– Ну-ну! Взгляните-ка на этого сына владетеля гор!

Моя протянутая рука повисла в воздухе, я в замешательстве смотрел на старца. А молодежь, моя родня, сбилась в кучу в уголке сада и от души смеялась надо мной.

– И не стыдно тебе? Совести нет у тебя?… – раздраженно спрашивал старик.

– Почему вы меня браните, сударь? Разве я в чем-нибудь провинился? – пролепетал я наконец.

– Ты еще спрашиваешь?… Ну, послушай, разве отец растил тебя пастухом? Ради этого истратил на тебя больше золота, чем весишь ты сам? Если уж так хотелось тебе сделаться пастухом, грешный ты человек, зачем тебе понадобилось уезжать в Россию, для чего ты деньги тратил? Поступил бы в обучение к моему «саркали», и тот отлично бы выучил тебя этому искусству!..

– Мой отец жил так, как ему нравилось, и я хочу жить так, как нравится мне самому! – ответил я с обидой в голосе и почувствовал, что краснею.

– Он пошел в народ, князь, захотел сблизиться с простыми людьми! – насмешливо улыбнулся юный офицер.

– Вас не касается, куда я пошел и с кем захотел сблизиться, – оборвал я его. – Но должен сознаться, что предпочитаю занятие пастуха вашей пустой болтовне, это дело, по крайней мере, полезнее!

Я повернулся и, пока шел по саду, слышал за спиной сердитые возгласы старца и смех молодежи.

– Сближение с народом, хождение в народ, что это значит? – кричал старик. – Лучше признаемся самим себе, что нынешняя молодежь никчемна, ни на что она не годится, ничем не может заняться.

– Отчего вы так изволите говорить? – тараторил офицер, – нельзя по одному судить обо всех… Наш родственник как раз потому и пошел в пастухи, что хочет отличиться; не все ведь такие.

– Да что и говорить, прославленное занятие, где же еще и отличиться?… – расслышал я последние слова старика и скрылся в комнату.

И оскорбления летели со всех сторон на мою голову. Одни презирали меня за то, что я не шел по проторенной дорожке, не заботился лишь о «чинах и продвижении по службе», другие ненавидели меня за то, что вместо пустой болтовни я смело взялся за трудное дело, и, наконец, третьи – те, к кому я стремился всей душой, чуждались меня, им нелегко было поверить, что человек, которому разрешено их грабить, искренно хочет работать вместе с ними, стать их братом!

Таков был мой дебют в той профессии, которой я отдал семь лет своей жизни. Я расскажу вам кое-что из пережитого мною за это время.

Наступила осень. Пастухи знали, что я все лето провел в горах, не отходя от стада, видели, что я жил на воле, вне дома, и не растаял, как сахар, чего ожидали многие, не скучал и не болел ни разу, хотя немало бурь и дождей шумело над моей головой. Все постепенно уверились, что я пастушествую с истинным рвением и не отступлюсь от любимого дела. За это время я подружился с несколькими пастухами и особенно – с жителем села Степанцминды Симоном Гигаури, который с первой же встречи поразил меня своей сообразительностью, своим проницательным умом.

В Симоне Сочетались все превосходные душевные качества горских пастухов. Ловкий, разумный и справедливый, он не способен был малую мошку обидеть; но всякая несправедливость глубоко возмущала его сердце, и он не щадил своих сил, чтобы отомстить за нее.

Все любили красивого, статного, правдивого юного Симона, все хотели войти с ним в товарищество. Вскоре стал он и для меня дороже других; на опытность его и умение ухаживать за стадом указывали во всем Хеви, как на пример, достойный подражания.

Итак, настала осень, а я все еще не мог найти себе никого в товарищи. Очевидно, мне не доверяли. Тогда я решил отправиться в Чечню один со своими чабанами. Там зимой паслись наши овечьи стада.

Однажды вечером, только мы согнали овец на ночную стоянку и только что уселись вокруг разведенного костра, как овчарка наша с лаем сорвалась с места и понеслась к откосу; один из пастухов вскочил и побежал за нею, чтобы отогнать ее от подходившего к нам человека.

– Добрый вечер! – приветствовал нас подошедший.

Пастухи, по обычаю, повскакали с мест и стоя ответили на приветствие:

– Да будет мирен твой приход, Симон!

Я пригласил прославленного в горах пастуха сесть рядом со мной. Все снова уселись и принялись за еду.

– Я к тебе! – обратился ко мне Симон, когда все мы немного подкрепились.

– Какое дело?

– Хотим войти к тебе в товарищество!

Я удивился. До сих пор мне никак не удавалось найти себе товарища.

– Согласен, – с радостью ответил я. – Но почему вы так запоздали, не известили меня раньше, ведь знали же, что я сам ищу товарища?

– Знать-то знали! Да только не верилось нам, что ты серьезно взялся за дело!.. Я и раньше собирался к тебе притти, но товарищи были против, а изменить им я никак не мог.

