— Итак, — сказал Том, входя в гостиную, — они проделали работу очень тщательно и вполне заслужили свои двадцать сантимов. Почему бы нам не отправиться…

В этот момент из кухни вышла мадам Аннет — Том услышал это, стоя к дверям спиной. Он тут же обратился к ней:

— Итак, мадам Аннет, агенты удалились. Никаких улик они, увы, не нашли. — Говорить ей о могиле в лесу он не собирался.

— Все это очень странно! — тут же откликнулась мадам Аннет. У французов эта фраза часто подразумевала нечто худшее. — По-моему, у нас тут произошла какая-то таинственная история, вы так не считаете?

— Таинственная история произошла не у нас, а в Орли или в Париже, — ответил Том.

— Вы с мсье Бернардом будете обедать дома?

— Нет, сегодня — нет, — сказал Том. — Мы поедем куда-нибудь. И насчет ужина не беспокойтесь. Если будет звонить мадам Элоиза, скажите ей, пожалуйста, что вечером я сам позвоню, ладно? Или даже еще до пяти. А почему бы, кстати, вам не взять внеочередной выходной до конца дня?

— Я тут как раз купила отбивных на всякий случай. И договорилась с мадам Ивонной…

— Вот и замечательно! — прервал ее Том. Он повернулся к Бернарду: — Съездим куда-нибудь?

Но Бернард не мог поехать сразу. Ему надо кое-что сделать в своей комнате, сказал он. Том стал ждать. Мадам Аннет отправилась на обед к подруге. Спустя некоторое время Том постучал к Бернарду.

Тот писал что-то, сидя за столом.

— Если ты хочешь побыть один…

— Да нет, не хочу, — сказал Бернард, с готовностью вставая.

Том терялся в догадках. “О чем ты собираешься говорить со мной? Почему ты не уезжаешь?” — хотелось ему спросить, но он не мог заставить себя задать эти вопросы.

— Давай спустимся, — сказал он. Бернард сошел вниз вместе с ним.

Том хотел позвонить Элоизе. Половина первого. Он мог поймать ее перед ленчем — у них дома ленч всегда подавали ровно в 13.00. Но когда они с Бернардом вошли в гостиную, раздался телефонный звонок. — Может быть, это Элоиза, — сказал Том, снимая трубку.

— Vous etes… би-и-п… Ne quittez pas. Londres vous appelle… [66]

Послышался голос Джеффа.

— Привет, Том! Я звоню с почты. Ты не мог бы опять приехать?

— Том понял, что он имеет в виду — под видом Дерватта.

— Здесь Бернард, — сказал он.

— Мы так и думали. Как он там?

— Ну… как обычно. — Том не думал, что Бернард, уставившийся через стеклянные двери в сад, слушает разговор, но не был уверен в этом.

— Сейчас я не могу, — сказал он. Неужели они не понимают, что он убил Мёрчисона?

— Может быть, тебе все-таки как-нибудь удастся, а?

— Меня здесь держат определенные дела. А что там у вас происходит?

— Да этот инспектор заходил. Допытывался, где Дерватт. Проверял наши книги. — Джефф проглотил комок в горле и понизил голос — очевидно, бессознательно боялся болтать о секретных вещах. Хотя, с другой стороны, в его голосе сквозило такое отчаяние, что он, возможно, уже не заботился о том, кто слышит и понимает его. — Мы с Эдом составили списки работ Дерватта и сказали инспектору, что вели дела без лишних бюрократических проволочек, и до сих пор ни одна картина не пропала. По-моему, все сошло успешно. Что их действительно интересует — так это сам Дерватт, и если бы ты мог… проделать это еще раз…

— Вряд ли это было бы разумно, — сказал Том.

— Но ты мог бы подтвердить подлинность записей в книгах…

Провались они, эти их книги, подумал Том, вместе с их доходами. Можно подумать, что Мёрчисон — его сугубо личная головная боль. А как насчет Бернарда, его жизни? В какой-то момент, когда Том даже не думал о Бернарде, ему вдруг пришла безотчетная мысль, что Бернард покончит с собой, что он хочет совершить самоубийство. А Джеффа с Эдом беспокоили только их доходы, их репутация, угроза тюрьмы.

