Сомнительно, чтобы Александр и Румянцев заблуждались насчет фантастичности и романического характера подобного предприятия и его шансов на успех, равно как и относительно возможности организовать у турок, с их согласия и на их глазах, восстание их христианских подданных. Но, может быть, одна угроза подобного восстания могла привести к практическому и крайне желательному результату, на который неоднократно указывал Бернадот? Христианским племенам северной Турции сочувствовали по ту сторону границы однородные им группы. Толчок, данный первым, сообщится и вторым. Через молдаво-валахов не трудно вызвать волнение среди румын Трансильвании; через славян Турции – среди славян Турции – среди славян Австрии. Создав на флангах Австрии многочисленные очаги волнения, рассыпав порох окрест ее восточных владений, Россия получит возможность занести пожар во внутрь Австрии, заставит ее дрожать за свое существование и, может быть, помешает ей оказать Наполеону существенную помощь.
Переговоры о русско-турецком союзе велись в Константинополе при энергичной поддержке шведских и английских агентов весь конец мая и в течение июня. Тем временем Чичагов укреплял свою позицию на Дунае – базу своих будущих военных операций. Имея в виду серьезное нападение на французские владения, он держал сербов и черногорцев наготове, поддерживал тайные сношения с недовольными в Далмации, снабжал оружием валахов, мечтал о том, чтобы перебросить их с частью русских войск в Трансильванию и подготовлял против Австрии обходное движение.[570]
Но необходимость подобной диверсии сделалась уже менее настоятельной. В конце апреля в Вильну прибыло сообщение, имевшее характер доброго предзнаменования. Еще до того, как проводить своего государя с супругой на свидание с Наполеоном, еще до клятв и сердечных излияний в Дрездене, Меттерних позаботился представить по секрету доказательство истинного характера предстоящих сцен. Из его слов было ясно, что все это будет пустой комедией. Решив известить русский кабинет о заключении франко-австрийского союза, он сопровождал свое сообщение такими комментариями, которых было вполне достаточно, чтобы убедить в ничтожном значении союза. Он дал понять, ;что его двор вовсе не смотрит серьезно на подписанные с Францией обязательства; что вспомогательный корпус будет, насколько возможно, воздерживаться от участия в войне и едва перейдет границу; что если России угодно будет вникнуть в положение Австрии и отнестись к ней снисходительно, оба государства могут втайне оставаться друзьями, хотя внешне и будут состоять в войне.
Русское министерство приняло к сведению слова Меттерниха, но просило, чтобы Австрия дала ему ручательство своих намерений – какую-нибудь гарантию и обязалась точно ограничить свою деятельность.
В этих видах, в строжайшей тайне, открыты были переговоры. Чтобы во время хода переговоров оказать давление на решение Австрии, Александр предоставил Чичагову вести на Юге пропаганду. Он сообщил в Вену, что в его распоряжении имеются средства вызвать восстание среди мадьяр и что он не задумается воспользоваться ими, если его поставят в необходимость сделать это. Эти угрозы, пущенные в ход салонами и русскими партиями в Вене, оказали влияние на общество, а через него и на правительство; это и было главной причиной, заставившей Австрию сделать еще шаг на пути тайных компромиссов.
