Тем временем посольство Мелетия увенчалось успехом, какого так желал Лигаридес: Дионисий Константинопольский и Нектарий Иерусалимский отказались ехать в Москву, а Макарий Антиохийский и Паисий Александрийский согласились, заручившись полномочиями от первых двух. Путь их лежал почему-то, вместо Константинополя, через Малую Азию, Персию и Грузию на Астрахань. От Астрахани до Москвы патриархи ехали с большою торжественностью. Алексей Михайлович приказал предоставлять им всевозможные удобства и даже устраивать для проезда мосты. Проехав по почти безлюдным степным берегам Волги, где уже начинались таинственные разговоры про “батюшку” Стеньку Разина, почетные гости стали приближаться к столице, из которой им, по обычаю, высылали несколько почетных встреч, одну за другою. 2 ноября 1666 года часть московского духовенства встретила патриархов у городских ворот, откуда все шли до Успенского собора крестным ходом, при звоне колоколов, среди огромного стечения народа. После первых церемоний и угощений патриархи занялись предварительным исследованием дела, которое им предстояло решить; для этого занятия царь назначил им в помощь крутицкого митрополита Павла, рязанского архиепископа Иллариона и Лигаридеса. Как земляк вселенских патриархов Лигаридес сделался докладчиком по делу Никона и составил род обвинительного акта против московского патриарха. Основываясь на этом акте, составленном бойко и обдуманно, патриархи заранее были предубеждены против Никона; любопытно то, что, не находя достаточно веских обвинений, Лигаридес приписал Никону посягательство на власть и права вселенских патриархов.
29 ноября псковский архиепископ Арсений, спасский архимандрит Сергий из Ярославля и спасо-евфимиевский игумен Павел из Суздаля приехали в Новый Иерусалим звать Никона в Москву на открывшийся поместный собор.
– Откуда святейшие патриархи и собор, – заметил Никон, – взяли такое бесчиние, что присылают за мною архимандритов и игуменов, когда по правилам следует послать двух или трех архиереев?
– Мы к тебе не по правилам пришли, – возразил Сергий, – а по государеву указу. Отвечай нам: идешь или не идешь?
– Я с вами говорить не хочу, – обрезал его гордый старик, – а буду говорить с архиереями. Александрийский и антиохийский патриархи сами не имеют древних престолов и скитаются, я же поставление святительское имею от константинопольского. Если эти патриархи прибыли по согласию с константинопольским и иерусалимским, то я поеду, – с этою речью он обращался к одному только Арсению.
На следующий день Никон отслужил заутреню с елеосвящением[15] в полном облачении, затем литургию, во время которой произнес поучение о терпении, и к вечеру выехал из монастыря в санях. Однако Сергий, душа посольства, успел дать знать в Москву, что Никон принял их нечестно, не едет и не сказал, когда поедет. Собор немедленно послал второй вызов с выговором за неповиновение и с приказанием приехать в Москву в ночь на 2 декабря и остановиться на Архангельском подворье в Кремле. Второе посольство встретило патриарха недалеко от села Чернева, в котором он и остановился, чтобы выждать назначенный срок. Однако Лигаридес и Питирим не угомонились и прислали в Чернево третий вызов; этим хотели внушить патриархам и царю, что дерзкий Никон не слушается даже соборного приглашения.
– Некому на вас жаловаться, – горько улыбнулся старик, – разве только одному Богу. Как же я не еду? И для чего велите выезжать ночью с немногими людьми? Хотите, верно, удавить, как митрополита Филиппа удавили!
