Из далеких жарких стран возвращались домой птицы…

Что приносят нам весенние птицы? Смертельный вирус или благую весть возрождения сил?

Степа терялся в слюдяном блеске луж.

У него подкосились ноги.

– Сте-е-па-а! – завопило окно.

Он лежал на талом снегу. Любя всех на свете с наслаждением. Пальто намокало. Небо. Полдень. Чистое сияние.

Что же это такое – весенний прилет птиц?

Жизнь или смерть?

– Эй, вставай, а? Грязью лечишься? – Тень от лопаты косо пересекла лицо лежащего.

Запричитала старушка, Степан не мог оторваться от неба, он принимал исцеление из небес, и эта старушка мелькала на окраине его сознания. Еще кто-то кричал, бибикала дорога, а в солнечной выси таял пронзительный крик. «Что же мы раньше делали? Как мы могли отсюда улететь?» – кричали птицы.

– Сте-епа! – мать приближалась, нахлынула, встревоженное лицо загородило небо. Она схватила его за плечи и рванула вверх.

Неверов хихикнул, подскочил. Грязный, отекая ручьями, кинулся прочь, своим телом взрывая картину, оставляя мать, дворника, приблудную старушку ни с чем. Он бежал обратно домой, а в голове пульсировало: мобильник – позвонить – мобильник…

Влетел в подъезд. Ворвался в квартиру так решительно, что гнев отца был сменен на испуг.

– Я УЗНАЛ: ОНИ ГОТОВИЛИ ПЛАН ВОЗМЕЗДИЯ. ЭТО СРОЧНО!

В трубке зачертыхались:

– Там и так все нормально. Ты че, ошалел?

– Это срочно! Надо увидеться… Ты сам поймешь? Назначай!

– Еклмно, через час. В «Жести». Минут на десять.

Степан ехал на Большую Лубянку в клуб «Жесть». Он чувствовал, как болезнь отступает. И еще он чувствовал, как сейчас прямо сию минуту худеет, расстается с жиром, что-то сдвинулось у него внутри…

В это время

Анашкин Сергей Сергеевич, 1979 г. р., закрытая черепно-мозговая травма.

Антонов Петр Тимофеевич, 1978 г. р., сотрясение мозга, многочисленные ушибы.

Боков Михаил Евгеньевич, 1981 г. р., перелом голени, сотрясение мозга.

Бирюков Федор Владимирович, 1978 г. р., сломан нос.

Воронкевич Иосиф Давыдович, 1965 г. р., травмы, несовместимые с жизнью.

Елькин Дмитрий Захарович, 1980 г. р., ушибы лица и головы. Заикин Олег Викторович, 1983 г. р., сотрясение мозга.

Звездова Елена Викторовна, 1985 г. р., многочисленные кровоподтеки, ушиб колена.

Клименко Александр Юрьевич, 1984 г. р., сотрясение мозга, колото-резаное ранение в спину.

Михеев Василий Александрович, 1981 г. р., сломана челюсть, сотрясение мозга.

Мусин Илья Владимирович, 1982 г. р., перелом основания черепа, разрыв печени.

Огурцов Сергей Анатольевич, 1981 г. р., сломана левая рука, вывих предплечья, перебит нос.

Огурцова Милиция Васильевна, 1982 г. р., сломаны обе руки. Прилепин Евгений Вениаминович, 1980 г. р., выбиты два передних зуба.

Птицын Алексей Дмитриевич, 1979 г. р., закрытые травмы живота, паховая травма.

Разыграев Леонид Михайлович, 1974 г. р., сотрясение мозга, сломаны обе руки.

Тучков Дмитрий Иванович, 1977 г. р., перелом основания черепа. Тучкова Алла Викторовна, 1978 г. р., сотрясение мозга.

Шурандин Иван Петрович, 1980 г. р., сломаны ребра, пробит череп.

Шестопалов Петр Валерьевич, 1984 г. р., кровоизлияние в мозг.