— Мне надо закончить кое-какие дела. Я никак не могу уехать в Лондон. — Джефф обескураженно молчал. Воспользовавшись паузой, Том спросил: — Ты не знаешь, жена Мёрчисона не собирается приехать?

— Мы ничего об этом не слышали.

— Дерватт где-то прячется, и очень хорошо. Может, у него есть друг с собственным самолетом, — рассмеялся Том.

— Кстати, — спросил Джефф, чуть оживившись, — что случилось с “Часами”? Их что, действительно украли?

— Да. Забавно, правда? Интересно, кто теперь наслаждается этим сокровищем?

Но Джефф все же был очень разочарован отказом Тома. На этой ноте они и распрощались.

— Давай пройдемся, — сказал Бернард.

Ну вот, а он как раз собрался звонить Элоизе. Том хотел было предложить Бернарду подождать минут десять, пока он сбегает в свою комнату и позвонит, но потом решил, что лучше не испытывать его терпение.

— Сейчас, только куртку надену.

Они прогулялись по деревне. Бернард не хотел ни кофе, ни вина, ни еды. Они прошли по дороге километр или два, затем повернули обратно, отступая время от времени на обочину, чтобы пропустить широкий фермерский грузовик или телегу с впряженными в нее першеронами.

Бернард говорил о Ван Гоге и Арле, где он побывал дважды.

— …Винсенту, как и всем смертным, был отпущен определенный срок, и больше ничего у него не было. Невозможно представить себе Моцарта, дожившего до восьмидесяти лет. Где я хотел бы снова побывать, так это в Зальцбурге. Там есть одно кафе — “Томазелли”, кофе у них первоклассный. А ты можешь себе представить, чтобы Бах, например, умер в двадцать шесть лет? Все это доказывает только одно: человек — это то, что он успел сделать, не больше и не меньше. Вспоминая человека, мы всегда говорим о его работе, а не о нем самом…

Собирался дождь. Том уже давно поднял воротник куртки.

— И Дерватту был отпущен свой срок. Моя попытка продлить его — это абсурд. Да, по сути, я этого и не сделал. Все это можно исправить. — Бернард произнес это, как судья, выносящий приговор — мудрый и единственно возможный, — с его точки зрения.

Том вытащил руки из карманов и подышал на них, затем опять засунул поглубже.

Дома Том заварил чай и достал виски и бренди. Выпивка либо успокоит Бернарда, либо, наоборот, сделает его агрессивнее, и тогда, может быть, наконец наступит кризис, что-то произойдет.

— Мне надо позвонить жене. Выпей пока чего хочешь, — сказал Том и взбежал наверх. Если даже Элоиза все еще сердита, то, по крайней мере, не безумна.

Том назвал телефонистке номер в Шантильи. Начался дождь. Он мягко стучал в окно. Ветра не было. Том вздохнул.

— Алло, Элоиза? — Трубку сняла она. — Да, со мной все в порядке. Я хотел позвонить тебе еще вчера, но было уже слишком поздно… Я был на прогулке… — (Она пыталась дозвониться ему.) — …С Бернардом. Да, он здесь, но, думаю, сегодня уедет. Может быть, вечером. Когда ты вернешься?

— Когда ты избавишься от этого чокнутого.

— Элоиза, je t'aime [67]. Я думаю, не съездить ли мне в Париж, вместе с Бернардом, — может быть, так я быстрее от него избавлюсь.

— Почему ты так нервничаешь? Что у вас происходит?

— Ничего не происходит.

— Сообщи мне, когда будешь в Париже.

Том спустился обратно в гостиную и включил проигрыватель. Он выбрал джаз. Джаз был не хорош и не плох и, как Том уже не раз замечал в подобные критические моменты, он никак на него не действовал. Действовала только классическая музыка — она успокаивала или навевала скуку, внушала уверенность или, наоборот, лишала ее, потому что в ней был порядок, и ты либо подчинялся ему, либо отвергал его. Том положил целую кучу сахара в свой остывший чай и залпом выпил его. Бернард, похоже, не брился уже дня два. Уж не собирался ли он отрастить бороду, как у Дерватта?

Спустя несколько минут они уже шли через лужайку. У Бернарда развязался шнурок. Его ботинки армейского образца были уже порядком стоптаны, их носки загибались вверх, как клювы новорожденных птенцов, в которых, как ни странно, чувствовалось что-то древнее. Завяжет он когда-нибудь свой шнурок или нет?