Как и следовало ожидать, Франциск не без затруднений достиг своей цели в Риме. Один английский летописец описывает следующим образом свидание Франциска с Иннокентием III: “Папа первым делом обратил внимание на внешний вид Франциска, его убогую одежду, смиренную наружность, длинную бороду и нечесаные волосы, и сказал ему: “Ступай, брат мой, поищи свиней, с которыми у тебя, кажется, более общего, чем с людьми. Поваляйся с ними в грязи и поупражняйся на них в искусстве проповедывать”. Франциск вышел от папы, покорно склонив голову, и буквально исполнил все, что ему было приказано. После того, весь вымазанный грязью, он снова явился к папе и сказал ему: “Я исполнил твое приказание, выслушай же и ты мою просьбу”. Такое изумительное смирение поразило и тронуло папу, и он исполнил все, о чем просил Франциск”.
Произошел ли действительно такой факт – судить трудно. В жизнеописаниях Франциска он не упоминается, но уже то, что могла возникнуть такая историческая легенда, указывает, что Франциск не сразу восторжествовал над всеми препятствиями, и что аскетические идеи все-таки не потеряли своего обаяния для римской теократии, хотя и поглощенной заботами о земном величии. Во всяком случае удивление папы и его кардиналов было довольно велико, когда к ним явились странники, простосердечно изложившие свои мечты о восстановлении Евангелия на земле и смиренно просившие о разрешении проповедовать евангельские истины простому люду, просить милостыню для голодных, ухаживать за больными и утешать умирающих. Эти странники, не владевшие никакой собственностью и не стремившиеся к власти, но мечтавшие покорить себе мир словом Евангелия, естественным образом должны были возбудить недоверие служителей церкви, к числу качеств которой далеко не принадлежало бескорыстие.
Между тем то, о чем просил Франциск, было необыкновенно просто. Он не выпрашивал для себя у папского престола ровно никаких прерогатив или привилегий, а просил лишь, чтобы папа санкционировал своим разрешением его инициативу вести жизнь согласно завету Христа. Поэтому-то и устав, составленный Франциском и предъявленный папе, был лишь повторением этого завета, и Франциск не внес в него ничего своего. Но тем более папе казались неисполнимыми обеты абсолютной нищеты и самоотвержения, поставленные Франциском во главе его устава.
Франциску пришлось вынести целый перекрестный допрос в Риме. Кардиналы никак не могли поверить его искренности, и за ним и его товарищами учрежден был бдительный надзор. В Риме Франциск случайно встретил епископа Ассизи Гвидо, который, приняв “апостола нищеты” под свое покровительство, представил его одному из кардиналов. Но хотя Гвидо, по-видимому, имел основания верить искренности Франциска и выказывал ему почтение, тем не менее он все-таки уговаривал его отказаться от своих невыполнимых планов и посвятить себя служению Богу в одном из существующих монастырей. Такие же отеческие советы давал Франциску кардинал, наружно выказывавший ему самое глубокое почтение и даже поручивший себя его молитвам.
Бедный Франциск, не получивший богословского образования и не понимавший схоластических тонкостей, отвечал, как мог, на искусные вопросы и доводы римского прелата. Как ни старался прелат убедить Франциска избрать более легкий путь к спасению, Франциск стоял на своем, иначе понимая идею служения Богу. В конце концов его искренность убедила прелата, который, присмотревшись к нему, уверился, что от такого человека нельзя ждать неповиновения римской церкви, и, быть может, даже у прелата явилась мысль, что церкви не худо, пожалуй, иметь Франциска своим союзником. Как бы там ни было, но прелат согласился ходатайствовать за Франциска перед папой. По сказаниям “Трех товарищей”, написавших жизнь Франциска и его учеников, прелат этот сказал будто бы папе: “Я встретил человека, в высшей степени совершенного, стремящегося жить согласно св. Евангелию и во всем соблюдать евангельское совершенство. Мне думается, что через него Господь желает реформировать церковь в целом мире”.
Кардинал, согласно обещанию, представил Франциска и его товарищей Иннокентию III, который уже знал о них достаточно из рассказов прелата, постаравшегося расположить папу в пользу Франциска. Папа принял очень милостиво Франциска и его товарищей и сказал им: “Дети мои, жизнь ваша мне кажется слишком суровой; я верю в вашу искренность и рвение, но должен подумать и о тех, кого вы увлечете за собою, так как избранный вами путь может показаться им слишком тяжелым”.
