М. Т. Лорис-Меликов

По поводу контузий, полученных Скобелевым, Дукмасов сообщает любопытные подробности относительно суеверия Скобелева, его известного пристрастия к белому цвету и антипатии к черному. Раз при обходе траншей Скобелев обратился к офицерам:

– А меня, господа, можете поздравить с обновкой: отец прислал мне прекрасный полушубок с наставлением, чтобы я непременно носил его. Но мне что-то он не нравится, главное потому, что черный...

Как нарочно, через несколько дней после этого он был контужен пулей, впрочем слегка.

Скобелев так часто становился на банкет, что Куропаткин наконец подговорил офицеров устроить так, чтобы генерал перестал рисковать жизнью. По уговору, как только Скобелев со дна рва поднялся на банкет, все тотчас же влезли туда. Скобелев удивленно посмотрел на офицеров и, не говоря ни слова, слез с банкета. Через несколько шагов он не выдержал, опять взобрался и стал смотреть. Все делают то же.

– Да чего вы торчите здесь? Сойдите вниз! – недовольным голосом сказал Скобелев.

— Мы обязаны брать пример с начальства, – иронически заметил Куропаткин.

Это повлияло. Скобелев молча пожал плечами, соскочил в ров и пошел дальше.

Вторая контузия в спину была значительно серьезнее. Когда Скобелев лежал больной в болгарской хате, трудно было удержать посетителей, ежеминутно его навещавших. Несмотря на сильные страдания, Скобелев все время шутил, полусерьезно обвиняя во всем зловещий полушубок. В числе посетителей были и великий князь, главнокомандующий, и отец Скобелева.

Великий князь Николай Николаевич

Михаил Дмитриевич воспользовался, по его собственным словам, “размягчением родительского сердца” и взял слово с “папаши”, что последний непременно пришлет для всей его дивизии десять тысяч полушубков.

– Ты запиши за мной, – сказал он отцу, – а потом я тебе возвращу эти деньги.

Скобелев потом лукаво признавался, что и не подумает возвратить, и говорил: “Да у него денег тьма-тьмущая, на что ему? У него только трудно выпросить. Вот, значит, и контузия не прошла без пользы”.

Действительно, полушубки были получены и розданы солдатам к их великому удовольствию.

Несмотря на контузию, Скобелев фактически продолжал распоряжаться всеми делами своего отряда. Здоровье Скобелева быстро поправлялось: через неделю он снова сидел на своем боевом коне. Популярность его росла с каждым днем; о нем уже слагались легенды, что он заколдованный, что от него отскакивают пули. Любопытно, что это рассказывали и этому верили солдаты его же отряда, видевшие его больным от контузии.

Случались и комические эпизоды, из которых один был вызван нелюбовью Скобелева к немцам; этой антипатии Скобелев как человек прямой никогда не скрывал даже перед высокопоставленными лицами. Приехал какой-то немецкий принц, прося показать ему укрепления на Зеленых горах. Скобелев согласился, но попросил Дукмасова “показать так, что у них (то есть немцев) не явится более охоты осматривать”. Дукмасов исполнил добросовестно это приказание, и бедный принц был рад, что ушел живой.

Не менее курьезны были сцены с денщиками Скобелева и с его поваром. Как бы для контраста с собою Скобелев выбрал в денщики великого труса, который страшно кривлялся, слыша свист пуль, что крайне потешало Скобелева. Повар у него был, конечно, француз, постоянно жаловавшийся, что пули пробивают у него кастрюли, и заявлявший: “Je suis citoyen, mais pas soldat” (“Я – гражданин, а не воин”). Однажды Скобелев, наскучив жалобами, хотел его выгнать, но по чьему-то совету дал “храброму гражданину” бутылку красного вина, и тот сейчас же успокоился.

После взятия Плевны комендантом ее был назначен Скобелев, который пригласил к себе в Брестовац начальника штаба Османа, Тевфика-пашу, довольно хорошо говорившего по-французски. Из разговоров Тевфика как нельзя лучше выяснилось, что взятые Скобелевым редуты были самые важные.

