Но день принёс новые проблемы. Не слишком серьёзные, но неприятные для усталого человека, мечтающего отдохнуть.

Произошла утечка. Скорее всего, через пресс-службу отеля. Стало известно о внезапном усилении охраны Нджалы и его скором отъезде за город. Пресса жаждала информации. Журналисты обратились в Скотленд-Ярд и Министерство обороны, но получили только сухие отговорки. Учуяв сенсацию, они попробовали прозондировать МИД.

Там им вначале скормили официальное заявление (шедевр невнятицы даже по мидовским меркам), потом послали срочную записку Фрэнку Смиту. Тот мог (а вообще-то был и обязан) разобраться с ней сам, но предпочёл переправить министру. Пусть почувствует, как зарабатываются чёртовы деньги.

Мелкая пакость, но и чувствовал себя Фрэнк Смит пакостно. День выдался такой тяжёлый.

Он позвонил всё тому же возомнившему секретаришке и получил раздражённый ответ, что министр занят. Это стало последней каплей.

– Хочешь сказать, – Фрэнк Смит изобразил голосом искреннее изумление, – он ещё не кончил трахать ту чёрную сучку из Фалхэма? Он вообще, как, вылезает из своего гнёздышка?

Это, судя по всему, вышибло из секретаря дух – в трубке слышалось только придушенное клокотание.

Фрэнк положил трубку и от души расхохотался. Настроение поднималось на глазах.

Потом позвонил в МИД и предложил провести пресс-конференцию, где он сделает заявление и ответит на вопросы.

Конференция прошла гладко, да и заявление получилось довольно правдоподобным. Поступила информация, что этими весной-летом ИРА планнирует похищения и убийства высокопоставленных особ, посещающих Великобританию. Информация, конечно, непроверенная, слухи, можно сказать, но… Фрэнк Смит развёл руками. Похищение Хэрремы, помните?

– А почему Нджала уезжает из Лондона?

– Чтобы встретиться с другом.

– Какого рода другом? – поинтересовался кто-то из присутствующих под дружный мужской хохот. Единственная на весь зал журналистка возмущённо фыркнула.

Вечерняя Уайтхолл смывала накопившуюся одурь. Был последний день апреля. За ночь погода сменилась. С подозрительной поспешностью она перешла от холодной и дождливой к солнечной и тёплой. Фрэнк попытался вспомнить ту строчку из Шекспира, об изменчивости апрельского дня. Пахло грозой и это немного беспокоило его.

Машина уже ждала. Он сказал водителю ехать домой. На Мэлл он открыл окно. Влажно блестела зелень, девушки оделись в летние платья. Расцвели в одну ночь, как цветы после дождя. Чудо, которое не устаёшь видеть каждый год. Там бедро, тут грудь или локон – Смит откинулся на сиденье и улыбнулся, вспомнив Джоан Эбботт и её очаровательные округлости. Наверное, не стоило принимать всерьёз её «нет». Женщины всегда говорят одно, а хотят другого. Беда в том (это кроме вины перед Ричардом), что он побаивался женщин. Любил их, хотел, но – побаивался. Разумеется, физиология время от времени брала своё, но отношения выходили недолгими. Как и многие другие, Смит боялся привязанности. Неудивительно, что он до сих пор сидит в холостяках.

Фрэнк всё ещё думал о Джоан, когда машина свернула с Сент-Джеймс-стрит на Пикадилли. Возле отеля «Ритц» он заорал «Тормози!» и выскочил наружу в уверенности, что видел Эбботта. Вернулся красный и запыхавшийся. Господи, да я совсем не в форме – пришло в голову.

Они медленно двигались по Пикадилли. Фрэнк вглядывался в толпы пешеходов, уже не обращая внимания на девушек и всё ещё продолжая разыскивать Эббота. Хоть и понимал, что это нелепо.

Он продолжал думать об Эбботте. Уже у Куинс-Гейт, на самом подъезде к дому, он попросил водителя вернуться в офис. Ему вдруг захотелось ещё раз прослушать ту запись. Быть может, упущена какая-то мелочь, зацепка. Что-нибудь.

…Он прокручивал запись снова и снова. Ничего нового. Голос Эбботта звучал так же, как всегда: спокойный и уравновешенный. Фрэнк позвал Элис, но время шло за пять и она спешила домой – принять душ и заняться домашними делами.

– Извини, что задерживаю.