В назначенный срок поезд из Чернева въехал через Никольские ворота в Кремль, и ворота были немедленно заперты ожидавшими стрельцами, причем полковник громко произнес: “Великого Государя дело”. Во вторых санях ехал клирик Шушера с патриаршим крестом; когда провожатые хотели взять этот крест, Шушера успел передать его Никону, за что был арестован и подвергнут тайному допросу лично самим царем, который приказал отдать его под стражу. Опасаясь бегства Никона в решительную минуту, мост у Никольских ворот был разобран, а дом, где ночевали приехавшие, оцеплен стражею. В 9 часов утра Мстиславский епископ Мефодий, блюститель Киевской митрополии при живом митрополите, и бывший протоиерей Максим Филимонов, прославившийся своими кознями в Малороссии, пришли звать Никона на заседание, но предупредили, чтобы он шел смирно, без предношения креста; однако патриарх резко отказался следовать этому совету, и собор должен был уступить ему. В столовой избе, где происходило заседание, произошла встреча трех патриархов; тут присутствовали, кроме двух патриархов, митрополиты Питирим Новгородский, Лаврентий Казанский, Иона Ростовский, Павел Крутицкий, Григорий Никейский, Амассийский, Иконийский и Трапезундский, Феодосии Венчакский, Варненский и Хиосский, Михаил Сербский и один из Грузии; архиепископы Симон Вологодский, Филарет Смоленский, Стефан Суздальский, Арсений Псковский, Илларион Рязанский, Иосиф Тверской, Арсений Исаевский, Синайский и Волонский; епископы Мисаил Коломенский, Александр Вятский, Филимон Никорцминдский, Иоаким Славяносербский, Лазарь Черниговский и Мефодий Мстиславский; более 50 архимандритов, игуменов и протоиереев, не считая священников и прочих духовных лиц. Величавый Никон в полном облачении вошел торжественно вслед за клириком, несшим крест, и все присутствующие должны были встать; вошедший прочитал молитву, поклонился царю, патриархам и всем присутствующим. Алексей Михайлович сам указал бывшему другу место для сиденья среди собравшихся русских иерархов, а не рядом с патриархом.
– Благочестивый Царь, – с иронией произнес гордый архипастырь, – я не принес с собою места. Буду говорить стоя! – И он стоял, опершись на свой посох, а перед ним держали крест.
– Зачем я призван на это собрание? – спросил Никон, когда водворилась тишина.
Тогда Алексей Михайлович, которому приходилось говорить, сам встал со своего места и подошел к Никону. Дело приняло такой вид, как будто собор должен произнести приговор между двумя тяжущимися; глава государства изложил все дело: он жаловался, что глава церкви русской оставил эту церковь на девятилетнее вдовство, благодаря чему восстали раскольники и мятежники и начали терзать церковь; царь предложил сделать по этому поводу допрос патриарху. Начался судебный допрос, настолько пространный, что рамки книги не дозволяют привести его полностью; кроме того, сущность его состояла в повторении всех приведенных обвинений, пересыпанных взаимными колкостями и оскорблениями, да в разборе письма к Дионисию Константинопольскому. Слыша град нелепых обвинений из уст князей и епископов, Никон обратился на втором заседании прямо к Алексею Михайловичу:
– Государь! Девять лет приготовляли то, в чем хотели сегодня обвинить меня, и никто не может промолвить ни слова, никто не отверзает уст. Тщетны все замыслы, повели им побить меня камнями, они тотчас исполнят приказ. Если же и еще девять лет будут выдумывать клеветы, то и тогда ничего не найдут против меня.
Три заседания тянулась эта нравственная пытка Никона, которого назойливо допрашивали по поводу каждой сплетни, выдуманной на него досужими болтунами. 5 декабря окончилось разбирательство, и Паисий Александрийский, в качестве судии вселенной, задал вопрос грекам и русским отдельно: “Чего достоин Никон?” Обе партии ответили единогласно: “Да будет отлучен и лишен священнодействия”. Формально отказались признать Никона виновным трое: Лазарь Черниговский, Симон Вологодский и Мисаил Коломенский, не присутствовавшие даже на последнем заседании. Тогда оба патриарха встали, и Паисий произнес приговор, в котором было сказано, что по изволению Святого Духа и по власти, данной патриархам, вязать и решить, они, с согласия других патриархов, постановляют, что отселе Никон за свои преступления более не патриарх и не имеет права священнодействовать, но именуется простым иноком, старцем Никоном. Осужденный старик возвращался на Архангельское подворье, уже не смея благословлять народ. В это время благодаря чьей-то нескромности найден был грек Деметриос, живший в Новом Иерусалиме и переведший на греческий язык письмо Никона к Дионисию; его немедленно арестовали, и перепуганный монах, не ожидая, конечно, ничего доброго от таких судей, вонзил себе нож в сердце и тут же умер.
