– Можно. Девушка, пиво «Пирогов» у вас есть?
– Нет. Я все их меню изучил. Бери «Сибирскую корону».
– «Сибирскую корону»!
Такой диалог…
А под конец их встречи Степан написал на желтой салфетке ярким черным паркером:
Не летал бы ты, Ванек,
Из литературы!
Ты орел, не мотылек…
Кому строишь куры?
Хочешь сесть? Порыв души?
Там сгниешь, как пень!
Лучше сядь – рассказ пиши
Или пиво пей!
И гуляй себе, орел,
Избежавший решки,
Пена падает на стол,
Закажи орешки…
Ивану стихи понравились. Он долго благодарил. «Так мило…» И даже в пивной униженности просил Степу оставить автограф на желтой этой салфетке.
Филин – защитник власти
Борис Яковенко был Филин. В нашей книге не только оппозиция, но и агенты власти. Ее птицы.
Эх, мясистый кусок распилен,
Чистой кровью течет филе…
Красный Кремль охраняет Филин,
Не моргая в своем дупле.
Какой-то вечно нагнувшийся. С крючковатым носом, кустистыми бровями, подслеповатыми глазами в круглых очках. Ночами не спавший, а днем дрыхнувший. Знайте, дети, он был Филин!
Кремль течет, и свисает жила,
Как сиреневая вожжа.
Смотрит с ясностью старожила
Молодежный слепой вожак.
Филин был племянником важного госчиновника. Симпатичный царедворец с персиковой кожей и агатами глаз решил пристроить своего родственничка к политике. Сначала Борю взяли на работу в Кремль, но днем он патологически засыпал, и его вынужденно
уволили.
Тогда
добрый
дядя
Слава
придумал
для
Филина
самостоятельное занятие – вести молодежное движение.
Филин чувствует за обедом:
«Кремль стоит во главе угла!» —
Гулко ухает все об этом
И топырит свои крыла…
Жизнь Бори складывалась диковато.
В школе Филина не любили, но боялись за мстительный характер. Он был очень сильным и всегда действовал в одиночку. Девочки его чурались, и от этого он чурался их. Он учился в специальной испанской школе и однажды на переменке отнял у мальчишки из параллельного класса принесенный западный порножурнал. Яковенко тотчас ушел с уроков. И у себя в подъезде, одной рукой удерживая кнопку «Стоп», другой насладился. Бессильно отпустил кнопку, двери лифта раскрылись. Съехавшие штаны… Упал, шелестя, журнал… На пороге лифта стоял дядя, только что побывавший у Бори дома (он был секретным любовником его мамы).
Дядя, чью кожу тотчас расцветил спелый румянец, мгновенно оценил обстоятельства:
– Ты меня не видел, а я тебя!
Боря покинул лифт, застегивая трясущимися руками штаны. Журнал скользнул в лифтовую расщелину. Дядины башмаки стучали по лестнице.
Как не пихал его дядюшка в люди, Филин с трудом закончил школу, а учиться дальше отказался наотрез.
– Дайте мне передохнуть! Была школа, теперь институт… Это же из тюрьмы в тюрьму!
Ночами Филин тусовался с подонческой компанией, шлялся по клубам, нюхал и глотал наркоту – в общем, энергично гнил. Родного отца он не признавал, дядя ему все прощал и даже выделил квартиру на улице Петровка окнами на красный монастырь. Дядя тогда работал в одной нефтяной компании. Он и сам шалил – иногда вечером накануне выходных приезжал к племянничку, и начинался угар. Из динамиков по-бабьи, почти как хор народных тёток, пела группа«Агата Кристи», каждым всхлипом призывая к этой сладкой смеси –любви и насилия:
Давай вечером
С тобой встретимся!..
Боря срывался с места, начинал плясать. Он выставлял колонки на подоконник, спугивая с веток засыпающих птиц. В танце ронял очки.
Дядя Слава сидел, задумчиво откинувшись в кресле, рука его грациозно висела, ветерок ерошил густые смоляные волосы, чувственный нос слегка раздувался, и сквозь поток музыки мерно звякал монастырский колокол.
