– Это ты выбрал кушетку, – сказала девушка, почти упрекая его, поднялась, пересекла комнату, сбросила туфли и легла на кровать.

– Точно, я виноват... Больше этого не повторится. Впредь сразу же от двери – и в постель. И о чем я, дурак, только думал?..

Он остановился рядом с кроватью, пристально изучая Джез.

– Белые брюки и белый свитер на белой постели? Плохо. Так я тебя потеряю. Как белого зайца в заснеженном поле.

– А ты целься в кончик носа, он розовый, – отозвалась Джез, усаживаясь на постели и стягивая через голову свитер.

Он едва не задохнулся, увидев ее грудь. Толстый свитер не позволял даже вообразить, что под ним сокрыты такие сокровища – юная и в то же время пышная, роскошная, зрелая грудь настолько совершенной формы, что не требовала никакой поддержки, чтобы взмыть вверх, с крупными розовыми сосками, твердыми и четкими.

Он лег на кровать и потянул Джез к себе так, чтобы она оказалась над ним, а ее груди – на уровне его лица. Приподнявшись на локтях, она взглянула на него сверху вниз с сосредоточенным любопытством. Простонав, он взял в ладони два нежных шара, сводя их так, чтобы одновременно коснуться губами обоих сосков, и со всей страстью и силой губ, языка и щек принялся упиваться этими горячими бутонами, словно хотел заставить их раскрыться, превратиться в цветок в глубине его рта.

Долгое время он не мог оторваться от женской груди, взятой его губами в плен. Он продолжал наслаждаться ею, поддразнивая Джез легким покусыванием, одаривая наслаждением, столь безудержным, что девушка закусила губу, стараясь еще глубже упрятать грудь в жар его губ. Она плотно прижималась к нему бедрами, даже не осознавая, что делает, вторя его движениям всем телом столь интенсивно, что Гэйб понял: пора, наконец, оторваться от ее груди. Взяв Джез за плечи, он перевернул ее на спину и резко, победным движением сорвал с нее остатки одежды, целеустремленный и одержимый.

Джез застыла как зачарованная, прикрытая единственным покрывалом – упавшими на плечи волосами, и не спускала с него изумленных глаз. Он поднялся, срывая с себя одежду. Не отводя взгляда, она различила в полумраке комнаты его загорелое тело. Он был худощав, как она и думала, хотя и не предполагала, что его руки, плечи и ноги окажутся такими мускулистыми, а грудь такой широкой. Природа щедро одарила его и иными достоинствами: она и представить себе не могла, что можно обладать таким мощным, тяжелым и властным орудием, страстно устремленным вперед и вверх из гущи темных волос. Джез задержала дыхание, ошеломленная, неверящая, не в силах шелохнуться, словно потрясение приковало ее к кровати.

Гэйб встал коленями на постель, раздвинул ее ноги, безостановочно целуя страстные, задыхающиеся уста и бормоча какие-то слова, которые были ей непонятны. Она раскинула руки, обхватив его за шею, и неловко, но изо всех сил потянула к себе с отчаянной решимостью погибнуть, быть раздавленной им, принимая всем своим телом его тело.

Гэйб откинулся назад, охваченный желанием, столь яростным, что недоставало сил и времени насладиться в полной мере ее роскошной бесстыдной наготой, и, потянувшись властной рукой прямиком к курчавому треугольнику волос, коснулся ее изучающим пальцем. Она была готова – о-о, еще как готова! – принять его. Помогая себе рукой, он резко и неумолимо ворвался в нее, погружаясь все глубже и глубже в ее тело, настолько ослепленный желанием, что не слышал даже сдавленного всхлипа, сорвавшегося с ее губ и нарушившего молчание. «А-а-ах!» – резко вскрикнула Джез, застыв на высокой ноте, но он ничего не замечал, в жгучем желании обладать ею потеряв способность слышать и понимать. Он мог бы остановиться, сбросить темп, так чтобы Джез успела догнать его, но сдерживать себя было выше его сил. Ночь впереди длинная, и он намерен любить ее еще не раз, так что она свое возьмет, о да, возьмет... Сейчас же он подчинен только одному – мощной, обжигающей волне, захлестнувшей его, устремляясь вверх, нарастая и усиливаясь, так что тело, казалось, готово вот-вот взорваться, оглушая и ослепляя, пока не прорвалась наконец в долгом и мучительно сладком всплеске огня, извергнувшегося наружу вместе с громким животным стоном радости, слетевшим с его губ.

