– А ребят из «Ниши» ты зря поливаешь, – оборвал Ярослав. – Они нам крупно помогали. Мне что, этих пидоров-экстремалов самому по подворотням вылавливать? С Яковенко поговорили, он сразу понял, нанял фанатье. Тоже уроды, но хоть не политические. Он им бабла отвалил немного, глядишь – там вломили, тут порюхали. Мы не при делах. А у революции силенок поубавилось…

– Знаю, знаю. – Степан неопределенно хихикнул. – Ты еще сочок обещал.

Ярослав сполоснул чашки, вынул из холодильника пакет, открыл, налил красной томатной гущи.

– Ты сейчас этих революционеров так красиво нарисовал. Стихами просто. А теперь объясни, чего сам не с ними? Ну, кроме бабосов… По идеям они тебе чем плохи?

– А ты?

– А я на них в Чечне насмотрелся. Мечтатели, джигиты, свободу –народу… Шестнадцать лет, шпонтик мелкий, шерсть только пробивается. Ночью бомбу заложил. Или горло нашим пленным режет. Я этих романтиков бил с особым цинизмом. Я их с дерьмом мешал. Прав?

Степан ответил не сразу.

– Прав.

– А обоснуй мне, почему я прав… Только красиво обоснуй. С нашей теперь уже колокольни.

Степа задумался.

– Ты прав, когда их пытаешь, и я прав, когда их сдаю тебе, потому что Россия – страна необычная. Мы страна, где после победы любого мечтателя опять миллионы душ будут загублены. Сейчас постепенно что-то налаживается. Чинуши воруют, олигархи нефть сосут, от чурок черным-черно, народ мрет. Но что-то невидимое поменялось. К лучшему. Какие-то весы сместились. Это мечтателей становится меньше. И больше обывателей. Тех, которые детей растят, работают, начинают зарабатывать. Мы с тобой, Ярослав, заняты делом странным. Кто нас рассудит? Я тебе одно скажу: мечтатель – враг народа, потому

что народ – обыватель. И наконец-то наша, наша обывательская вера пробуждается!

– Бля-а, Степан!

– Бля! Давай бухнем!

– Давай воздержимся!

Неверов смиренно хихикнул.

– Яр, – позвал он. – Сок кончился.

– Воды из-под крана налей.

– Хороший ты мужик.

– Пей давай из-под крана, умник! Ты правда парень толковый. Ты нам реально помог. Как, девочки водятся?

– Регулярно.

– Ты смотри, чтоб какая стерва не оженила.

Хозяин поставил чайник.

– Извини, Яр, вопрос деликатный: а ты сам как с этим делом?

– Вызываю. И на халяву есть одна. Соседка. У нее ребенок маленький, а муж ушел. Я теперь, Степа, проще стал. Раньше по жене убивался. Сейчас отлегло. Я ее уже забыл, иногда голос вспомню. А в общем забыл! Зато квартира от нее досталась. И я тут царь. Хочу бухаю, хочу на пол ногти настригу…

– Все же грязная работа наша.

– Ты про че?

– Ну, допустим, внедряюсь я к тем же скинам…– Так.

– Ну, и идем мы на дело. Электричку акционировать. И понятно, что брать их пока рано. Это че значит? Они при мне невинного чурку убивают. А я? Вроде соучастника.

– Это, Степа, называется оперативная разработка. Малую кровь надо посмотреть, ты как хотел? Чтоб потом большой крови не было.

– С Огурцовым та же хреновина. Я вам сливаю: идет громить Рублевку. Вы мне: иди с ним, запоминай, кто будет…

– Я понял. Тебя другое мучает: почему ты так собой рисковал, а ни хрена особенного за это не получил? Верно?

– Да при чем здесь это!

– Не надо. Понял я. И я тебе отвечу: я сам знаешь сколько раз шкуру подставлял. Ну и где моя звезда героя? Меня эти, которых я допрашивал, ты в курсе, как нежно любят? Где гарантия, что они

завтра меня из-за угла не грохнут? Бывает, ночью проснешься и не понимаешь: живой? мертвый? что было раньше? где ты? сколько времени? может, тебя уже убили и ты на том свете? А твоя, Степа, где звезда?

– Брось, Ярослав. Пьяный, что ли?

– Сам ты пьяный. Ты всем рисковал. Когда в Грозный ехал, когда к этой твари в вагон подсел и с ней контакт навел, и она у тебя жила. Да тебя за это озолотить мало! Судят тварь до сих пор…

– И сколько дадут Луизе?

– Нормально дадут. Ее на зоне прикончат. Там их, чехов, кончают. Впаяли срок и кончили.