– Вот ты говоришь, что не мог изменить товарищам, а сам наговариваешь мне на них! А что, если я затаю в сердце своем вражду против них?

– Ну!.. Ты теперь сам товарищ наш и от тебя таиться – грех перед богом и людьми… Товарищ должен знать все, все, клянусь благодатью цверского ангела – хранителя войск!

– А почему тебе захотелось сдружиться со мной?

– Почему?… А потому, что ты грамотный!

– И еще почему?

– А еще потому, что казаки – народ каверзный, а такой, как ты, сумеет справиться с ними.

– Очень вас они притесняют?

– Очень, клянусь святым Гиваргием!.. Разве не знаешь сам, как они ко всему придираются.

На этом мы прервали нашу беседу, разостлали бурки поодаль от сбившейся отары и улеглись спать.

Только три сторожа-чабана не спали. Они всю ночь ходили вокруг отары, караулили, чтобы какая-нибудь овца не отбилась и не ушла.

Но вот забрезжило утро, потом солнце поднялось из-за горы и залило золотом всю окрестность.

Живительная ночная роса омыла бархатистую траву, и нежно заиграли краски цветов, словно желая усладить взоры солнца своей переливчатой прелестью.

Пастухи встали от сна, умылись и, со страхом думая о предстоящем пути, твердили вошедшие в обиход слова: «Боже, спаси нас от бесчинств казаков!»

Выгнали отару на корм. Я и Симон остались на становище, чтобы переговорить о том, когда нам слить наши стада, а также обо всех подробностях перехода в Чечню.

– Ты будешь у нас главным пастухом, – сказал Симон.

Я стал отказываться, не надеясь на свою опытность, говорил, что не знаю всех обычаев и правил пастухов, но Симон упорно настаивал на своем.

– Почему ты требуешь, чтобы я стал главным пастухом, когда есть гораздо более опытные люди?

– Потому, что ты всюду вхож, – ответил он, – если понадобится, ты сумеешь постоять за себя, не то, что мы, горемычные… Тебе еще, может быть, и удастся отбиться от казаков, а нам и думать нечего!..

Как видите, всем было известно, сколько притеснений приходится терпеть пастухам от казаков, которыми заселили эти места ради водворения мира.

– С тобой нас ни старшина, ни пристав не обидят, – добавил Симон, помолчав.

– Разве они тоже притесняют вас?

– Бог их знает!.. Пока добьешься от них билета, всю душу вымотают! – воскликнул он с досадой. – Без билета пускаться в Чечню нельзя, а разрешение дает пристав, а пристав требует свидетельства старшины…

– Ну и что за беда? Ведь это один раз в год приходится делать!

– Раз в год! Но зато уж и трудно это!..

– А почему?

– Вот почему, – улыбнулся он: – сначала требуется один общий билет на всю отару со всеми пастухами, потом еще по одному на каждых трех человек.

– А это зачем?

– Одних посылают за пищей, другим бывает нужно наведаться домой. Надо еще брать такой билет и для крупного рогатого скота отдельно… Словом, бог знает, сколько возни. Не приведи бог с ними связаться! Ничего, – поживешь нашей жизнью и узнаешь, как трудно приходится пастухам.

– Тебя самого, верно, обидели, потому ты так и говоришь, – сказал я.

– То-то и есть, что обидели! – начал Симон. – В прошлом году у меня в Ясиноватой стояла отара, а я должен был вернуться домой. Умерла у меня жена, надо было похоронить ее… Около середины зимы пришел ко мне человек и сообщил, что овечьи хлевы у нас погорели. Плохо мне пришлось, врагу не пожелаю. Я побежал к старшине за билетом. Тот отослал меня к приставу, а пристав живет в Квешети. Отсюда до Квешети верст шестьдесят будет. Туда и обратно – сто двадцать верст. Шутка сказать, пройти зимою такое расстояние, да еще по горам… Как быть? Попросил у старшины справку. До тех пор не давал, пока не выманил у меня пяти рублей за печать. Пошел я, благополучно, благодарение богу, перевалил горы, а пристав, оказывается, уехал по своим делам в Тбилиси. Есаулы сказали, что раньше месяца не вернется. Что мне было делать? Сердце кровью обливалось; все мое добро составляли овцы, хлевы сгорели, и я не знал в точности, все ли стадо сгорело или нет… Погоревал, погоревал и пошел обратно. В пути застигла меня вьюга, чуть снегом не занесло… Дома не мог оставаться. Решил итти без билета. Думал, – расскажу о своем горе, пожалеют, пропустят… Но у Дарьяла перехватили меня казаки. Билета у меня не было. Они задержали меня, связали мне руки и повели в Дзауг. Две недели держали в тюрьме. Потом отправили этапом в Душет. Две недели шли. А сердце горем обливалось!.. И там неделю продержали, потом отпустили… Слава богу, что стадо не погибло, – но как после этого могу я относиться к ним?