Так или иначе, Владимир разгневался на Илью Муромца и велел посадить его в погреба глубокие, запереть решетками железными, не давать ему ни еды, ни питья, сказав: «Пусть помрет он, собака, с голоду!» Узнала про то Владимирова жена, княгиня Апраксия, и подумала: «Ежели помрет Илья Муромец с голоду, кто постоит за Киев-град, за князя Владимира, за меня, княгиню Апраксию?» Велела она сделать поддельные ключи от погреба, приказала верным людям отнести Илье перины пуховые, одеяла теплые и кормить его каждый день досыта. И никто про это не знал, не ведал.

Было при дворе князя Владимира еще двенадцать храбрых богатырей. Обиду, что нанес князь Илье Муромцу, они приняли как свою собственную, отказались отныне служить князю Владимиру, уехали из Киева и раскинули свои шатры в чистом поле.

Меж тем по всем землям, по всем ордам прошел слух, что не стало в Киеве богатырей, а Илья Муромец сидит в погребе.

Как услышал про то Калин-царь, собрал силушку великую и пошел на Русь. Растянулось вражье войско на сотню верст. Прогибается под его тяжестью мать сыра земля, от конского пару померкло красное солнце, потускнел ясный месяц — не видать ни луча белого свету.

Остановился Калин-царь в семи верстах от Киева, послал князю Владимиру ярлык скорописчатый: «Аи же ты, Владимир стольнокиевский! Отдай мне добром стольный Киев-град, без драки великой, без кроволития. А добром не отдашь — с бою возьму, князей, бояр всех повырублю, Божьи церкви огнем спалю, тебя с княгинею в полон угоню!» Читает князь Владимир тот ярлык — слезами заливается. Не поднимаются у него белые руки, не глядят у него ясные очи. Говорит Владимир: «Кабы был в живых Илья Муромец, не боялись бы мы собаки-Калина-царя! Постоял бы Илья Муромец за Киев- град, за меня, за князя Владимира».

Говорит тут княгиня Апраксия: «Нынче ночью мне мало спалось, да много во сне виделось. Привиделось мне, будто жив Илья Муромец в погребах глубоких, за решетками железными».

Спустился князь Владимир в погреба глубокие, отомкнул решетки железные, видит — сидит там Илья жив-здоров.

Поклонился князь Илье низехонько: «Ты прости меня, Илья Муромец! Выходи из погреба глубокого — надобно постоять за стольный Киев-град, за меня, за князя Владимира!» Ни слова не ответил Илья Муромец, даже не посмотрел на князя.

Тогда спустилась в погреб княгиня Апраксия, просит Илью: «Уж ты постой, Илья, застольный Киев-град, за ласкового князя Владимира!» Говорит Илья княгине: «Аи же ты, княгиня Апраксия! Я иду стоять за веру христианскую, и за землю русскую, за вдов, за сирот, за бедных людей да за тебя, княгиня Апраксия. А ради собаки-князя Владимира и не вышел бы я из погреба!» Седлал Илья Муромец своего коня. Клал седелышко черкасское, подтягивал подпруги шелковые, а шпенечки у подпруг — булатные, пряжечки — красна золота. Все не ради красы, ради крепости: шелковые подпруги тянутся, да не рвутся, булат-железо гнется, да не ломается, красное золото мокнет, да не ржавеет.

Выехал Илья в чистое поле, видит — нагнано вражьей силы черным-черно. От покрику человечьего, от ржания лошадиного приуныло сердце богатырское.

Поехал Илья вдоль вражьей силы — не мог до конца-краю доехать. Думает Илья: «Не одолеть мне этой силы в одиночку!» Поднялся он на высокую гору, посмотрел на все четыре стороны — повысмотрел на восточной стороне белые шатры, а у шатров пасутся кони русских богатырей, тех, что покинули Киев-град, ушли от князя Владимира.

Поскакал Илья к белым шатрам. Пустил своего Бурушку пастись вместе с конями богатырскими, сам вошел в шатер. Сидят там богатыри — обедают.

Увидели богатыри Илью — обрадовались. Усадили с собой за дубовый стол, накормили, напоили.

Говорит им Илья Муромец: «Аи же вы, русские могучие богатыри! Вы садитесь-ка на добрых коней, поедем в чистое поле биться с несметной силой татарскою».

