Он просил родителей забрать коробку к ним на балкон, но те оказались непреклонны, как бывают непреклонны именно взрослые, опоенные какой-то ужасной микстурой вредности. Это был выходной день, родители торчали дома и ссорились из-за того, что не поехали на дачу. Несколько часов Степа стоял на балконе, принимая солнечные ванны и оберегая жилище заключенного. Он даже отогнал некоего карапуза, ударившего по коробке пластмассовыми граблями. И тот дал деру в другой конец двора… Степа мечтал о том, как родители помирятся, придут в доброе расположение духа и позволят взять коробку с голубем на балкон. Степа будет за голубем ухаживать. Потом приоткроет коробку, птица не спеша вылезет, отряхнется, вспорхнет, полетит. Сделает большой круг от Остоженки через Кремль, через Пушкинскую площадь и вернется обратно. Навсегда.

Сходил на кухню. Вернулся на балкон с дуршлагом мокрой черешни.

Он поедал черешни на балконе, а косточки сплевывал вниз.

Перегнулся. Уличная серо-полосатая кошка карябала по коробке, вскочив сверху. Из коробки артистично, навстречу роковой дуэли, рвалась птица.

– Брысь! – крикнул Степа.

Машинально он выплюнул в руку сразу несколько черешен, только что отправленных в рот и разжеванных. Чтобы швырнуть вниз! И вдруг среди розовой мякоти и косточек увидел желтоватых

червячков,

живых,

вертких,

раскусанных,

микроскопически

извивающихся. Сумасшедшая тошнота поднялась к горлу! Степа отряхнул ладонь ладонью, он высыпал весь дуршлаг с черешнями вниз, он стал отхаркиваться на асфальт.

Ему было наплевать и на кошку, и на голубя!

Общими усилиями убийца и жертва распатронили коробку.

Кошачий визг и рьяное шипение, испуганный клекот и шум крыльев. Жестокое чавканье трапезы.

Степа стоял на балконе, вдыхал вечер, периодически густо сплевывал, за спиной бранились родители…

После вербовки прошло два года.

Углов и Неверов сидели морозным вечером на Малой Бронной, в теплой квартире, доставшейся хозяину от погибшей жены.

– Степ, а все же ты поэт. Нет бы просто доложить, как остальные, без фантазии, без полета, а ты обязательно стишок для начала. Беру листочек, а тут стихи, три абзаца.

– Ну, – засмущался Степан, – ага, три четверостишья.

– Вот. Твои стишата пробежишь – как будто рюмку махнул до обеда… И читается дальше легче. Стишата у тебя, правда, мудреные, не в обиду. Но – красивые! Это ты мастер – заплетешь, что вроде ничего не понятно, а само донесение читать уже и не нужно, как-то все заранее передал.

– В этом и есть подлинный смысл поэзии! – обрадовался Неверов. – А что тебе было непонятно?

– Степ, мне и сейчас непонятно. Вот ты хоть раз у себя спрашивал: чего эти смутьяны хотят? Я вот понять не могу: какая это политика? Скучно им? Шило в заднице покоя не дает? Я вот их так и не просек.

– Нет, Ярослав, знаешь, идея у них есть. Революция – это общий знаменатель. А идея у всех своя. А хочешь, я тебе объясню? Только ты не обижайся… Я-то их лозунги ерундой считаю, но могу объяснить. Про чеченку вспоминать не будем – тут все понятно.

– Убивать.

– А?

– Убивать их – и все понятно.

– Короче, месть – вот что у чеченцов главное.

– Открыл глаза. Они по-другому не могут – только воевать.

– Гордым народом себя считают. Попробуй так русских долби на крошечной территории. Ладно, не супься. Про НБП?

– Валяй…

– «Ненавижу Большую Политику». Это последние идеалисты. Их идея – синтез предельных мечтаний, какие бывают у юных людей, а с

возрастом гаснут. Смерть правит миром. Об этом люди забывают. В политике и подавно не помнят. Но политика – общная жизнь людей. Политика – бессмертие истории. Нацболы хотят высечь искру безумную между смертью и любовью. Они смешали в одну кучу всех героев, каким скучно было жить по законам общества: декабристов,

большевиков,

нациков,

американских

сектантов,

советских

диссидентов. Что на практике? Сопротивление! Вечный двигатель! Для них система находится в постоянном развитии, резко меняет маски. Вчера они клеймили одних. Помнишь их крик «Сталин – Берия– ГУЛАГ!» назло либералам? Это же все символы, философские знаки. Нацболы понимают, что идеала на Земле не бывает, и нарочно подбирают жесткие символы, чтобы таким вот клином вышибать

очередной

клин.

