Несчастная экспедиция Перовского на Хиву, как несчастная экспедиция генерала Столетова в Кабул, переполнила чашу... Английская армия вторгается в Афганистан... и уже мечтает идти к Самарканду... Это было в 40-х годах. С этого времени наступает перелом...

Наступает период русофильства, которое не нарушается... никакими успехами нашими в Средней Азии, но даже фактическим приближением русских сил к границам Индостана. Опасность была мифическая, когда англичане били тревогу в 40-х годах; они ее не били в 1865 году, когда следовало”.

Скобелев совершенно верно понял эти странные противоречия как следствие внутренней политической жизни Англии. Мы уже упоминали о том, как верно он предсказал перемену настроения в Англии по окончании турецкой войны и предугадал падение Биконсфильда, когда об этом и не думали присяжные дипломаты. Этот факт показывает, что Скобелев, вопреки мнению некоторых публицистов, был проницательным и наблюдательным политиком и если ошибался, то во всяком случае менее многих дипломатов и публицистов, всю жизнь занимавшихся политикой.

Бенджамин Дизраэли, лорд Биконсфильд

Скобелев как полководец и администратор

Подобно всем замечательным людям, Скобелев сказал “новое слово”, быть может, сходное с теми, какие были сказаны Александром Македонским, Наполеоном, Суворовым, но в то же время представляющее и свои индивидуальные черты.

Характеристика Скобелева как полководца может быть сделана в двух чертах: тщательная подготовка боя и умение пользоваться психологией масс. Конечно, то же можно сказать и о других великих полководцах, но средства, избираемые ими, были иные. Наполеон прежде всего поражал противника стремительностью движений и сосредоточением массы войск. Скобелев двигался не менее стремительно, когда был хозяином дела, как в Геок-Тепе или при Адрианопольском набеге. Но что мог он сделать под Плевной со своим крохотным подчиненным отрядцем, предназначенным “для прикрытия” и отделенным от главной армии оврагом? Военный гений Скобелева не успел развиться в полном блеске; он мог бы показать себя вполне только в роли главнокомандующего на европейском театре войны.

Наполеон высоко ценил психологический элемент войны. Он был великим актером и умел поражать французских солдат своими историческими фразами. Суворов был с солдатами солдатом. Скобелев не обладал простотой Суворова, но в нем не было и наполеоновского чванства и фразерства. И в мирное время, и во время боя его главною заботою было поднять в солдате чувство собственного достоинства. В ранней юности ему еще случалось по горячности ударить солдата; став начальником, он не терпел кулачной расправы, считая ее унизительной и для солдата, и для начальника. Раз как-то на глазах Скобелева один полковой командир ударил солдата.

– Я бы вас просил этого в моем отряде не делать, – сказал Скобелев так громко, что слышали все окружающие. – Теперь ограничиваюсь строгим выговором, в другой раз приму иные меры.

– Но, ваше превосходительство, наш солдат не может обойтись без дисциплинарных внушений, – начал было командир. – Они так глупы...

– Дисциплина должна быть железною, – оборвал его Скобелев. – В этом нет сомнения, но достигается это авторитетом начальника, а не кулаком. Срам, полковник, срам! Солдат должен гордиться тем, что защищает родину, а вы его как лакея бьете... Гадко... Нынче и лакеев не бьют... А что касается глупости солдата – вы их плохо знаете... Я многим обязан здравому смыслу солдат. Нужно только уметь прислушиваться к ним.

Впоследствии Скобелев, назначенный командовать дивизией, узнал, что один только что назначенный к нему полковой командир “чистит солдатские зубы”. Скобелев призвал его к себе.

– Мне таких не надо, – сказал он. – Отправляйтесь в штаб – писарей бить. У меня полки к этому не привыкли.

И несмотря на все ходатайства прогнал командира.

