Если не считать последнего обстоятельства, квартира мало что для нее значила. Все равно что сверхкомфортабельный номер в гостинице. Ее настоящий дом – на ранчо, а когда она не могла жить там, то домом становилась студия. По большей части вечера Джез, когда она не была слишком выжата и могла выбраться из дому, были заняты встречами, ужинами в ресторанах или визитами. Эта же обитель служила скорее спальней да гардеробной, куда она заскакивала на несколько минут, чтобы переодеться к вечеру, выскочить и снова вернуться уже только в постель.

И вот сегодня она поймала себя на странной мысли: уж не заняться ли перестановкой в квартире, чтобы сделать ее удобнее? Тогда и квартира воздаст ей сторицей – отплатит домашним теплом и уютом. Джез подумала о своем заброшенном жилище с такой же грустью и жалостью, как и о себе самой. Что ожидает впереди ее, Джез? Ближайшее будущее – автошкола. Рискнуть привлечь к себе внимание страховой компании она не осмелится.

Приготовив себе чашку горячего чая, она добавила в него немного водки, подождала, пока немного остынет, и выпила залпом. Может, она изобрела новый рецепт мартини? Автошкола... Прекрасный конец прекрасного дня! Она сама там раньше не была, но ужасающих историй наслышалась от других предостаточно. Одно упоминание об автошколе в секунду превращало самого гордого и надменного красавца кинозвезду в подобие жалкого рассыльного из пиццерии. Подчас казалось, что рано или поздно все в Калифорнии проходят через этот ад.

Джез решила позвонить отцу и посоветоваться с ним. Ему приходилось хаживать туда дважды. Он ее успокоит. Объяснит, что ей следовало сказать тому фараону. Когда тот уже выписал ей штраф, мог ли он сделать что-нибудь еще и похуже? Что он мог сделать, скажи она ему в лицо, что о нем думает? Можно ли привлечь человека к ответственности за устное оскорбление полицейского? Наверное, да.

Она набрала номер отца и стала ждать. Двенадцать гудков, а ответа так и нет. Где он может быть? Никого – ни отца, ни Сьюзи, ни даже Кейси Нельсона, с кем можно поговорить. Хоть от него услышать что-нибудь утешительное в свой адрес. Будь отец дома, он точно взял бы трубку, – разве что он свалился в постель с приступом радикулита? Никого, кому можно поплакаться в жилетку, рядом нет, мрачно подытожила Джез.

Она позвонила в справочную Ньюпорт-Бич и взяла номер телефона Рэд Эпплтон. Опять тишина, работает только автоответчик. Она быстро повесила трубку, ничего не сказав. Рэд тоже нет, и отца нет. Видно, они куда-то отправились вместе: поужинать, поболтать, повеселиться. Наверное, прекрасно проводят время. Да нет, ей не жалко, но только где эти близкие, когда ей так нужно их сочувствие? В конце концов, это случается не так уж часто.

Джез поставила телефон поближе к себе, глядя на него так, словно видела впервые. Слезы застили глаза, и она нетерпеливо смахнула их. Ну это просто абсурд. Подумаешь, автошкола – всего-то восемь часов занятий. Не пикник, разумеется, но и не всякий пикник в радость. А правда, сколько людей так уж любит пикники? И все же почему она чувствует себя такой... покинутой? Словно потеряла лучшего друга.

Даже Мэлу она позвонить не может: Шэрон обложила его со всех сторон. И Питу тоже. Он просто умрет со смеху, узнав, что она попалась на том, что шла на пять миль медленнее, чем позволено. И никому из друзей об этом не расскажешь, потому что... Почему? Да какая разница почему, просто не может она вот так вот взять и позвонить, обрушив кому-то на голову свои страдания. Даже если кто и сидит сейчас дома, то наверняка не один. С друзьями. Вот странно: когда тебе необходимо позвонить кому-то – никого нет дома, а тебе всегда умудряются дозвониться и всегда в самое неподходящее время.

Может, написать кому-то письмо? – мрачно подумала Джез, устремляя за окно отрешенный взгляд. Океан, восхитительный днем, в темноте казался мрачным и враждебным. Может, лучше было снять квартиру с видом на городские огни, а не на безразличную бездну под окнами?.. Можно, правда, запечатать в бутылку письмо и швырнуть ее в океан, как сделала одна маленькая девочка, о которой ей кто-то рассказывал, написавшая в записке: «Тому, кто найдет. Я люблю вас».