Теперь

они

кричат:

«Долой

полицейское

государство!» Новый подход. А почему? Потому что нынче чиновник-сырьевик крестит свой лоб толоконный, сальным хлебалом поет гимн Родине и весь из себя патриот, но на народ ему насрать. Значит, они мочат такого чиновника. Пуляют в него яйцами и тортами, захватывают его министерство. Система меняет личины, вот и сопротивление меняет мишени!

– В Чечню бы их ко мне на часок… – Ярик подлил себе сока.

– В Чечне мне понравилось…

– Ты в Чечне всего час был. А я там жил. Дальше давай…

– Мусин? Либерал. В России есть молодежЬ, желающая жить по-европейски. Россия, по их ощущениям, превращается в азиатскую сатрапию. Азия-лайт. И не всегда лайт. ТВ под контролем одного человека. Мы с тобой не дремлем. Престолонаследие. А им бы хотелось жить вольно и в обществе потребления. Когда есть

прозрачный

суд,

по

ящику

можно

ругать

власть,

армия

–

профессиональная.

Ярик опрокинул в себя чашку:

– Ты-то хоть по-другому, Степа, считаешь?

– Ярослав, я сейчас с их колоколен излагаю. Дальше? Дальше кто? Огурцов. Коммунист.

– В Чечню их всех! На допрос. И тела в канаву. Будешь сок еще? У меня томатный, прикинь, в холодильнике.

– Спасиб. Огурцов – ну, это молодежь, которая вспоминает советское детство, как сон в солнечном саду, где шмели, стрекозы, ты в

полудреме, под тобой гамак скрипит. Они помнят, что в их детстве даже воздух был иной и на всем была магическая сиреневая печать«Сделано в СССР». А кое-какие взрослые этот миф о потерянном золоте укрепляют. Посуди, Ярик, мы были супердержавой, самой большой землей на Земле, и строили утопию. Огурцов что видит? Беспредел и нищету. Сверстников, дохнущих от водяры и герыча. Плюс он же молодой – коммунист, ему бы из этого мирка брокеров вырваться куда-нибудь на удалые просторы, к Стаханову, к Чапаю… – А скины, лысые черти?

– Да я знаю, Яр, ты и сам никогда скинов особо не трогал. Они –солдаты культуры. В Москве в первых классах обычных школ уже большинство – нерусь! Ответная идея – защититься по-партизански –и есть скины! Конечно, Яр, мы с тобой знаем, что скинхед – злой тупой чувак с окраины, которому просто охота подраться. Но все же стать скином – его личный выбор! А его готовность идти по электричке и бить – это уже не злость обычная, это риск, и это идея! Про кого еще? Движение «Ниша». Яковенко. Вы меня и к ним зачем-то посылали.

– Контроль за всеми нужен.

– Кто еще? Шурандин-писатель? Или не надо? Я им больше вашего интересовался.

– Чуял, значит.

– Что чуял?

– Тема тут на него пошла, я тебе потом объясню.

– Ну, Шурандин со своими дружками – они кто? Творческие люди, интеллигенция, витают, порхают. А власть что делает? Чуть не так –автобус с ОМОНом, в кутузку, под пресс, обыск в квартире. Русский писатель клеймит власть и традиционно сует свой нос в дверь власти. Власть ему – бац! – по носу дверцей… Власть привечает других, заметил? Движение «Ниша». Яковенко. Этому Яковенко по фиг, как плясать. Согнал семьдесят тысяч полусонных детей – и гордится. А чем гордится? Чего он гордится, если у него в этой «Нише» нет ни одного человека, который мог бы хоть одну мысль сказать! Или эти, убогие… «Птенцы Счастливости». Я так и не понял: чего вы мне запретили с ними дальше контачить? Там столько девчонок симпатичных я заметил. Спортсменки…

– Была команда. Туда не лезть. Интересы государства, – сухо проговорил Ярик.

– Да я ничего… Ты меня так не отчитывай. Я, может, и догадываюсь, у них я заметил странности…