Отвечают богатыри: «Не будем мы седлать добрых коней, не поедем в чистое поле, не станем биться с татарскою силой! И ты не ходи. Пусть бьются князья да бояре. Много их у князя Владимира, он их кормит и поит, и жалует, а нам от князя Владимира — нет ничего».

Не по сердцу пришлась такая речь Илье Муромцу. Вышел он из белого шатра, сел на своего доброго коня, поскакал один в чистое поле.

Не ясен сокол налетел на стаю серых уток — налетел на врагов русский богатырь Илья Муромец. Стал он бить силу татарскую, бьет, словно траву косит.

Вдруг заговорил Бурушко человеческим голосом: «Аи же ты, мой добрый хозяйнушко! Сделаны у Калина-царя под землей три глубоких подкопа. Просядет подо мной земля, и провалимся мы с тобой в те подкопы. Из первых двух подкопов я выскочу и тебя на себе вынесу, а из третьего подкопа вынести не смогу».

Прыгнул Бурушко — провалился в подкоп, да тут же выскочил и Илью на себе вынес. Провалился в другой — снова выскочил и вынес Илью, а провалился в третий — не усидел Илья в седле, Бурушко выскочил, а Илья в подкопе остался.

Бросились татары ловить богатырского коня, да Бурушко им в руки не дался — ускакал в чистое поле.

Вытащили татары Илью из подкопа, сковали оковами железными — ручными, ножными и заплечными, привели к Калину-царю.

Говорит Калин-царь: «Уж ты гой еси, славный богатырь Илья Муромец, послужи-ка мне, как служил князю Владимиру. От князя Владимира тебе нет ничего, а я буду тебя кормить-поить, дам одёжу драгоценную и золотой казны по надобью».

Отвечает Илья Муромец: «Аи же ты, собака-Калин-царь! Не надо мне от тебя ни еды- питья, ни одёжи драгоценной, ни золотой казны. Положил я себе великую заповедь: стоять за веру христианскую, за землю русскую, за вдов, за сирот, за бедных людей!» Велел тогда Калин-царь вывести Илью на широкий луг и стрелять в него стрелами калеными.

Разорвал тут Илья свои оковы. Не было у него ни сабли, ни копья — так схватил он за ноги татарина, что покрепче да пожиловатее, стал татарином помахивать, стал татар поколачивать. Прошел Илья через силу татарскую, вышел в чистое поле. Свистнул он богатырским посвистом, прибежал к нему верный Бурушко.

Поднялся Илья Муромец на гору, натянул тугой лук, пустил стрелу в ту сторону, где стояли шатры русских богатырей.

Увидели богатыри стрелу и говорят: «Прилетела стрела от Ильи Муромца, верно, мало ему в поле можется».

Оседлали они добрых коней, поехали на помощь Илье.

Скачут русские богатыри, Илья Муромец спустился с горы, поскакал им навстречу.

Налетели на татарскую силу русские богатыри — двенадцать, Илья Муромец тринадцатый. Стали татар бить-топтать. Где проедут — улица, где повернутся — переулочек. Бились они целый день до вечера, бились темную ночь до белого света, побили татар чуть не до единого.

Бежал Калин-царь из русской земли, дал верную клятву никогда на возвращаться на Русь: «Аи не дай Бог больше бывать под Киевом, Ни мне-то бывать, ни детям моим, Ни детям моим, ни внучатам, Ни внучатам моим, ни правнукам».

Эта былина известна в двух вариантах. В одном — действие происходит в Киеве, и Илья Муромец избавляет от Идолища князя Владимира, в другом — действие переносится в Царьград (Константинополь) — столицу Византии, и Илья спасает византийского царя Константина, который в былине назван князем. О том, какой из вариантов является изначальным, мнения исследователей расходятся.

Русь и Византия на протяжении своих многовековых отношений бывали и врагами, и союзниками. По мнению некоторых исследователей, в 1091 году русские войска помогали византийцам в борьбе с печенегами. Возможно, именно этот факт нашел отражение в былине.

Имя Идолище, предположительно, представляет собой искаженное Итларище. Итларь — знатный половчанин, упоминаемый в летописи.

Не случайно имя «царьградского князя» — Константин Боголюбович. Вероятно, в этом образе отразилась память о святом Константине, римском императоре, жившем в III–IV веках, поддерживавшем христианскую церковь и основавшем Константинополь, а также о Константине Мономахе, византийском императоре, при котором в первой половине XI века Византия подвергалась нападению турок.