Гэйб обессиленно рухнул рядом с Джез, все еще оставаясь с ней и крепко сжимая ее в своих объятиях. Наконец-то он обрел утраченную способность видеть и слышать. Джез плакала. Плакала громко, ловя воздух ртом и задыхаясь.

– О боже, извини, – проговорил он сокрушенно. – Я просто не мог остановиться. О-о, со мной такого не было уже сто лет.

Она продолжала рыдать, горько и безудержно.

– Джез, радость моя, ну не плачь. Это же не трагедия. В следующий раз я буду любить тебя только для тебя, и так снова и снова, много раз, и все ради тебя одной. Прошу тебя, не плачь!

Гэйб обнял девушку, погладил по волосам, покрывая поцелуями мокрое от слез лицо, но Джез не унималась, слезы продолжали катиться градом. Постепенно, внимая его мольбам, она начала успокаиваться и, всхлипнув последний раз и шмыгнув носом, пробормотала:

– Я не знала, что это так больно...

– Вот черт! Я сделал тебе больно? Проклятье! Да как же так? Прости меня...

– Наверно, я не должна сердиться... Ведь так все и бывает, правда? Ну... в первый раз...

– Что-о? – Видимо, он ослышался.

– В первый раз всегда больно...

Казалось, потолок, закружившись, рухнул вниз. Ураганный порыв прозрения едва не сбил с ног, ослепив, высветив все детали их близости. Ее страх. Прохладные губы. Скованная поза, когда она присела на кушетку. Неловкие попытки притянуть его к себе, смесь застенчивости и храбрости...

– Почему ты ничего не сказала? – сокрушенно проговорил он, раздираемый восторгом и виной.

– Не знаю, – пробормотала девушка, пряча лицо у него на груди.

Он приподнял двумя пальцами ее подбородок:

– И все-таки – почему?..

– Я... боялась... что ты не захочешь... Что ты придашь этому особое значение... Ой, да ты сам все знаешь!

– Ты права, черт побери! Я настолько влюблен в тебя, что не посмел бы и пальцем тебя тронуть... Джез, малышка, я мог бы быть так нежен... Да что говорить? Теперь уже поздно. Чертовски поздно!

– Не терзай себя, – попыталась успокоить его Джез. – Сейчас уже не больно.

– Да-да, конечно, все именно так. О бедный мой маленький глупыш...

– Знаешь, перестань мучиться, лучше займись-ка делом, – внезапно предложила девушка с прежней бодростью, немедленно подсказавшей Гэйбу, что если он и опоздал на первый поезд, то второй как раз подкатывает к перрону.

– Я готов целовать и целовать тебя всю ночь, пока не забудется все плохое. Ты хотела мне это предложить?

– Примерно... Нет, именно это.

Всю следующую неделю Гэйб и Джез провели вместе, забыв обо всем на свете, не задавая вопросов о будущем и не возвращаясь даже мысленно к прошлому. Существовала только щедрая реальность ничем не обремененного и совершенного совместного бытия, совершенных ночей, сменяющих совершенные дни, которые на всю дальнейшую жизнь останутся в их воспоминаниях, дни и ночи, когда каждая мельчайшая деталь, перетекая в другую, создавала прекрасное целое; дни и ночи, которые выпадают лишь избранным и лишь один раз в жизни, почти никогда не повторяясь. Они одинаково думали, одинаково воспринимали действительность, просыпались и засыпали в один и тот же момент, одновременно хотели есть и пить и касаться друг друга, даже если это прикосновение сводилось к обычному пожатию руки..

Спустя неделю это размеренное, самодостаточное состояние кончилось. Гэйбу необходимо было ехать в Никарагуа, спешить на новое задание, он и так уже опоздал на несколько дней. Не было даже мысли отказаться от поездки, как не было и сомнений в том, что Джез едет вместе с ним: какой смысл оставаться без него в колледже? Но даже если бы смысл и был, и даже существенный, Джез все равно бы там не осталась. Единственный, кого она собиралась посвятить в их планы, был Майк Килкуллен.

– Давай навестим отца, – сказала как-то Джез Гэйбу. – Сегодня.