Ответ из Константинополя был доставлен только в 1655 году. Патриарх Паисий извещал, что он созывал в Константинополь поместный собор, на котором “вопрошения” Никона были рассмотрены и затем на них были составлены ответы.
“Вижу, – писал Паисий, которому нравилась роль верховного учителя, – в грамотах преблаженства твоего, что ты жалеешь о несогласиях, возникших по поводу некоторых церковных чинов, и думаешь, что это различие чинов растлевает веру нашу. Хвалим твою мысль: кто бережется малого преступления, тот соблюдается от великого. Еретиков и раздорников следует убегать, если они соглашаются в самых важных предметах, но не вполне согласны с православием и придерживаются чего-нибудь своего, чуждого церковной и соборной мысли. Но если случится, что какая-нибудь церковь различествует от другой в некоторых не особенно важных и несущественных вещах, то есть не прикасающихся свойственным составам веры, например, во времени отправления богослужения и тому подобном, то это не должно быть поводом к разлучению, лишь бы только непреложно сохранялась та же вера. Церковь наша не сначала приняла на себя тот образ и последование, какое держит ныне; не сразу, а помалу”. При этом Паисий ссылается сначала на Епифания Кипрского в том, что церковь в разных местах принимала различные степени поста и мясоедения, потом на Василия Великого, из которого видно, что неокесарийская церковь не принимала того, что принималось в других местах. Затем патриарх продолжает: “Не следует и ныне думать, будто наша православная вера развращается оттого, если один говорит свое последование немного различно от другого в несущественных вещах, лишь бы только согласовался в важнейших, свойственных соборной церкви”. Представив подробное объяснение литургии, Паисий говорит: “Именем Иисуса Христа молим твое преблаженство, утоли эти распри твоим разумом; не подобает ссориться рабам господним, а наипаче в вещах неважных и несущественных; увещевай их принять сей чин, который мы пишем вам, которого держится вся восточная церковь. Изначала у нас, по преданию, он сохраняется; ни в единой вещи не было изменения; за это нам хвала, потому что прочие церкви, отделившись от нас, приняли многие нововведения, а мы ничем не растлеваемся”. Переходя к ослушникам патриаршей воли, Паисий сурово порицает их и дает совет подвергнуть их отлучению, если они не примут нелицемерно все так, как “держит и догматствует церковь”, он сравнивает их с арианами, кальвинистами и лютеранами, которые под видом исправления покинули “недвижное и истинное” в церкви... “Все это знамение ереси и раздора, и кто так говорит и верует, как они, тот чужд православной нашей вере. Их молитвы – хулы, потому что они полагают в сомнение моление наших святых и затевают вводить новые чины, которым мы никогда не научились от наших отцов, предавших нам веру”. Относительно крестного знамения патриарх Паисий указывает на сложение трех первых перстов как на древнейший обычай поклонения и различает молебное перстосложение от благословящего. “До нас дошло, – замечает патриарх в конце письма, – что в ваших церковных чинах есть еще кое-какие различия, не согласные с нашею восточною церковью; удивляемся, что ты о них не спрашиваешь. Желаем, чтобы все это исправилось”. И при этом Паисий порицает русских за то, что в их церквах женщины и мужчины сходятся вместе и во время богослужения не стоят раздельно: “Женщине следует безмолвствовать, а тут невозможно сохранять безмолвие, когда сойдется с женщинами много мужчин разного возраста”.
Вникнув в содержание обстоятельного письма Паисия, Никон снова предложил Алексею Михайловичу созвать собор, который на этот раз вышел блестящим и представительнейшим: кроме большого числа русских епископов, в Москве были антиохийский патриарх Макарий, сербский патриарх Гавриил и митрополиты Григорий Никейский и Гедеон Молдовлахийский. Выслушав ответ константинопольского патриарха, собор постановил выполнить его указания и держаться решения предшествовавшего московского собора, то есть продолжать по-прежнему исправление текста богослужебных книг. Патриарх Макарий энергически подтверждал правильность троеперстия. “Мы приняли, – заявил он, – предание изначала веры от св. апостолов и св. отцов и семи соборов творить знамение честного креста тремя первыми перстами десной руки, и кто из христиан православных не творит крестного знамения по преданию восточной церкви, сохраняемого от начала мира до сих пор, тот еретик и подражатель арменов; того ради, мы считаем такового отлученным от Отца и Сына и св. Духа и проклятым”. Никейский митрополит добавил к этому: “На том, кто не крестится тремя перстами, пребудет проклятие трехсот восьмидесяти святых отцов, собравшихся в Никее, и прочих соборов”. Таким образом, этот собор объявил решительную войну двуперстному сложению.
