Фома Челано, один из учеников Франциска и составитель его первой биографии, с негодованием отзывается о системе воспитания, господствовавшей в то время; родители чуть не с пеленок развращали детей, развивая в них тщеславие и разные другие пороки. Конечно, и Франциск не избег общей участи. Отец и мать баловали его и не мешали ему бросать деньги направо и налево. Их самолюбию льстило, что Франциска постоянно окружали дети богатых и важных дворян, которых он привлекал своею безумною расточительностью. Эти дворянчики, часто пользовавшиеся щедротами Франциска, составляли нечто вроде его придворного штата, поощрявшего все его похождения. Он часто гулял по улицам города по ночам, при свете факелов, окруженный толпою молодежи в богатых нарядах и держа начальнический жезл в руках. Такие процессии не раз смущали спокойствие жителей маленького городка, и выходки Франциска служили нескончаемым предметом разговоров и толков. Соседки зачастую указывали матери Франциска, доброму и кроткому созданию, на безумства и беспорядочность жизни ее сына, но она обыкновенно отвечала на это: “Ну, что вы думаете? Я надеюсь, если будет угодно Богу, мой сын еще сделается добрым христианином”. Словам этим, столь обыкновенным в устах матери, придан был впоследствии пророческий смысл.
Как далеко зашел Франциск в своем разгуле, – на этот счет показания его биографов расходятся. Фома Челано и “три товарища”, францисканские братья Лев, Анджело, Руфин, его первые биографы, все сходились в том, что Франциск дошел до крайних степеней разгула. В позднейших биографиях Франциска об этом предмете говорится только вскользь, так как отцы церкви очевидно не желали о нем много распространяться. Во всяком случае, Франциск своим шумным весельем, своими выходками и расточительностью обращал на себя общее внимание и приобрел известность. Его богатства, эксцентричные костюмы возбуждали всегда много толков в городе, который он наполнял своею бурною веселостью и веселыми похождениями.
Но поэзия трубадуров, так увлекавшая в то время итальянскую молодежь, будила в них не одни только стремления к блестящим пиршествам и прославлению любви, возбуждая в них также и возвышенные чувства. Эта сторона поэзии не могла не оказать особенного влияния на впечатлительную душу Франциска, остававшегося, несмотря на разгульный образ жизни, нежным и чувствительным юношей, никогда не позволявшим себе ни одной грубой, неприличной выходки, ни на словах, ни в поступках. Франциск старательно избегал пошлости – его привлекало лишь то, что возвышалось над общим уровнем. Он страшно увлекался рыцарством и стремился подражать рыцарям, в которых всегда готов был видеть свой идеал. Он не мог оставаться нечувствительным к чужим страданиям. Вид бедняка всегда действовал на его впечатлительную душу... Когда ему случалось во время оргий наталкиваться на нищих, просящих подаяния, вид их всегда глубоко действовал на него. Он моментально забывал обо всем, как-то невольно ставил себя на место нищего и, проникаясь его положением, отдавал ему все, что у него было, деньги и даже одежду.
Однажды он был занят с покупателями в лавке отца. Туда вошел нищий и попросил у Франциска подаяния именем Господа. Франциску было не до нищего, и он довольно нетерпеливо отказал ему, но тотчас же раскаялся. Он сказал себе, что если бы нищий обратился к нему именем графа или барона, – он наверное не отказал бы ему так грубо. Франциску стало стыдно: повинуясь своему душевному порыву, он бросился из лавки вслед за нищим и вернул его.
Отец Франциска сначала смотрел на поведение сына довольно снисходительно. Ему нравилось, что тот водится все со знатными господами и сорит деньгами, как какой-нибудь важный вельможа. Бернардоне утешал себя тем, что он может посредством торговых операций восполнять ущерб, производимый сыном в его кармане. Но вскоре чересчур громкие похождения и расточительность Франциска начали не на шутку тревожить Бернардоне, и он пробовал удержать его, но бесполезно.