Уваров Михаил Романович, 1983 г. р., сотрясение мозга.

Филимонов Геннадий Николаевич, 1988 г. р., ушиб правого глаза…

И еще двадцать три человека…

Покаяние

На Большой Лубянке давились машины. Степан сунул шоферу две сотни, понимая, что последние метры проще добежать, чем доехать.

«Жесть», кабак поэтических чтений и рок-концертов, расположен во дворе Большой Лубянки. На этой же улице громоздится серо-желтое таинственное здание, в котором работал Углов.

Улица текла, вихри летали над пробкой, Степан свернул во двор. Серый железный короб клуба в окружении черных цепей ограды. Сугробы. Законсервированные конусы темного льда. Неверов, пробегая дворик, успел даже задуматься о природе такой мглы этих все еще неприступных для весны сугробов. Но тут же утешился, что и они скоро исчезнут, и вспомнил стихи, которые придумал, валяясь на снегу:

Рекордно ранняя весна.

И мы не держим зла,

Поскольку прошлому хана

Воистину пришла!

Древесная закисшая пивнушка. «Жесть», где жестяными бывают только голоса и инструменты для еды и музыки.

День как день. До вечернего увеселения – часы и часы. По клубу было разбросано несколько визитеров: стареющие хиппи, он и она, с пивной пеной да Ярослав с чайничком чая.

– Что случилось? – неприязненно сказал Углов. – Я же тебе всегда говорил: днем не трогай меня. В городе не встречаемся.

– Ярик, это бомба! – выдохнул Степан так сипло-радостно, что хиппи в другом конце зала на мгновение выпали из пивной паутины, а официантка, пересекавшая зал с мытыми тарелками, звякнула, как колокольчик.

– Выкладывай.

Степа со скрежетом придвинулся:

– К чему все объяснения, все оправдания! Я сдавал их! И кому? Тебе!

– Снимаешь с себя работу?

– Догадливый. – на миг удивился Неверов.

– Я сейчас тебе кое-что скажу, – Ярослав наклонился через стол. –Потому что я к тебе как к человеку относился. Только постарайся это забыть сразу. Ты не переживай. Ты у нас был одним из многих. Поощряли тебя, хвалили, идиота. В НБП Ершов наш давно уже. Помнишь бородатого? И таких ершовых там до кучи. У либералов Маша, та, что с Мусиным всегда, в соседний со мной кабинет раз в месяц ходила, отчитывалась, типа, как она дружка своего смягчает. А помнишь у скинов Кризиса-мальца? Наш кадр, оперативная гордость. У Огурцова мать подписку нам дала. У Шурандина – жена на нас работает. Ты думаешь, один такой сегодня на их сборище не поехал? Таких, как ты, еще треть! Треть! Не веришь?

– Не верю! – кивнул Степан, потянулся к стоячим салфеткам, вместо этого взял вилку и поднял ее к лицу и затих.

Зеркальная, стальная вилка с тремя толстыми зубцами.

– Эх ты… – неожиданно примиренчески сказал он, – сарделька сраная!

Удар произошел в секунду. Официантка рылась в кассе. Хиппи бултыхались в пенных облаках. И только блондинистый мужчина

начал

мягко,

шуршаще

оседать

с

открытыми

изумленными

прозрачными глазами и зеркальным черенком вилки, торчащим из-под челюсти.

Степан вдавил сильнее. Он давил, высматривая что-то в бледном, нереально белом лице.

Он думал: «По совести, по совести»… Так он думал.

Он никому не верил. Все ему были потешны. Но зато сейчас он расставался со своими грехами. Устранял себя из потехи.

Перед ним был труп его прошлого. Капли крови засочились, побежали по шее, кровь размягчала тугой ворот лимонной рубашки, розовый галстук начал напитываться цветом вина.

Неверов встал, заботливо положил сто рублей и беспрепятственно вышел на улицу. Он покинул тенистый двор с черными сугробами, выскользнул на Большую Лубянку и походно зашагал вверх к Сретенскому бульвару.