Август идёт. Под конец он говорит:

— Мне до него нет дела.

Вот как он с ними говорит!

По дороге домой он громко бранил цыгана. Бросил его всего с несколькими сотнями овец! Напрасно он его не застрелил, это порадовало бы некую даму. Телеграф был открыт, он мог бы остановить беглеца, то есть для этого пришлось бы обратиться к полиции и властям, но — чёрт с ним! Старая Мать могла бы сделать это, но она, конечно, не посмеет. Консул от лица матери? Ещё менее чем кто-либо другой.

Да, цыган Александер мог безбоязненно плыть к северу на пароходе.

Он встретил доктора, шедшего навестить больного.

— Я заходил к твоим рабочим, Август, но как будто бы ни у кого из них нет ножовой раны на груди.

— Вот как! — говорит Август. — Нет, они не хотят сознаться.

— Да, но я сам осмотрел их. Ведь их всего четыре человека?

Август отвечал на это довольно пространно: летом у него было их двадцать человек, что могли сделать четыре человека при постройке такой широкой и основательной дороги?..

Доктор прервал его:

— Да, но сколько же народа у тебя сейчас?

— Пять, — сказал Август. — Они работали на нотариуса, но...

— Хорошо, хорошо, но где же пятый? Я бы всё-таки хотел осмотреть его.

Август решается:

— Не стоит, он уже на ногах теперь, это было несерьёзно.

— Ну, это хорошо. Потому что удар ножом в грудь — дело нешуточное.

Августу стало не по себе.

— А у него могло бы быть кровоизлияние внутрь?

— Могло бы быть и это.

— Но тогда бы он умер?

Доктор: — По-моему, ты что-то скрываешь, Август. Неужели это ты ударил кого-нибудь ножом?

— Я?..

— Ну нет, так нет. Но кто же тогда?

Август опять затеял длинный разговор о том, какое это свинство и зверство — колоть человека в грудь. Ему ужасно досадно, что он не присутствовал при этом, потому что он непременно бы застрелит его на месте.

— Ну, это уж слишком.

— Непременно бы, вот этой самой рукой! — грозился Август.

Доктор сказал:

— Ты больше никогда не заглядываешь к нам. Мы приглашали тебя, когда Паулина из Полена была здесь, но ты не зашёл. Уж не потому ли, что ты разбогател?

— Нет, доктор, пожалуйста, не шутите так. Но я по горло занят делами и всем прочим, надеюсь, что скоро станет немного полегче.

— Ну, приходи, когда освободишься!

Август был рад, когда доктор наконец ушёл. Его вдруг стало мучить: а что если у Старой Матери всё-таки внутреннее кровоизлияние?

Он застал её посвежевшей и не так мрачно настроенной, она немного поспала и теперь сидела в постели. Август почувствовал облегчение, он задал несколько коротких вопросов о ране и получил ответ:

— Нет, рана больше не горела, и кровоизлияния внутрь, кажется, не было.

Она поглядела на него несколько удивлённо в тот момент, когда он вошёл, но теперь, когда Август разделался со своим, беспокойством, его быстрой голове ничего не стоило придумать какое-нибудь дело. Как, по её мнению, — стоит ли ставить сети? Лето уже кончается, и рыбная ловля почти что прекратилась, — за четыре дня попалась всего лишь одна рыбина.

С этим следует обратиться к её сыну.

— Из-за таких пустяков не стоит беспокоить консула, — заметил Август. — Впрочем, как бы там ни было, но больше некому это делать: вы знаете, цыган уехал.

Это-то, во всяком случае, он рассказал даме, раненной в грудь.

— Вот как! — сказала она. — Он уехал?

— В воскресенье ночью, с пароходом, идущим к северу, — нарочно уточнил он.

По лицу Старой Матери не было видно, обрадована она, или нет, а Август думал только о деле.

— Я не знаю, как мне поступить с сетью.

— Ну, тогда спрячь её совсем, — сказала она.