Скобелев употребил энергичные усилия, чтобы скорее освободить город от трупов, перевезти больных и раненых, очистить дома, представлявшие настоящие клоаки. Сотни каруц (телег) то и дело разъезжали по городу и нагружались трупами. Все это вывозилось за город и зарывалось в глубокие ямы. Скобелев оказался искусным администратором. Он лично осматривал все, по целым дням разъезжая верхом по городу. Комендантская обязанность, однако, тяготила его. Скобелева тянуло снова в бой, на Шипку, где Радецкий был осажден турками почти так же, как турки – нашими войсками в Плевне. Скобелев постоянно созывал командиров, от полковых до ротных, заботясь о снабжении людей всем необходимым для предстоящего зимнего похода через Балканы, причем обращал внимание на кажущиеся мелочи, вроде состояния солдатской обуви, чрезвычайно важные в походе.

Взятою в плен армией Османа распоряжался отец Скобелева.

5 декабря выпал первый снег. В этот день Михаил Дмитриевич уехал в главную квартиру и вернулся довольный и счастливый.

– Ну, господа, – сказал он, – привез радостные вести: послезавтра выступаем на Шипку.

В штабе закипела работа, в полках энергично готовились. Люди Скобелева были отлично снабжены, особенно по сравнению с другими дивизиями, не считая гвардейцев. Полушубки, даже табак и чай были в изобилии, а в других дивизиях даже офицеры часто вовсе не имели теплой одежды!

Скобелев был необычайно весел. “Слава Богу, мы покидаем эту проклятую Плевну”, – говорил он. Только проезжая мимо редутов своего полка, он снял шапку, перекрестился и прослезился.

Скобелев был прав, спеша на выручку отряду Радецкого, осажденному турками на Шипке. Положение этого отряда становилось в полном смысле слова критическим, несмотря на неудачные действия Сулеймана-паши, который дробил свои силы, то бросаясь на выручку Плевны, то атакуя тот или другой из наших отрядов.

5 декабря на Шипке начались сильные морозы с метелями. 13 декабря было уже больных 90 офицеров и 8968 нижних чинов. Полковник Духонин пишет: “Солдат изображает сплошную ледяную кору; башлыков развязать нельзя”. 17 декабря поднялся страшный ураган, чуть не погубивший все. Радецкий, все еще крепившийся, теперь сам отдает Скобелеву приказ выступить из Сельви. Скобелев отлично подготовил свой отряд к трудному походу и сравнительно легко перешел Балканы, занял Иметли и укрепился (20 декабря).

Генерал-адъютант Ф. Ф. Радецкий

23 декабря Скобелев, снесшись с Радецким, движется на селение Шипку. Инициатива атаки с фланга и с тыла была вполне предоставлена Скобелеву. Одновременно с его отрядом выступил и Святополк-Мирский; путь его был значительно легче, а потому он опередил Скобелева.

26 декабря Скобелев послал донесение: “Завтра атакую Шипку с теми силами, которые могу собрать. Если бы Мирский атаковал раньше, то поддержу его всеми силами”.

Мирский действительно начал атаку раньше Скобелева. Скобелев, не имея телеграфных сношений с Мирским, ничего не знал, что тот делает. Мирский тревожится, доносит, что не может более держаться, и, в свою очередь, ничего не знает о Скобелеве. Конечно, телеграф можно было бы заменить сигналами, но – увы! – ни Мирский, ни Скобелев не могли добиться, чтобы им дали гелиографы, лежавшие где-то в складах!

Как только началась атака Мирского, Радецкий решил ударить туркам во фронт. Атака эта могла бы иметь гибельные последствия для изнемогшего отряда, если бы наконец не подоспели войска Скобелева, атаковавшие шейновский лагерь в 11 часов утра 28 числа. Эта атака была необычайно стремительна и настолько решительна, что и Мирский, и Радецкий тотчас почувствовали значительное облегчение, так как главные силы турок перешли от наступления к обороне. В короткое время участь турецкого отряда была решена, и на кургане появился белый флаг. Начальник турецкой армии Вессель-паша сдался в плен Скобелеву. В этом сражении были взяты в плен 41 табор турецкой пехоты и 93 орудия. Общая потеря с нашей стороны превысила 5 тысяч человек, в том числе отряд Скобелева потерял менее полутора тысяч.