После возвращения в Севастополь вновь пришлось засесть за учебу. Меня направили в школу старшин-минеров. По окончании ее получил назначение на канонерскую лодку «Красная Грузия». Мы много плавали и больше находились в море, чем в портах. Служба стала разнообразнее, интереснее, чем на тральщиках, — побывали во всех причерноморских городах, немало полезного повидали, но немало и трудностей встречалось на пути: погрузка угля, тревоги и учения, тренировки на боевых постах и вахты...

Командовал «Красной Грузией» Федор Леонтьевич Юрковский, бывший рулевой рыболовецкого судна. По комсомольскому набору он пришел на флот. Уважение подчиненных завоевал высокой морской культурой. Особенно всем нам нравилось, как он швартовался — лихо, быстро.

Однажды командир канлодки собрал нас, разъяснил задачу:

— У нас на борту сорок мин. Нам предстоит перебросить их в Одессу. В субботу будем там. По пути следования будем ставить мины. Проверим их состояние, выберем на палубу — с таким хорошим настроением, уверен, с задачей справимся быстро и — в Одессу!

Замысел командира был понятен. В этом походе мы, как говорится, убьем трех зайцев: перебросим в Одессу боезапас, займемся отработкой ответственной задачи и одновременно проверим исправность боевых мин.

Придя в заданный район, ночью поставили мины. Утром начали выбирать их с помощью стрелы на палубу.

Работа шла быстро. Спущенная на воду шлюпка подходила к буйку, обозначающему место постановки мины, я выбирал буек на шлюпку, буйреп крепил к гаку, и мину поднимали на палубу канлодки.

В Одессу мы пришли вовремя.

Вышли из Одессы всем дивизионом. Нам приказали идти на Кавказ. Канонерские лодки носили названия кавказских республик: «Красная Грузия», «Красная Абхазия», «Красный Аджаристан», и когда они приходили в Сухуми или Батуми, военных моряков там очень тепло и сердечно встречали.

В кавказских портах бывали довольно часто. Особенно запомнился один из походов в Батуми в 1931 году.

Дивизион канлодок, стоявший в Севастополе, снялся с якоря еще до рассвета. Вышли в открытое море. Погода была по-осеннему пасмурной, Из покрывших небо туч моросил дождь. Ветер, хотя и слабый, поднял довольно сильную волну.

Побудку произвели в открытом море. Матросы не знали, куда мы идем, очень удивились тому, что, судя по. удалявшимся Крымским горам, наш курс лежал к турецким берегам. Вскоре по радиотрансляции объявили, что нам предстоит переход в Батуми.

И раньше мы бывали в этом южном портовом городе. Но шли туда обычно вдоль родных берегов. Сейчас же наш маршрут изменился. Похоже было, что мы сперва направлялись к Босфорскому проливу. На вторые сутки похода перед нами открылся Синопский маяк. У территориальных вод Турции развернулись и взяли курс на Батуми.

Шли вдоль турецкого берега. В бинокли хорошо были видны горы, над вершинами которых бушевали снежные бураны, а внизу хлестал дождь.

В Батуми прибыли ночью. Командир дивизиона Пуга держал свой брейд-вымпел на «Красном Аджаристане». В республике, гостями которой мы оказались, был юбилей — десятилетие Советской Аджарии. Прибытие наше в Батуми совпало с периодом массового сбора мандаринов, урожай которых в том году выдался отменным. Убирать эти фрукты помогали и наши матросы.

Но в основном мы в Батуми отрабатывали постановку мин, трудились на боевых постах. В час ночи снялись с якоря и пошли в Новороссийск.

Из кавказского порта мы пришли с подарком — медвежонком. Какое имя ему дать — над этим долго не думали, называли его просто Мишкой.

Медведь стал любимцем матросов. С ним все играли, кормили сладостями: сахаром, конфетами, фруктами. Мишка был умным, понятливым зверем. Его легко удалось научить бороться. Но он оказался самолюбивым. Поборет кого — торжествует победу, а окажется сам на лопатках, свирепо рычит на «обидчика».