Беспристрастная история отметила тот непреложный факт, что всякая идея на религиозной основе, как бы она ни была нелепа сама по себе, становится живучею, если ее захотят истребить насильственным путем; подтвердить это может вся история христианства, в которой кровавые страницы отмечают борьбу с арианами, несторианами, манихеями, альбигойцами, гуситами, лютеранами и русскими старообрядцами. Никон, несмотря на свой природный ум, силою обстоятельств вращался с самого детства в такой умственно ограниченной среде, что не мог достичь понимания этого важного исторического закона, а потому, поддержанный нравственно постановлениями московских соборов, решительно взялся за очищение русской церкви от всего нанесенного с течением времени невежественным русским духовенством и этим дал возможность своим противникам предстать мучениками, к которым примкнули все те элементы, какие нашлись в обширной России и которые были политически недовольны московскими порядками. Вот почему на первых же порах раскол ярче вспыхнул в пределах бывшей новгородской республики, перекинулся к казацкой вольнице на Дон и Яик, а с беглыми ушел в Сибирь и прочно осел там.
В изданном вскоре после второго собора “Служебнике” с исправленным текстом появилось предисловие, в котором изложены поводы, побудившие патриарха к исправлению богослужебных книг, и деяния первого поместного собора, одобрившего предприятие Никона. Этот “Служебник” предписано было рассылать повсюду и немедленно вводить в употребление; патриарх рассчитывал по простоте душевной, что у священников хватит здравого смысла настолько, что они проникнутся доводами предисловия и в таком духе станут поучать народ; последствия показали его ошибку. Вслед за тем грек Арсений окончил перевод с греческого книги “Скрижаль”, заключающей в себе порядок и объяснение литургии и таинств: сюда было добавлено изложение бывших при Никоне поместных соборов, ответ константинопольского патриарха Паисия и статьи, относящиеся к вопросу о крестном знамении в защиту троеперстного сложения. В апреле 1656 года был созван третий поместный собор, на который Никон представил свою “Скрижаль”; собор утвердил ее и еще раз произнес проклятие над двуперстниками, а вместе с тем, предано проклятию слово какого-то Феодорита, на которого ссылались двуперстники как на авторитет. Рьяные противники реформы с ужасом толковали, что Никон и согласные с ним члены собора признали, таким образом, еретиками всех святых русской церкви, которые, без сомнения, употребляли двуперстное знамение.
По совету, данному константинопольским патриархом Паисием, Никон решился наконец поступить жестче с ослушниками своей воли, но решился опять-таки не сразу, как это видно из автобиографии Аввакума Петрова: “В пост Великий прислал память к Казанской к Неронову Иоанну. В памяти Никон пишет год, число: по преданию святых апостол и святых отец не подобает в церкви метания творити на колену, но в пояс бы вам творити поклоны, еще же и тремя персты бы крестились. Мы же задумались, сошедшись между собою: видим, яко зима хощет быти; сердце озябло и ноги задрожали. Неронов приказал мне церковь, а сам един скрылся в Чудов, седмицу в палатке молился и там ему от образа глас был во время молитвы: время приспе страдания, подобает вам неослабно страдати. Он же мне плачучи сказал, таже коломенскому епископу Павлу, его же Никон напоследок огнем сжег в новгородских пределах, потом Даниилу, костромскому протопопу, таже сказал и всей братии. Мы с Даниилом написахом из книг выписки о сложении перст и о поклонах и подали Государю. Много писано было. Он же, не вем где, скрыл их; мнит ми ся, Никону отдал”. Только после всего этого Павел Коломенский был лишен сана и сослан в один из новгородских монастырей, Неронов же был лишен скуфьи[7] и затем сослан в Вологодский Спасо-Каменный монастырь на Кубенском озере, откуда его перевели в Кольский острог. Царский духовник Стефан Вонифатьев, лишенный должности, которую занял протоиерей Лукиан, скоро покорился и сам стал ходатайствовать за Неронова, который, получив прощение Никона, постригся в монахи под именем Григория и вскоре умер, оплаканный как первая жертва никонианцев. Аввакум Петров, самый фанатичный противник преобразования, был схвачен стрельцами, продержан около месяца в Андрониевом монастыре и затем с женою и детьми отправлен в Даурию на поселение, хотя архиепископ Тобольский Симеон долго не отпускал его из Тобольска, очевидно, сочувствуя “страстотерпцу”. Протоиерей Логгин Муромский, Данила Костромской, Данила Темниковский и архимандрит Ферапонт Чудовской были разосланы по разным городам в тюремное заключение и там, взмутив народ, скоро умерли. Но, ясное дело, этими ссылками и заточениями нельзя было прекратить волнение, которое только разрасталось при появлении “мучеников”. Когда патриарх разослал свои новые богослужебные книги и приказал служить по ним и креститься тремя перстами, ропот поднялся разом во многих местах: протоиереи Никита Пустосвят Суздальский и Лазарь Романовский возбудили народ к неповиновению, а Соловецкий монастырь, исключая немногих старцев, восстал в 1666 году, руководимый старцами Никанором, Азарием и Геронтием.