Уходя, Август почувствовал такое облегчение оттого, что ей стало лучше, что даже о цыгане подумал не так сурово. Он не сказал, что Александер скрылся, сказал только, что он уехал. Август даже не упомянул, что его самого надули на семьсот крон. Но разве его надули? Разве знал он что-нибудь наверное? Во всяком случае, Александер прислал ему рецепт, который имел свою ценность. Августу была неизвестна цена на проколы против вздутия лошадей, но если речь шла о спасении породистого жеребца, например, то никакая цена не могла быть слишком высокой.

Чем более Август думал о цыгане, тем извинительнее он находил его поступок. Что же ему ещё оставалось, как не спасаться бегством после совершенного им злодеяния? И как мог он не взять те шиллинги, которые были у него в кармане? А на что на первых порах стал бы он покупать себе пищу? А разве сам Август в подобном случае не поступил бы совершенно так же? Об этом не беспокойтесь. Если всё хорошенько взвесить, то ведь цыган Александер был обладателем огромной тайны, которую он, без сомнения, мог бы обратить в деньги. Но он этого не сделал. Он мог бы предъявить известные права и к Старой Матери и к её сыну. Но он и этого не сделал. «На кой же чёрт существуют тогда промышленность, товарообмен, движение вперёд?» — подумал, вероятно, Август. Он плохо разбирался в жизненной путанице, но у него явилось смутное представление о своего рода благородстве цыгана. Иначе вряд ли бы он так долго пробыл в имении. Правда, немалую роль играли любовь и пол, но кроме того что-то ещё, какой-то плюс, какое-то личное качество. Он не взял платы у дома Иёнсена, но верно служил ему и молчал. Разве может быть гордость у жулика и преступника? Но не дико ли было предполагать в нём такую вещь, как отцовская нежность?

Чёрт знает что такое! Август был совершенно сбит с толку и всё-таки продолжал думать о нём. Александер был вовсе уж не так плох. Если он тогда летом действительно собирался столкнуть аптекаря в пропасть, то он здорово рисковал: это вовсе не было так безопасно. А в любовных делах он показал такой пыл, пустив в ход нож, что это напомнило даже Южную Америку. В Сегельфоссе совершенно не случалось таких вещей, такого рода развлечения не выпадали на долю Августа. В сущности, цыган был единственный, на которого можно было рассчитывать в смысле столкновения, и поэтому-то он и упражнялся тогда за озером. Вот если бы у Августа была возможность выстрелом выбить нож из рук человека, который собирался украсть его бумажник! И если б подлинные дети своего времени прочли потом об этом чуде во всех газетах, как бы они обрадовались!

Теперь всё пошло как по маслу.

Август подтянулся и стал снова деятельным; никто не мог бы теперь сказать, что он не владеет своим чувством. В тот день, когда ему удалось отвезти лодку в горы, он вообще сделал немало. Правда к вечеру он пробрался в Южную деревню, но это ровно ничего не значило; это было какое-то недоразумение: он обнаружил вдруг, что стоит перед домом Тобиаса, но никого не застал, никого не увидал в окнах и пошёл домой. На кой чёрт разыскивать этих людей. Если они в нём не нуждаются, тем более ему они не нужны: мужчина есть мужчина!

Ему вспомнилось, что Больдеман и его товарищи в данный момент не имеют работы; он призвал их к себе и заставил их буравить дыры и укреплять железную решётку перед двумя пропастями на горной дороге. Задача была нелёгкая. Август должен был намечать линию, приходилось всё время присутствовать, и то они едва успели начать ставить первую решётку, ту, которая была возле охотничьего домика. Вечером Август очень устал, но всё-таки он позволил себе ещё раз сходить в Южную деревню. Он нёс с собой небольшой пакет, нёс десять метров кружев, чтобы пришивать к рубашкам, — значит, он шёл по делу. На этот раз и Тобиас и его жена вышли к нему навстречу и попросили его войти, но Корнелии не было дома; поэтому Август передал только пакет, сказал несколько слов и ушёл. Мужчина есть мужчина!

Гендрик тем временем вполне выучился носиться на своём новом велосипеде и много раз показывался на нём в окрестностях. Стало также хорошо известно, что он скупает овец за счёт Августа; тем самым он достиг должности уполномоченного и окончательно затмил Беньямина. Какой старательный парень был этот Гендрик! Он очень ловко скупал овец, он тратил одну тысячу за другой, и Август находил, что он был нисколько не хуже цыгана.