе костюм домино выглядит среди толпы гостей весело и привлекательно, то здесь, в темном саду, белая маска и черный плащ приобретают вид угрожающий, а вовсе не романтичный.

Понизив голос, он заговорил с заметным французским акцентом:

— Вы не должны бояться меня, мадам.

— Я и не боюсь.

Ричард видел по выражению ее глаз, что она говорит неправду, и подумал, сколько времени пройдет, пока в ответ на ее крик сбегутся на помощь слуги, — Сейчас я, право, должна…

— Позвольте представиться, — со вздохом произнес Ричард и поставил поднос на скамейку.

— Вряд ли стоит…

— Мое имя Этьен Луи Туссен, — поспешил он произнести с глубоким и, как он надеялся, изысканным, как у галантного француза, поклоном.

— Не могу поверить… — Джиллиан широко раскрыла глаза. — Художник?

— Никто иной.

— Вы прекрасный мастер, — сказала она с искренним восхищением.

— Это правда, — признал он с подчеркнутым самодовольством.

Джиллиан слегка улыбнулась:

— И чрезвычайно скромный.

Ричард передернул плечами.

— Скромность — это жеманство, которое я не могу себе позволить. Я должен чувствовать себя свободным и сбросить с себя оковы условности, чтобы создавать великие произведения.

Оковы условности? Ричард едва не застонал вслух.

— Понимаю. — Несколько секунд Джиллиан молча изучала его. — А миниатюра, которую вы прислали мне сегодня, — великое произведение?

— Вы подлинный знаток такого рода вещей, мадам. Вот и скажите, каково ваше мнение? — спросил он таким тоном, словно ее суждение ничего не значило.

— Сделано очень мило.

— Мило сделано? — В негодовании Ричард забыл о своем французском акценте, но тут же спохватился. — Так говорят ребенку, когда он первый раз в жизни нарисует пони.

— О, это гораздо лучше, чем первое изображение пони! — со смехом в голосе сказала Джиллиан.

— Очень рад, что вы так думаете, мадам, — сухо отозвался он.

— Такое точное сходство, а ведь я не позировала вам.

— Я достойный наблюдатель жизни и много раз вас видел. В карете на улице, в парке на верховой прогулке, в бальных залах.

Мило сделано? Точное сходство? Что это за оценки? Ричард, в сущности, не знал, что хотел бы от нее услышать, но уж, во всяком случае, не это.

Джиллиан в задумчивости пригубила шампанское.

— Миниатюра поразила меня, поскольку чрезвычайно тонко раскрывает мой характер.

Настроение у Ричарда поднялось.

— Хороший портрет таким и должен быть. Тогда, даже бегло взглянув на него, вы воскликнете; «Mais oui[6], это она!» Я хотел не только перенести на медальон вашу внешнюю красоту, но передать вашу душу.

— Вы ничего не знаете о моей душе, — с легким смешком возразила Джиллиан.

— О нет, я знаю. Мир художников — это глубоко чувствующий мир. Все, кого вы с таким тонким тактом представляли потенциальным меценатам, говорили об очаровании и уме леди Марли. Ваши поступки открывают вашу душу. Так же, как и ваши глаза.

— Неужели? И вы смогли узнать по глазам мою душу с другого конца бального зала? У вас замечательное зрение. Если только… — Она внимательнее присмотрелась к нему. — Если только мы с вами не встречались ранее при других обстоятельствах.

— Вы не забыли бы такую встречу.

— Не сомневаюсь. — Джиллиан смягчила улыбкой некоторую ироничность тона. — Впрочем, в этом костюме вы могли сойти за кого угодно.

— Вы правы. Я мог бы оказаться королем или крестьянином, но я всего лишь Этьен Луи Туссен.

— Всего лишь?

Он не отозвался на это замечание и, заложив руки за спину, медленно обошел Джиллиан.

— Скажите мне, мадам, вы согласны, что мне удалось передать в портрете вашу душу?

— Вероятно… — начала Джиллиан и, помолчав секунду, продолжала; — Пожалуй, вы даже немного переусердствовали в этом.

— Отразить в глазах звезды небесные, если вы их там видите, значит, по-вашему, переусердствовать? Придать на портрете губам цвет спелых вишен — таких спелых, словно из них вот-вот брызнет сок, — это, по-вашему, тоже излишество? — Он остановился прямо перед Джиллиан. — Наделить изображаемую плоть красками лета — так, что вам покажется, будто, коснувшись ее, вы ощутите живое тепло, — это тоже значит переусердствовать?

— Да, — твердо произнесла Джиллиан. — Это значит переусердствовать. Как правило, я не оспариваю вольностей, допускаемых художниками, и, надеюсь, хорошо понимаю природу творческого выражения. Большинство миниатюр — не более чем подарки на память. Но манера, в которой вы написали этот портрет, заключает в себе нечто глубоко личное, интимное.

— Что вы разумеете, говоря об интимном?

— Я не смогу, вероятно, точно выразить словами это, однако, когда я смотрю на портрет… — Джиллиан нетерпеливо тряхнула головой. — Словом, мне кажется, он говорит обо мне больше, чем я хотела бы. Такова мера вашего таланта, я это понимаю, но это беспокоит и даже нервирует. — На лице у Джиллиан появилось выражение некоторой растерянности. Он стоял совсем близко, всего в нескольких дюймах от нее, но Джиллиан не отступила. — Вы утверждаете, что мы не знакомы?