– Ничего страшного, – ответила она, по обыкновению опустив глаза.

На Элис тоже было летнее платье, и когда она наклонилась к магнитофону (вообще-то мысли её блуждали где-то возле очень недурной пары джинсов в обтяжку), стала видна дорожка между двух холмиков – там, где кончалась шея.

Фрэнка кинуло в жар, он попытался смотреть в сторону.

Она была привлекательна. Это удивило его (он находил её привлекательной каждый год – примерно на полчаса – и каждый раз удивлялся).

Он прислушался к её голосу из магнитофона и удивился ещё раз – силу чувств в нём.

– Он на самом деле тебе нравился? – спросил Фрэнк, выключая запись.

– Да, – ответила она, не поднимая глаз.

Смит хотел спросить ещё что-то, но не решился. Помешала обычная застенчивость.

– Поздно уже. Я подброшу тебя до дому.

В машине его не оставляло ощущение, что стоило бы узнать побольше о ней и Эбботте. Может из-за странного весеннего настроения, может – тёплый весенний вечер, близость женского тела, внезапно прорвавшийся запах женщины.

– Он приглашал тебя с собой?

– Ричард? Несколько раз. Когда у него открывался свободный вечер.

– Он не говорил чего-нибудь…м-м-м…что может помочь нам? Хочу сказать…чего-нибудь…странного?

Честно говоря, он сам не знал, что хочет сказать.

– Мне он всегда казался совершенно нормальным.

– О чём вы говорили?

– Не знаю. Ничего такого. Нет, не помню.

До Холланд-парк-роуд ехали в молчании.

– Ты когда-нибудь…

Он запнулся. Опять чёртова застенчивость.

– У тебя было что-нибудь с ним?

Элис удивлённо посмотрела на него:

– Нет, – она улыбнулась. Ложь далась с легкостью, удивившей её саму. Её с детства учили быть вежливой и правдивой.

– А если и было?…

– Ну, может, ты бы узнала бы что-нибудь, чего мы не знаем.

Элис горько рассмеялась:

– Точно. Узнала бы. Надеюсь, узнала бы.

– Извини. Я имел в виду…я хотел сказать, – Фрэнк почувствовал, что краснеет, – Забудь.

Машина остановилась. Элис поблагодарила его и вышла.

– Никогда в голову не приходило, – обернулась она, перед тем как исчезнуть в подъезде.

Ножки у девочки – это что-то, в который раз подумал Смит.

Если Смит думал о женщинах, то Элис мечтала наконец оказаться дома и пропеть тонким голоском: «Мама дома, Солли. Мама дома».

Соломоном звали канарейку – Элис она напоминала старого, мудрого еврея. И хоть пела канарейка нечасто, но делала это с большим чувством. Песнь Соломонова.

К моменту, когда Фрэнк добрался до дому, беспокойство, мучавшее его весь день, стало ослабевать. Просторные комнаты, изящество тщательно подобранной дорогой мебели, комфорт, тишина, свет, льющийся из высоких окон – всё тут успокаивало и смывало накопившееся за день напряжение.

Он облегчённо вздохнул, положил чемоданчик и прошёл в гостинную. Где пережил сильнейшее потрясение.

В его любимом кресле, лицом к двери удобно расположился Ричард Эбботт – собственной персоной.

– Я же говорил, что свяжусь с тобой.

Фрэнк с трудом верил своим глазам, но ошибиться было невозможно: то же лицо – костистое, с квадратным подбородком – разве что глубже ушли глаза, сильнее впали щёки. И голос – тот же голос – moderato, с лёгкой хрипотцой.

Смит не знал, о чём говорить и что делать. Особенно – что делать. А делать что-то требовалось срочно. Бросил взгляд на телефон – чудесно переместившийся поближе к Эбботту.

– Пожалуйста, Фрэнк, – Эбботт покачал головой, – не надо спешки.

Его пиджак распахнулся, демонстрируя пистолет в подмышечной кобуре.

– Профилактика – не всегда лучшее лекарство.

– Ты убьёшь меня? – Фрэнк Смит наконец обрёл дар речи, – ты в самом деле будешь стрелять в меня?

Эбботт задумался.

– Нет, – наконец объявил он, – если даже дойдёт до этого – не думаю, что смогу.

Его рот искривился в лёгком намёке на улыбку:

– Впрочем, не хотелось бы ошибиться.

– А если я попытаюсь уйти? Или воспользоваться телефоном?