Однажды Боря попал в реанимацию. По-английски это называется овер-дозе. По-русски – переборщил. Однако то был не борщ, а белое и жидкое в шприце. Дядя отправил его в немецкую клинику – лечиться от зависимости.
Из Германии Яковенко вернулся полным Филином! С размытой физиономией, вялый и сонный. Он люто расширял зрачки во мраке, когда его лицо было плохо видно, но при свете болезненно стыдливо щурился. Начал вести правильный образ жизни. Утром пил йогурт. С неохотой, но подолгу подтягивался на шведской стенке. Жил по-монашески. Про бывших дружков-гуляк спрашивал: «Разве они не передохли?» В его лексике появились злые словечки, которыми он обзывал не любимую им сибаритскую молодежь: «пораженцы»,«распаденцы», «мочепийцы», «калоеды»…
Нахохлившийся, плотный, постоянно в напряге, Боря жалобно раскисал лишь наедине с дядей Славой. Они садились в квартире на Петровке, покачивались, вполголоса напевая песни утонченными старушечьими голосами. На столе дымился крепкий кофе.
Дядя доверил ему молодежное движение. Назвали – «Ниша».
Это была ниша для будущих чиновников. Их инкубатор. Их
надежный
окоп.
Название
движения
закрепляло
идею
преемственности еще зеленых карьеристов и уже созревших функционеров.
Первую акцию устроили как гипноз.
В майский вечер в Москву съехались вереницы автобусов. Всю ночь Филин выстраивал тысячи молодых по Ленинскому проспекту. Молодая толпа была свезена из Ярославля и Твери, Курска и Саратова. Студенты, отправленные смотреть Москву по разнарядке профкомов. Вместо Москвы они видели спины и затылки друг друга. Всех еще в автобусах заставили натянуть одинаковые белые майки и белые шортики. Ночью было холодно, ноги отваливались, спать хотелось жутко.
Выглянуло солнце. Вдоль Ленинского проспекта растянулся белый прямоугольник, в котором колыхалось живое месиво. Если
московское солнце – это глаз Москвы, то, значит, Москва смотрела на них, а не они на нее. Впереди, в двадцати метрах от бесконечной, едва стоящей на ногах колонны, образовали круг. Этот начерченный по асфальту круг заполнили триста отборных активистов в красных майках и красных шортиках.
Таким
образом,
если
посмотреть
с
высоты,
получался
восклицательный знак – белая палочка на проспекте и красная точка в районе Гагаринской площади.
Стояли
молча.
Яковенко,
беспокойно
щурясь,
сказал
заготовленную речь. Его голос звучал дерзко и гайморитно.
Куски этой речи заранее были распилены между ТВ-каналами.
– Мы стоим в виде восклицательного знака! Это символ нашего оптимизма! Нам все нравится! Мы одобряем курс властей! И готовы всеми силами оказывать этому курсу поддержку! Зачем мы собрались? Многие думают, что мы запугиваем каких-то маргиналов! Которым не терпится устроить беспорядки! А я скажу вам банальную вещь! Мы пришли поклониться ветеранам!
Такова была речь Бори, придуманная его дядей.
– Каким ветеранам? – спросил племянник, когда впервые увидел текст.
– Без разницы. Учись технологиям! – Дядя улыбнулся крепкими мелкими зубами. – Это слово как гипноз для наших идиотов. Слово«ветераны» – это же ветер в раны… Вышел в поле ветеран – выть и слезы вытирать… Пока есть ветераны, простятся любые тираны… –Зубы у дяди азартно блестели.
Через полчаса стояния на Ленинском проспекте молодняк начали рассеивать по автобусам. Каждому выдали пластмассовую чашку чая и батончик шоколада. И повезли по городам и городишкам, и Москва, так и не рассмотренная, коварно поплыла за стеклами.
По Ленинскому запустили поток машин. Сбилась пробка. Водители ползли и с удивлением видели непонятную белесую разметку на асфальте, похожую на помет огромной птицы.
Движение «Ниша» открыло офисы по всей России.
Неверов стал заходить в штаб на Пятницкой улице. Последний этаж старинного кряжистого дома. Восемь комнат, балкончик.
Степа брел по длинному коридору, цветасто залепленному огромными портретами, на которые, проходя, нельзя было не