Джез прошлепала босыми ногами на кухню, плотно запахнув купальный халат, чтобы приготовить себе еще чашку чая, а может, и зажевать его крекером. Есть не хотелось – она слишком расстроена, чтобы чувствовать голод.

Загудел зуммер домофона, и Джез вздрогнула от неожиданности. Звонок продолжал звонить, агрессивно-настойчиво, и она нажала кнопку ответа.

– Мисс Килкуллен, – сообщили ей с вахты, – к вам посетитель.

– Слава богу, – выдохнула Джез. – Кто это?

– Мистер Гэбриел. Пропустить его?

Джез смотрела на домофон, разинув рот, словно внезапно обнаружила там змею.

– Мисс Килкуллен, так можно ему подняться? – терпеливо повторила дежурная.

– Подождите минутку.

Джез застыла как вкопанная, не понимая ни какой сейчас год, ни почему она стоит босая на кухне. Ее словно швырнуло назад, в тот раздирающий сердце день их несостоявшейся свадьбы. Мысли стремительно перенеслись к тем месяцам, которые она провела в студии Мэла Ботвиника, затем новая веха – потрясающий фотопортрет Ричарда Никсона, отдыхающего под солнцем на песчаном пляже в Сан-Клементе. С ленивой улыбкой, которой никто прежде не видел, он вспоминал о Дайане Сойер. Этот снимок, когда его опубликовали журналы всего мира, сделал ее знаменитой. Сейчас эти воспоминания нахлынули на нее все разом, словно все это произошло одномоментно, недавно, разделенное между собой не годами, а часами.

Она взглянула на календарь: 1990 год. Чувство времени вернулось, более четкое, чем всегда, и ясное. Она помнит, кто она. Не нужно держаться так, словно она боится Гэбриела, этого запутавшегося человека с эмоциональным развитием одиннадцатилетнего мальчишки, которого она полюбила, будучи еще сама зеленым несмышленышем. Если его сейчас не впустить, он решит, что она струсила, боится взглянуть ему в лицо.

– Пусть поднимется через семь минут, – сказала она и отключила домофон.

Джез хватило пяти минут, чтобы подобрать потрясающий туалет, достойный того, чтобы встретить, после девяти лет молчания, первого человека, которого она полюбила, единственного, которому доверилась полностью, человека, бросившего ее у церковного порога. Что ж, каждая девушка должна, думала она, одеваясь, совершить в жизни одну грандиозную ошибку.

Джез увлеклась выбором туалета, стараясь унять разгулявшиеся нервы. Все понятно, так и должно было быть. Это всего лишь искаженная, иррациональная форма состояния испуга, оставшегося от другой жизни, от другой девушки, невинной и доверчивой, которую она едва помнила. Такое, как Гэйб, могло случиться только с такой глупыхой.

Джез натянула сиреневую с золотом майку с надписью «Лэйкерз», которую обычно надевала на спортивные соревнования, – слава и мощь прекрасной команды, возглавляемой Волшебником Джонсоном, самым вдохновенным игроком Национальной баскетбольной лиги, предохранит ее от Гэйба, как ожерелье из зубчиков чеснока хранит спящего человека от вампира.

То, что Гэйб бросил ее, выкинул на свалку, – самая большая удача, которая ей выпала. Если бы они, спаси господь, осуществили его безумный план с женитьбой, она так и продолжала бы жить в его тени, забыв о себе, о своей карьере. И все же, каким бы невероятным это ни казалось, Джез не могла бы сказать, что чувствует себя совершенно неуязвимой. Такой, какой была все эти годы.

Она натянула порядком потрепанные мотоциклетные джинсы из черной кожи с заклепками, способными удержать на почтительном расстоянии даже «Ангелов ада». Черные ботинки, дополнительный мазок макияжа, быстрое касание щеткой волос, чтобы убедиться, что они в полном беспорядке и растрепаны, – и она готова к встрече.

Джез пристально оглядела себя в зеркало: не суйся ко мне, как бы предупреждало ее отражение. Возможно, это глупо, но Джез прекрасно видела себя со стороны, и, как мастеру в творимой ею композиции, ей чего-то явно не хватало: еще мазка к придуманному образу, точки опоры. Бросившись к холодильнику, она достала яблоко, откусила кусочек и тут же выплюнула его. Подошла к двери, слегка приоткрыв ее, включила в гостиной телевизор и уселась на ковер в любимой позе: скрестив ноги, обложившись подушечками и зажав в руке яблоко.