Только к вечеру половина отряда вошла в долину. Скобелев немедленно двинул ее на Шейново. Когда стало совсем темно, Скобелев велел торжественно играть зорю и развести массу костров. Целью было обмануть турок относительно силы отряда и отвлечь их от Мирского. Хитрость достигла результата: масса турецкой кавалерии двинулась к Иметли.

Поздно вечером Скобелев послал Дукмасова на гору св. Николая к Радецкому.

Радецкий сказал, что Мирский донес о своем критическом положении и просит непременно поддержки. Чтобы поддержать Мирского, Радецкий без всякой надежды на успех атаковал неприятеля и потерял своих лучших солдат: особенно пострадал Подольский полк под начальством храброго Духонина. Не будь, однако, этой атаки, Мирский был бы разбит окончательно наступавшими 35 таборами турок.

Получив рано утром известие от Радецкого, Скобелев тотчас же завязал бой. Первая атака (угличан и болгарского ополчения) была неудачна, но Скобелев весьма искусно двинул резервы, и тут же кстати прибыла данная в его распоряжение кавалерийская дивизия Дохтурова.

Скобелев внимательно следил за картиной боя. Глаза его блестели, руки нервно подергивали повод. По его приказанию Дохтуров тотчас вошел в связь с отрядом Мирского. Тогда была начата настоящая атака.

Четыре батальона с распущенными знаменами и музыкой двинулись вперед. Этот вид стройно двигавшихся под музыку, точно на параде, батальонов навел на турок панику. Бросив орудия, снаряды, лагерь, они бежали на Казанлык, но тут их встретила кавалерия Дохтурова. Целые таборы стали бросать оружие и знамена. Скобелев только что выехал из леса на поляну перед батальоном, который он лично вел в атаку, как вдруг его догнал сотник Харапов, издали махавший шапкой.

– Что он, сдурел, что ли? – сказал Скобелев.

– Ваше превосходительство, на главном кургане турки выкинули белый флаг.

Стрельба прекратилась. Скобелев послал к Весселю-паше узнать об условиях сдачи. Паша сначала пожелал узнать, какой чин у Скобелева. Когда ему сказали, что генерал-лейтенант, тогда только согласился на сдачу. Скобелев улыбнулся и послал предложить сдачу также тем войскам, которые еще действовали против Радецкого. Турецкий полковник отказался сдаться. Тогда Скобелев велел всем войскам с музыкой двинуться к Шипке и вторично послал генерала Столетова, предупреждая, что беспощадно разгромит остатки турецкой армии с двух сторон. Вместе с тем была послана шашка Весселя-паши для лучшего убеждения. Тогда и над грозными турецкими укреплениями появился белый флаг.

После битвы Скобелев объехал войска на своем красивом белом коне, благодаря всех.

Несомненно, что Скобелев, по выражению Дукмасова, “был поэтом войны”. Он умел самый кровавый момент боя – атаку или штурм – облечь в красивую форму: знамена, музыка, барабаны. Его обвиняли в актерстве, но он лучше понимал психологию масс и помнил наставления Наполеона, действовавшего таким же образом.

В день Нового года отряд Скобелева двинулся дальше, к Адрианополю.

Как известно, после падения Плевны Гурко, начальствуя западным отрядом, в свою очередь, перешел Балканы с неимоверными жертвами, одержал несколько побед, завладел Софией и, разгромив Сулеймана-пашу, двигался на соединение со Скобелевым. Остатки армии Сулеймана спешили в Адрианополь. Было чрезвычайно важно предупредить их, иначе турки могли там создать новую Плевну.

Впереди отряда был послан Струков с донскими казаками, забиравшими железнодорожные станции. В Тырново-Сейменли Струков захватил мост через реку Марицу. Скобелев, весьма довольный этим делом и взятием шести крупповских пушек, предложил поужинать на турецком вокзале и на славу угостил офицеров.

В это самое время подле Хаскиойя произошла кровавая драма, сильно расстроившая Скобелева. Наши войска встретились с остатками армии Сулеймана-паши, прикрывавшими посланный пашою обоз жителей, спасавшихся от войск Гурко.