В нескольких следовавших одно за другим сообщениях Меттерних дал формальное уверение, что вспомогательный корпус ни в каком случае не будет усилен и даже не будет доведен до полного состава; что постараются изыскать средство дать Наполеону, вместо тридцати тысяч человек двадцать шесть тысяч .что Австрия никогда серьезно не вмешается в распрю; что она не двинет своих главных сил и сохранит их для лучшего употребления. В награду за такую полуизмену Австрия требовала, чтобы война была строго ограничена и чтобы, кроме места, где австрийские войска, к сожалению, должны будут вступить на русскую территорию, т. е. направо от великой армии, не было совершено ни одного враждебного действия на всем протяжении границ обеих империй. Иначе говоря, Австрия требовала, чтобы русские отказались от контратаки со стороны Венгрии и Трансильвании. Александр принял второе положение соглашения и отказался от диверсии на Востоке, которую к тому же стремительность нападения Франции делала невыполнимой. На этих основах между Веной и Петербургом состоялось, хотя и на словах, но формальное соглашение; произошел обмен взаимных обещаний; с той и другой стороны было дано слово. Договором, подобным тому, какой оба двора заключили в форме намеков в 1809 г., они обязались взаимно щадить один другого, соразмерять свои удары и в течение фиктивной войны тайно потворствовать друг другу.[571]
Поведение Австрии не было единичным фактом. Большинство наших союзников замышляло измену и ждало только удобного времени. Прусский король, скрепив своей подписью союзный договор с нами, написал царю письмо с извинениями. Было решено, что, несмотря на войну, сношения с Россией будут продолжаться через тайных, но формально аккредитованных представителей. “Вот как следует поступать государствам, которые с давних пор состоят друзьями и которым суждено снова сделаться таковыми”[572], – говорила Пруссия. Королевства Конфедерации, те самые королевства, которые или создал, или расширил сам Наполеон, отличались не меньшим двуличием. Русский посол в Баварии, Барятинский, утверждает, “что, начиная с короля и кончая последним гражданином, за исключением некоторых молодых офицеров, думающих, что они герои или мечтающих сделаться таковыми, все классы общества с одинаковым отвращением смотрят на возможную войну с Россией.[573] Король говорит, “что он в ужасном положении”; наследный принц гордится тем, что отклонил от себя командование войсками. Эта война, говорит он, “противна моим принципам; вот почему я не хочу вести ее, хотя страстно люблю мое ремесло”.[574] Когда царю придется отозвать своих агентов ото всех “офранцузившихся”[575] дворов, баварский министр Монжелас откажет Барятинскому в выдаче паспортов на выезд в Россию; если Барятинский пожелает получить их с тем, чтобы ехать лечиться на воды, ему выдадут, но при условии, что он останется где-нибудь поблизости, например, в Карлсбаде, ибо разлука будет только временной, с сохранением надежды снова свидеться.[576] Со всех концов Германии – за редкими исключениями – Александр получает те же уверения в тайной симпатии. Его все осуждают; считают, что он слишком смело и без серьезных поводов подвергает себя опасности, но никто не может удержаться, чтобы не высказать ему пожелания успеха.
Таким образом, проследив в только что сделанном нами обзоре настроение Европы, начиная со шведских интриг в Стокгольме и направляясь через Константинополь, Вену и Мюнхен в самое сердце Европы, мы видели, что великая армия со всех сторон охвачена сетью затаенной вражды; что эта вражда для своего проявления ждет только момента, когда изменит нам судьба, и счастье повернется не в нашу сторону. Вот реванш за ту лесть, которая расточалась триумфатору в Дрездене, вот обратная сторона этой лучезарной картины. Да, короли оказывают Наполеону содействие, но содействие вынужденное. По секрету они говорят, что не признают обязательств, вырванных у них силой. На устах у них любовь и преданность, в сердце – измена; они клянутся в дружбе, на деле же они простые рабы. Подвернется случай порвать цепи, и они без зазрения совести воспользуются им, в уверенности, что найдут в своем народе отклик своим стремлениям и своей ненависти.
Ближайшие помощники императора – маршалы, корпусные командиры и состоявшие при армии администраторы и чиновники смутно сознавали опасность. Во время похода по Германии они заметили, что идут по минированной почве, где для взрыва достаточно малейшего сотрясения. Коменданты крепостей и начальствующие лица, до французских королей включительно, которых Наполеон поставил на страже Германии, в течение целого года, не переставая, предупреждали его. Осенью 1811 г. Жером написал ему поразительное по своей проницательности письмо[577]. Письма Раппа, коменданта Данцига, полны знаменательными признаниями. В них Рапп высказывает беспокойство по поводу ненависти, которая скапливается вокруг него, хотя он наносит жителям “только неизбежный вред”. Некоторое время спустя он не выдерживает и, выйдя за пределы своей военной компетенции, посылает политическое донесение со следующими выводами: “Всюду умы взвинчены, всюду ожесточение. Дело обстоит так, что, если кампания будет для нас несчастлива (чего нет оснований допускать), все – от Рейна до Сибири – поднимутся против нас. Я не распространитель тревожных слухов, и не люблю слыть за человека, который все видит в мрачном свете, но то, о чем я предупреждаю – достоверно”.[578] Даже Даву – непоколебимый Даву – поддается подобию страха. Он вспоминает, что в 1809 г. дело висело на волоске, и умоляет, чтобы хорошенько вдумались в этот урок.