Был у Мишки и большой недостаток — не разбирался в чинах. Если никто не хотел с ним бороться, медведь сам отправлялся искать себе противника. Подкрадывался к кому-нибудь сзади и пускал в ход лапы. Матросы смеются, а «партнеру» Мишки не до смеху — брюки или китель нередко оказывались испачканными.

Как-то несу я бачок с супом. Медведю захотелось поиграть, и он схватил мою ногу. Упасть я не упал, а суп разлил.

— Что же это ты наделал? Всех оставил без обеда, — закричал я на Мишку и хлопнул его ладонью по спине.

А он решил, что с ним буду бороться. Мишка подскочил ко мне сзади, облапил и уложил на палубу. Победа далась ему легко, так как руки у меня были заняты бачком. Мишка доволен, а мне из-за него пришлось вновь идти к коку.

Был и второй случай. Некоторое время мин на корабле не держали, и палуба была свободна от них. Для медведя — раздолье, есть где поиграть, покувыркаться через голову. А тут появились неизвестные предметы. Сперва Мишка обходил мины стороной. Потом осмелел и даже залез лапой в одну из вскрытых горловин.

Когда я это увидел, было уже поздно — Мишка вытянул из корпуса мины несколько проводов и порвал их. Обозленный, я ударил его по спине. «Сейчас, — думаю, — убежит». Но он так рванул за провода, что мина сошла с рельсов. Ударил его. Медведь убежал, а мне еще долго пришлось работать, чтобы ликвидировать последствия медвежьей «шутки».

Мишка рос, и его забавы становились опасными для личного состава. И мы с грустью проводили его в Николаевский зоопарк.

Бак корабля был нашим своеобразным клубом, местом перекуров, бесед. Здесь можно было услышать рассказ отпускника или задушевную песню. А петь у нас любили. Среди запевал особенно отличались Михаил Тараненко и Иван Николаенко.

Лучше, чем на нашем корабле, пожалуй, нигде не пели. Даже боцман Василий Иванович Пономарев, голос у него был зычный, и тот иногда подтягивал.

В 1931 году создалась напряженная обстановка на Дальнем Востоке. Японские милитаристы без объявления войны начали оккупацию Маньчжурии. Их цель была ясна всем — подготовка плацдарма для захвата Северного Китая и нападения на Советский Союз. Наше правительство приняло меры по укреплению дальневосточных границ. В частности, в 1932 году был создан Тихоокеанский флот.

В конце марта 1932 года меня вызвал к себе в каюту комиссар корабля, спросил, давно ли служу.

— По четвертому году, — ответил ему.

— Вот и хорошо. Вы коммунист, и в вашем согласии поехать на Дальний Восток я не сомневался. Зайдите в канцелярию корабля, там оформят документы.

В этот же день я уже был в учебном отряде, где собралось много воинов-черноморцев, отъезжающих на Дальний Восток.

— Завтра отправляетесь в Москву, — сказал командир Учебного отряда Гневышев, — где к вам присоединятся моряки Балтийского флота.

Из Москвы до Хабаровска в теплушках добирались почти двадцать суток. По тем временам — это еще быстро. Там от поезда отцепили два вагона и в числе шестидесяти человек меня определили в минную партию. Остальные поехали во Владивосток.

Апрель. На Черном море весна в разгаре, а в Хабаровске еще зима. Много снега. Амур скован льдом. Корабли Амурской флотилии стоят в затоне в ожидании вскрытия реки.

Разместили нас в казармах на берегу. Первое время чувствовали себя как в гостях. Странно было, что койки не качаются, за бортом не плещется волна, ни штормов, ни тревог, ни экстренных приготовлений к походу. Все спокойно, тихо, не то что на корабле. Постепенно привыкли, втянулись в работу.

По прибытии в минную партию нам бросилось в глаза, что здесь еще не приступили к отработке тех задач, которые мы хорошо освоили на Черноморском флоте. Плохо было и с минами: все устаревших образцов.

Трудно поверить, что в 1932 году на Амурском плесе мы стреляли торпедами из деревянных торпедных аппаратов. Да их и нельзя было назвать аппаратами. Просто обыкновенная торпеда устанавливалась между двух бревен, стянутых металлической дугой. Примитивным был и прицел.