Дух “скобелевских” солдат был поднят до такой степени, что, когда одного из них полковник N хотел высечь во время перехода от Плевны к Шейнову, солдат объявил, что предпочтет расстрел. Он был предан полевому суду и оправдан.

Одним из главных средств успешного боя Скобелев считал дружное содействие солдат товарищам, по собственному почину, не ожидая ничьих приказаний, как буквально говорит он сам в одном приказе по 16-й дивизии (1878 год, № 3).

Одним из лучших средств добиться такой взаимной выручки Скобелев считал “правильное воспитание солдата в мирное время”. Ввиду этого он особенно покровительствовал развитию обычая “куначества”, или побратимства, существующего в особенности в нашей кавказской армии.

Было указано на некоторые странные взгляды Скобелева на способы содержания армий в неприятельской стране при помощи кредитных рублей и контрибуций. Из этого можно было сделать неправильные заключения. Фактически Скобелев всегда относился к собственности побежденного врага в высшей степени добросовестно. Мародерство он преследовал весьма строго, и в его отряде оно было явлением редким уже потому, что Скобелев лучше других сумел сократить жадность подрядчиков и чиновников и обеспечить продовольствие солдат. Когда был занят Адрианополь, ни в городе, ни в окрестностях не случилось ни одного грабежа. С пленными скобелевские солдаты обращались лучше всех прочих и ели с турками из одного котла. Говоря о беспощадности к врагу до окончания войны, Скобелев внушал солдатам сочувствие к пленным.

Вот случай, переданный Немировичем-Данченко:

“Когда по окончании Шейновского боя Скобелев поскакал к круглому редуту, ему навстречу попалась партия пленных. Один из наших солдат хватил турка прикладом. Скобелев освирепел.

– Это что за нравы, господин офицер? – обратился он к конвойному. – Я отниму у вас саблю! Вы – позор русской армии! За чем вы смотрите? Стыд! Молчать! Бить пленных может только негодяй. А ты как мог ударить пленного? – наскочил он на солдата. – Ты делал ему честь, дрался с ним одним оружием, он такой же солдат, как ты, и потому что судьба против него, ты бьешь безоружного?”

Другой очевидец, полковник Панютин, подтверждает, что “скобелевцы имели более высокие правила чести, чем какие-либо другие солдаты”, и приводит такой пример: художник Верещагин после дела при Хаскиойе попросил Панютина доставить ему для картин несколько мундиров и амулетов с убитых турок. Полковник позвал фельдфебелей и приказал достать мундиры. Фельдфебели переглядываются, наконец один из них говорит:

– Ваше высокоблагородие, позвольте для этого нанять болгар или жидов, наши солдаты ни за что не станут обирать убитых, потому что позорно.

Этот случай и многие другие показывают также, как понимал Скобелев дисциплину. Один из почитателей Скобелева, Кошкаров, формулирует его взгляды на дисциплину следующим образом:

“Дисциплина основывается на законности. Приказание не исполняется только тогда, когда испытаны все средства. Дисциплина заключается не в рабском исполнении желаний начальника. Она не только допускает, но и требует рассуждений! Дисциплина не в форме, а в духе”.

Все это действительно подтверждается не только рассказами очевидцев, но и документально – приказами Скобелева.

Скобелев терпеть не мог подчиненных, которые не смели своего суждения иметь и безусловно с ним соглашались. Он не выносил людей дряблых, пассивных, инертных и говорил, что они сделаны “из мокрой и слизкой тряпки”. По возможности он упрощал и сокращал формалистику, в которой многие видят необходимое средство для поддержания дисциплины. Под Плевной при обходе их траншей Скобелев приказал солдатам не вставать, говоря, что это лишь пустая потеря времени.

Вместо классического: “Не рассуждать!” – Скобелев старался прислушаться ко всякому здравому мнению, не разбирая, кем оно высказано – генералом или солдатом. Вот что рассказывает, например, наш известный путешественник Мозер.