Как раз в это время политические события заставили встрепенуться всю Умбрию и Италию. После очень грозной борьбы с империей союзные республики добились признания, отняв у Фридриха Барбароссы почти все прерогативы власти, предоставив ему только одни ее наружные знаки да отличия. После битвы при Леньяно надежда на освобождение охватила всю Италию; все сердца забились в унисон, и можно было ожидать, что Италия восстанет как один человек и окончательно свергнет иго иностранцев. Но – увы – раздоры были слишком сильны: пробужденное было стремление к свободе не могло побороть их, и преемник Барбароссы еще сильнее дал почувствовать Италии тяжесть своей руки.
Однако движения идей он остановить не мог. Проснувшийся дух свободы все-таки заявлял о своем существовании, и даже маленький городок не оставался безучастным в борьбе, которая велась за независимость. Конечно, он понес за это тяжкое наказание; у него были отняты его привилегии, и он должен был подчиниться Конраду Швабскому, герцогу Сполетскому, который и держал его в повиновении до тех пор, пока на папский престол не вступил Иннокентий III. Тут герцог понял, что он пропал, тем более, что Иннокентий III отказался от всех его подношений, так как не желал иметь вид, как будто он покровительствует немцам. Герцогу волей-неволей пришлось выехать из замка и отправиться к папе с изъявлениями покорности.
Как только герцог уехал, жители Ассизи бросились на его замок и почти не оставили там камня на камне. Затем так же поспешно они выстроили вокруг своего городка каменные стены. Франциск, которому было тогда 17 лет, принимал, конечно, участие в постройке и, вероятно, в это время и научился искусству каменщика, которое впоследствии так пригодилось ему.
К сожалению, жители Ассизи не сумели воспользоваться приобретенною свободой как следует. Сознание собственной силы вскружило им голову, и они вздумали распространить победу далее и завладеть имуществом дворян, которые заперлись в своих замках и дворцах; некоторые из замков были сожжены, и тогда графы и бароны обратились с просьбою о помощи к другим городам.
Перуджиа, находившаяся в то время в апогее могущества и давно уже точившая зубы на Ассизи, поспешила откликнуться на этот призыв и воспользовалась случаем, чтобы объявить войну ассизцам. Произошло столкновение на равнине, лежащей как раз посредине между двумя городами. Ассизцы были побеждены, и Франциск, находившийся в рядах сражавшихся, был взят в плен вместе с другими своими согражданами.
Плен продолжался целый год, и во все это время Франциск поражал всех товарищей по несчастью своей необыкновенной веселостью. Он не проклинал судьбы и не жаловался, как они, а постоянно строил планы на будущее и охотно делился ими со всеми. Он постоянно мечтал о рыцарских подвигах и похождениях, во вкусе трубадуров, и не раз говаривал при этом: “Вот увидите, я еще буду важным господином (magnum principem), и весь мир мне будет поклоняться”. Этим словам, также как вышеприведенным словам матери Франциска, был придан впоследствии такой же пророческий смысл.
Во время плена Франциск содержался не с простыми воинами, а вместе со знатью, некоторые члены которой также принимали участие в восстании Ассизи. И вот тут Франциску пришлось претерпеть немало разочарований. Эта знатная молодежь, которою он всегда восхищался издали, вблизи оказалась ужасно мелочной и малодушной. Все ее напускное высокомерие, гордость и величие, действовавшие внушительным образом на простых смертных, исчезло в плену. Прожив с ними в тесном общении целый год, Франциск должен был убедиться в их душевной пустоте и тщеславии. Тем не менее он всегда старался утешать их, когда они оплакивали свою участь, и исполнял роль миротворца при ссорах их между собой. И тут он всегда принимал сторону обиженных и всячески стремился прекращать распри между товарищами по плену.
Наконец, между жителями Ассиза и победителями состоялось соглашение, на основании которого пленники были выпущены на свободу, и вместе с ними Франциск вернулся в Ассиз. Ему тогда исполнилось 22 года.
