Обладающие сознанием камни. Спиноза утверждал, что если бы камень обладал сознанием, то ему казалось бы, что он падает на землю свободно. Но Спиноза ошибался. Если бы камень обладал сознанием, то он был бы уверен, что падает в силу необходимости каменной природы всего сущего. «Из этого следует», что идея необходимости только и могла возникнуть и окрепнуть в одаренных сознанием камнях.

И т. к. идея необходимости пустила столь глубокие корни в человеческих душах, что представляется всем премирной и первозданной, – без нее же невозможно ни бытие, ни мышление, – то из этого тоже следует заключить, что огромное, подавляющее число людей – не люди, как это кажется, а обладающие сознанием камни. И это большинство, эти одаренные сознанием камни, которым все равно, но которые мыслят, говорят и действуют по законам их каменного сознания, они-то и создали то окружение, ту среду, в которой приходится жить всему человечеству, т. е. не только обладающим и не обладающим сознанием камням, но и живым людям. Бороться с большинством очень трудно, почти невозможно, особенно ввиду того, что камни более приспособлены к условиям земного существования и всегда легче выживают. Так что людям приходится применяться и подлаживаться к камням и признавать за истину, даже за добро то, что кажется истиной и добром каменному сознанию. Похоже, что приведенные размышления Канта о Deus ex machina, как и спинозовская sub specie aeternitatis seu necessuatis, как и все наши идеи о принуждающей истине и принуждающем добре, внушены живым людям смешавшимися с ними одаренными сознанием камнями.

De servo arbitrio. Хотя, по преданию, Сократ, читая первые произведения Платона, сказал: сколько этот юноша налгал на меня, – все же Платон и много правды о Сократе нам рассказал. Тон и содержание защитительной речи Сократа переданы, по-моему, в «Апологии» правильно. Наверное, Сократ сказал судьям своим, что принимает их приговор. Очевидно, он по требованию своего демона принужден был покориться приговору, который считал несправедливым и возмутительным, и покориться не внешне, а внутренне.

И все же, если Сократ и покорился, нас это нимало не обязывает к покорности. За нами остается право, – кто знает? – даже возможность отбить Сократа у судьбы – вопреки всему, что он говорил, даже вопреки его желанию. Против его воли вырвать его из рук афинян. И, если мы (или не мы, а кто-нибудь, кто нас посильней) насильно вырвал его, будет ли это значить, что мы отняли у него «свободу воли»? Как будто отняли: не спрашивая его, вопреки ему вырвали. И все же «воли» мы у него не отняли – вернули ему… Sapienti sat или нужно еще разъяснять? Если не достаточно – прибавлю: все учение Лютера о servo arbitrio, Кальвина о предопределении и даже Спинозы о «необходимости» только к тому и шло, чтобы отогнать от Сократа его демона, который внушал ему, что судьбе нужно покоряться не за страх, а за совесть. Аристотель, конечно, прав, утверждая, что необходимость не слушает убеждений. Но разве из этого следует, что необходимость нужно возлюбить всем сердцем и всей душой и подчиняться ей за совесть? За страх – дело иное, но совесть всегда будет против всякого принуждения.

И «наша совесть», совесть, которая учит «покоряться» и «примиряться», есть только загримированный и переодетый страх. Так что, если нам удается отогнать от Сократа его демона, если мы (или опять: не мы, нам такая задача не по плечу) насильно вырвем его из рук и власти «истории», мы только вернем ему свободу, которую живой человек в глубине своей души (в той глубине, до которой свет «нашей совести» и все «наши» светы никогда не доходят и где власть демонов кончается) больше всего на свете ценит и любит, – ценит и любит даже тогда, когда клеймит ее во всеуслышание как произвол, каприз и корысть.