По словам Верещагина, Скобелеву не давала покоя мысль окончательно раздавить и, если можно, взять в плен армию Сулеймана, то есть довершить дело Гурко. Скобелев ошибся в том отношении, что считал разбитые полчища Сулеймана сильнее, чем они были на самом деле. Скобелев пресерьезно утверждал, что Сулейман даст ему битву под Хаскиойем. Посланный вперед П. донес, что имеет дело с передовыми таборами Сулеймана; на самом деле, как оказалось, это были нестройные ватаги солдат, прикрывавших обоз турецких эмигрантов. В свою очередь, командир одного Донского полка подтвердил, “что неприятель наступает”. “Хорошо, – сказал Скобелев, – принимайте бой!” Перестрелка тотчас началась, раздались крики “ура!”, затем отчаянные вопли со стороны турок. Оказалось, что П., плохо разобрав неприятеля, поднял на штыки обоз, причем было убито множество мирных жителей, в том числе несколько женщин и детей!

Когда Скобелев узнал об этой ошибке, он пришел в ужас и бешенство. Он обвинял всех – П., казаков, самого себя. Сообщая об этом прискорбном событии, Верещагин поясняет, что на следующий день Скобелев издал строжайший приказ по войскам, в котором буквально разнес всех. Не мешает добавить, со слов другого очевидца, черту, характеризующую русского солдата. Когда ошибка обнаружилась и П. остановил атаку, солдаты сами бросились на помощь бежавшим в паническом страхе и попадавшим под лошадей женщинам и детям, стали собирать детей и отыскивать их матерей.

Дорога в Адрианополь оказалась почти открытой. Только у Мухтара-паши турки пытались в последний раз преградить ее, но ушли, взорвав загородный дворец, причем погибли чудные лазуревые залы и другие памятники искусства.

Вступление отряда Скобелева в Адрианополь имело торжественный и театральный характер. Главные овации выпали, впрочем, на долю авангарда Струкова: все христианское население города вышло ему навстречу. Когда явился Скобелев с главными силами, овации повторились, хотя энтузиазм, конечно, уже ослабел.

По словам Верещагина, Скобелев въехал в Адрианополь к вечеру. На вокзале железной дороги его встретили раньше прибывшие генералы и офицеры и большой кавалькадой проводили в конак (дворец). Из всех домов выглядывали женские лица, преимущественно гречанок; некоторые были поразительной красоты. Как известно, Скобелев был даже слишком чувствителен к такого рода зрелищам. Следовавший за ним художник не без иронии командовал (вероятно, вполголоса): “Глаза направо, глаза налево!” Скобелев действительно впивался глазами в красавиц, провожавших его взорами. Это поэтическое описание Верещагин дополняет весьма непоэтической картиной, в которой изображает Скобелева легкомысленным, а самого себя кровожадным. Дело в том, что еще раньше, прибыв со Струковым, художник просил этого генерала непременно повесить двух захваченных подле Адрианополя албанских разбойников, вместе связанных и подвергавшихся проклятиям толпы. Струков, удивленный такой просьбой, сказал: “Однако, Василий Васильевич, откуда в вас столько кровожадности, я не знал этого за вами”. Верещагин поясняет, что он хотел видеть сцену повешения из “любопытства”, как художник!

К сожалению, этот эпизод опоздал на столетие. Всем известно, что Державин велел повесить двух пугачевцев “ради поэтического любопытства” и что Пушкин заклеймил этот поступок. По всей вероятности, В. В. Верещагин в этом, как и во многих других случаях, просто пересаливает. Очень возможно, что на него просто заразительно подействовала ярость населения против разбойников.

Так или иначе, но, получив отказ от Струкова, художник пристал с тою же просьбою к Скобелеву. Скобелев, как видно, занятый другими мыслями, ответил: “Что ж, это можно”, – и велел тотчас учредить полевой суд, причем добавил: “Да смотрите, чтобы их повесить”. Но когда на другой день Верещагин явился в тюрьму, надеясь увидеть экзекуцию, он был “разочарован”: оказалось, что по просьбе Струкова Скобелев не подписал приговора, и албанцы остались живы. Обманутый художник написал их связанными.

Мы привели этот рассказ, выставляющий самого Верещагина в некрасивом свете, единственно с целью показать, что его “Воспоминания”, несправедливые к самому автору, могут быть иногда несправедливы и к другим лицам.