Прибавив еще несколько ласковых слов, папа отпустил их, не дав никакого положительного ответа. Он обещал поговорить с кардиналами и посоветовал Франциску обратиться в молитве к Господу, чтобы Он открыл ему, согласны ли его стремления с промыслом Божиим.
Проходили дни, и, однако, никакого решения не последовало. Все эти проволочки беспокоили Франциска. Он никак не мог совместить наружные выражения сочувствия его идее, высказываемые кардиналами и папой, одобрение его в принципе – и нежелание дать ему законное право провести в жизнь эту идею и осуществить евангельское совершенство. Франциск решительно не знал, какие еще доказательства привести ему в свою пользу, чтобы взять верх над колебаниями служителей церкви. Тогда ему пришло на ум прибегнуть к следующей притче, которую он и передал папе:
“В пустыне жила женщина, бедная и красивая. Прельстившись ее красотой, один великий царь пожелал иметь ее своей женой. Много родилось у нее сыновей, и когда все они выросли, она сказала им: “Дети мои, ничего не страшитесь, ибо вы царские сыновья; идите же ко двору отца вашего, и он снабдит вас всем необходимым”. Когда они пришли ко двору, царь восхитился их красотой и, заметив их сходство с собою, – спросил их: “Чьи вы дети?”. Они ответили, что мать их – бедная женщина, живущая в пустыне. Тогда царь обнял их с великой радостью и сказал им: “Не бойтесь, ибо вы мои дети, и если за столом моим есть место для чужих, то тем более должно найтись место для моих законных сыновей”. И царь послал сказать женщине, чтобы она всех родившихся у нее сыновей прислала ко двору”.
– Если Господь дарует грешникам мирские блага для их пропитания, – прибавил Франциск, – то тем более Он не оставит тех, кто хочет жить по Евангелию.
Кротость и искренность Франциска не могли не оказать своего действия на Иннокентия III, который был слишком умен, чтобы не заметить, что перед ним встает новая сила в образе Франциска, умевшего, несмотря на смирение, говорить тоном, невольно внушавшим уважение папе. Весьма возможно, что папа вспомнил при этом пример кротких вальденцев (лионских нищих), которых отказ церкви превратил в опасных еретиков. Кроме того, на Иннокентия III подействовало заявление кардинала, принявшего под свое покровительство Франциска и возразившего на замечание, что образ жизни, проповедуемый Франциском, превышает человеческие силы: “Но если мы будем утверждать, что соблюдение евангельского совершенства и обет, даваемый в этом смысле, представляет нечто новое, неразумное или невозможное, то разве мы этим не навлечем на себя обвинения в отрицании Евангелия?”.
Нельзя было, конечно, объявить стремление к евангельскому образу жизни несовместным с идеями и целями церкви, и поставленная на эту точку зрения просьба “нищего” должна была быть уважена церковью. Таким образом, папа увидел себя вынужденным удовлетворить просьбу Франциска, потребовав от него, конечно, чтобы он на коленях принял присягу в повиновении и почтении к папе. После того папа дал ему и ученикам его тонзуру[3], т.е. принял их в число служителей церкви и разрешил им проповедовать покаяние и евангельское житие, согласно внушению Господа.
– Идите, дети мои, – сказал он им, – и когда Господь умножит вас числом и возвеличит своею благодатью, то Я признаю вас достойными более важных поручений и полномочий.
Франциск и его товарищи были слишком простодушны, чтобы понять, что в этих словах папы заключается лишь условное согласие и что, даруя им тонзуру и зачисляя их в число служителей церкви, папа налагает на них известные узы, привязывающие их к римской церкви. И эта печать, наложенная римской церковью на чисто светскую общину Франциска, мало-помалу должна была превратить ее в клерикальное учреждение и лишить первобытной свежести. Франциск и его товарищи не сознавали в ту минуту, что часть их независимости исчезла вместе с теми клочками волос, которые были выбриты у них для образования тонзуры. Душа их была переполнена радостью; отныне им нечего было опасаться притеснений и столкновений с духовенством, путь был открыт перед ними, и они устремились на него со всем пылом истинных миссионеров Христа.