– Луиза красивая…

– Тварь она была. Если б она прознала, что ты наш, она бы тебе яйца отрезала, пока ты там с ней спал. Мы хату пасли, наружка-фуюшка, но тебя-то внутри хаты упасти не смогли бы. А если тебя бы скины разоблачили? А Воронкевич? Узнай он, что Ирку эту, которая его СПИДаком заразила, ты нам сосватал?

– Виноват я, – вдруг серьезно сказал Степан. – И вообще, не знаю, чего они все хотят. Какой-то пожар их вперед гонит! Но они умеют верить, а я нет… По совести надо поступать, а я… Если честно, не любил я раньше всяких вожаков. А сейчас – жалею их. Виноват я кругом.

– Виноват? Работа это, – отмахнулся Ярослав. – Опять бредишь, а я тебе про Ирку толкую, до сих пор поверить не могу: неужели такие бабы бывают? Хуже чеченки. Сама труп. И за какие-то три штуки зеленых согласна другого угробить. Она шизанутая была. Ее ведь какой-то нацбол заразил, челябинский, после их съезда. Вот она мстить хотела как угодно. А я ее где-то понимаю. Цветущая девка. И на тебе: марш в могилу. Но все равно она Воронкевича по-маньячному заражала! Когда он о презервативах заикнулся, она кипеш подняла, грозилась: уйду и никогда к тебе не вернусь, типа у нее на резину аллергия. Нарочно даже губу себе лопнула, а потом в поцелуе ему губу укусила, чтоб их кровь смешать. Это она мне все докладывала! Ладно.

Земля ей пухом… Тут еще одно дельце было… – Говори.

– Да говорю! Значит, Степа, считаешь, загнулись гады?

– Ясен пень.

– А у нас, – Ярослав медленно чесал затылок, – есть другая информация. «Враг ранен, но буянен», – как выражался мой старый препод в академии. На весну решили они все собраться, птички. Коммуняки, либералы и нацболы. И Шурандин вроде, писателишка, их всех надоумил. Будет у них Комитет революции. Знаешь?

– Впервые слышу.

– На ушах сидим. Короче, Степ, ты это… завяжи себе узелок на память. То бишь весна придет, оно всплывет, и мы тута.

– Что узнать?

– Как положено. Точное время, место, количество. Мы с Яковенко поговорим. Он с фанатьем свяжется. Этих подонков и накроем! Да так отмудохаем, что живого места не останется. Пускай потом воют…Правильно, Степа? А мы с тобой тут ни при чем! Все шито-крыто… –Ярослав смотрел счастливыми глазами. – Кто не рискует, тому не повесят звезду героя!

За окном падал медленный снег.

Степан шел к метро, оставляя сочные следы на свежем снежном белье.

Над домами вспыхивал огромный монитор, ярко прославлявший империю Кока-колы.

Разгром

Весна.

Двенадцатого марта было назначено заседание революционных штабов.

Степан звонил всем. Звонил он Огурцову, тот бодрился, сверлил стену – вместе с женой они ремонтировали квартиру, – одновременно визжали дети. Звонил Мусину, тот был застигнут по дороге из солярия и гламурно часто-часто дышал. Он позвонил Воронкевичу. Иосиф говорил сухим ироничным голосом. Сообщил, что готовится к смерти.

Связь была идеальная. Степан даже ощутил в ухе тонкую щекотку.

– Я еще сгожусь. Я теперь Аттила – ВИЧ Божий! – И ворон радостно взахлеб заржал.

Страшный смех. После такого смеха хочется, хихикая, позвонить самому себе…

Но Степан позвонил Шурандину. Тот был злой и нервный, видимо вышел из запоя и не желал отвлекаться от написания новой книги, но подтвердил, что будет. «А как иначе – это мой проект».

Неверову сообщили: встречаемся двенадцатого марта в полдень в художественной мастерской на Цветном бульваре. От каждой организации по десять активистов плюс еще десяток тех, кого можно назвать сочувствующими.

В их число попал и Степа.

Десятого марта Степан связался с Яриком и все выложил.

– Умница. Сам туда ни ногой! – Куратор был тороплив и деловит.

Одиннадцатого марта Неверов написал эсэмэску Шурандину:«ВАНЯ! ЗАБОЛЕЛ. ГРИПП! МОГУ НЕ ВСТАТЬ К ЗАВТРА. НИ ПУХА! СТЕПАН».

– ВЫЗДОРАВЛИВАЙ! – пропищал мобильник.

Время пошло.

Весь день Степа провалялся дома. С одной стороны, его присутствие вызвало удовольствие родителей. С другой, они начали его пилить: