2000 год, ноябрь.

Острие рассекло ему живот сверху донизу — от грудины до лобковой кости. Брюшная полость заполнилась серозной жидкостью и кровью, стали видны набухшие окровавленные кишки. Нож снова произвел надрез, в который затем скользнули две руки. Они словно пытались выдернуть из живота внутренности, отделив кишки от стенки желудка. В глубине черным пятном обнажилась темная ткань.

Каким-то чудом он был еще жив. В полости скапливалась и застывала стекающая из глубоких ран кровь. Безжалостные руки продолжали копаться внутри. Сверкнуло еще раз лезвие, породившее новую боль и новые раны и полностью перемешавшее ткани внутренних органов. Наконец шарящие пальцы нащупали левую почку и с силой рванули ее книзу, оставляя обрезки тканей. На короткое мгновение взмыл вверх и вновь устремился вниз пульсирующий красный поток.

Священнодействие было почти завершено. При этом нож откромсал не всю почку, верхняя ее часть осталась прикрепленной к ножке, образованной основными кровеносными сосудами.

Жизнь быстро вытекала из расчлененного тела. Зияющая дыра в животе, желудок, мягкие ткани, мышцы и органы слепо взывали о помощи.

Словно в ответ на эту мольбу, брюшную полость сотряс разряд электрического тока.

— Отлично, — сказал хирург. — Кровотечение остановлено. Завершаем гемостаз, ставим дренаж и зашиваем.

Марко закрыл ворота и, обернувшись в сторону своей машины, нос к носу столкнулся с молодым человеком. Этот тип примерно с неделю каждое утро околачивался на тротуаре напротив ворот, Марко уже видел его.

Парень стоял, уставясь на ворота взглядом хищника, высматривающего раненую антилопу гну. Марко прошел мимо и, невольно втянув воздух открытым ртом, проглотил воздушное облако, образованное запахами курицы, жаренной по-кантонезски, кускуса и сероводорода, продолжил движение к своей машине.

Он автоматически продвигался к тому месту, где припарковал «вольво», спиной ощущая присутствие парня. Из-за этого типа с характерными африканскими чертами лица, который постоянно торчал напротив ворот дома, ему становилось не по себе.

Вообще теперь никогда не знаешь, что здесь может произойти. С каждым днем близлежащие улицы все больше заполнялись уроженцами Марокко, Туниса, Нигерии. Они пили, дрались и устраивали поножовщину в барах.

Его район, некогда населенный рабочими-коммунистами, сегодня превратился в арабский «сук».[1] Окружающая его застройка — традиционное чередование желтых домов и терракотовых двориков — делала контраст особенно разительным. Иммигранты захватили то единственное, что еще могло оказаться в их власти: открытое пространство посреди лабиринта улиц, носящих имена современных художников. Во имя ислама, во имя нищеты, во имя воли к освобождению был рожден восточный квартал Касбах, изнутри разъедаемый вином.

Первыми здесь освоились китайцы, чьи лавки одновременно служили своим владельцам жильем. Семьи, состоящие примерно из восьми человек, жили, ели, работали, спали и мечтали в задней комнатушке магазина кожаных изделий. Потом они стали открывать рестораны, швейные мастерские, подпольные игорные дома. Из-за игры в «маджонг» они убивали друг друга, а затем снова пускали в дело доходы, полученные от продажи опия и торговли рабами. Обычно убийства происходили внутри этих групп — только среди своих. Останки бесследно исчезали, и место убитого занимал вновь прибывший, у которого еще не было паспорта.

Намного позже появились африканцы, жители Магриба, арабы. Наконец, последними приехали выходцы из восточных стран Европы, вытолкнутые оттуда после падения своих политических режимов: албанцы, поляки, румыны, сербы и представители множества других этнических групп.

Чернокожие, блюстители традиций ислама, истощенные нищетой и соблюдением Рамадана тела, оливковые и бледно-розовые лица, запах вареных отрубей, аромат острых специй въелись в золотисто-красные цвета города неким подобием византийской мозаики.

Новая география города осложнила жизнь Марко. Маленькие радости, например, ночные прогулки после работы в редакции, теперь стали опасны. Конечно, ему не хотелось поддаваться охватившим общество антииммигрантским настроениям, — хотя бы потому, что чувство ненависти к ним питалось идеями, слишком примитивными для его интеллектуальной натуры. Однако, с другой стороны, африканизация квартала сопровождалась постоянным ощущением угрозы, исходящей от непривычных жестов, лиц, сочетаний цветов.

Неприятное чувство усилилось, когда Марко заметил, что африканец следует за ним. Он прибавил шагу — слегка, чтобы не выдать своего волнения, и запретил себе оборачиваться. Этот тип явно его нагонял.

Наконец Марко поравнялся с «вольво». Припаркованная на улице машина была развернута к нему капотом. Он резко соскочил с тротуара. Теперь машина находилась между Марко и его преследователем. Быстро открыв дверцу, он сел в салон и заблокировал двери. Почувствовав себя в безопасности, Марко смог получше разглядеть своего противника, затормозившего на тротуаре.

На вид ему было лет двадцать. Более точно определить возраст было непросто. Передние зубы отсутствовали. Очень густые и кудрявые волосы, наверно, не давали голове намокнуть даже под проливным дождем. Характерные черты лица выдавали в нем бедуина. Он что-то сжимал в кулаке: вполне возможно, нож с выбрасывающимся лезвием. Несмотря на худобу, парень выглядел сильным и гибким. Марко же, при своем росте в сто семьдесят пять сантиметров, стройный, но не обладающий мускулатурой, вдруг ощутил себя слабаком.

Он завел мотор и повернул колеса, но молодой араб преградил ему дорогу, ворча какие-то непонятные слова. Разрываясь между нежеланием покидать машину и боязнью навредить парню, Марко начал продвигать «вольво» вперед, пока араб с криками не отступил в сторону. Машина, наконец, тронулась. В зеркале заднего вида блеснуло что-то, наполовину скрытое в руке молодого человека.

Капитан Пьетро Кау пытался разглядеть лежавшее внизу под откосом голое тело, возле которого копошились два эксперта-криминалиста. Труп лежал так, что голова его, наполовину зарытая в гравий, оказалась ниже ног. Отсюда было видно, что с мужчиной расправились самым зверским образом. Как сказали ему двое полицейских, у трупа был вырезан живот. Кто-то возненавидел этого беднягу до такой степени, что полностью вырвал его внутренние органы, желудок, печень и желчный пузырь. На месте живота в теле зияла кровавая полость.

Оглядевшись вокруг, Кау попытался отвлечься от жертвы и сконцентрироваться на осмотре места преступления. Они находились внутри искусственного грота. Этот грот представлял собой часть шахты, где добывали гипс, закрытой еще в конце 70-х. Попасть в него можно было только через железные ворота, на которых обычно висел тяжелый замок, сейчас кем-то срезанный. За воротами открывался своеобразный амфитеатр с четырьмя природными арками по бокам. Своды амфитеатра образовывали купол. Дно грота находилось намного ниже входа в него и представляло собой несколько воронок, заполненных камнем и гравием. Задняя часть грота была засыпана щебнем, вероятно, еще со времени закрытия шахты.

От одной из арок вглубь была прорыта дорога, пройдя по которой — как объяснили Кау — и минуя множество узких и крутых поворотов, можно было добраться до помещения, расположенного на глубине ста метров под землей. Самой глубокой части бывшей шахты.

Тело нашли в котловине близ входа в шахту. Его обнаружили два охотника: где-то около семи утра они проходили мимо железных ворот и заметили, что замок взломан. Войдя, охотники практически сразу увидели в глубине одной из воронок сначала ноги, а затем и безжизненное тело, слегка присыпанное землей. Они-то и вызвали карабинеров.