Эти идеи требовали большей аудитории, нежели частные беседы в тесном кружке, где с пылом, свойственным молодежи вообще, а итальянской в особенности, дебатировались все вопросы, волновавшие лучшие умы современников. Печать могла и должна была сослужить эту службу – вот причина основания журнала «Il Caffé», под именем которого был впоследствии известен кружок Беккариа. Вследствие придирчивости местной цензуры, не все печаталось в родном городе Чезаре, некоторые статьи появлялись в других городах разрозненной тогда Италии, где цензурное ведомство относилось благосклоннее к литературным произведениям молодых патриотов. Пылкие сотрудники журнала, служившего органом кружка реформаторов, на первых же порах объявили войну «тирании педантизма», доказывали важное и почетное значение публицистов, достойных этого звания, скомпрометированного бесчестными элементами, распространяющими вокруг себя одну вражду и растление. Истый публицист имеет не меньшее право на уважение, чем любой деятель, посвятивший свою жизнь мирному и добросовестному возделыванию обширных областей человеческого знания. Для таких публицистов время, переживавшееся тогда Италией, представляло благодарное поле для плодотворного воздействия на общественное мнение страны.

Разрозненная Италия поражала пестротой своих законодательств. О едином общем кодексе, обязательном для населявшего Апеннинский полуостров народа, не могло быть и речи. Каждое герцогство и королевство – а их было немало – управлялось особыми законами, отличавшимися большею или меньшею суровостью, большим или меньшим несоответствием насущным потребностям населения. Пытки, безраздельно царившие во всех судах, светских и духовных, считались институтом несокрушимым, основой правильного отправления правосудия. Протест против этого векового учреждения был немыслим, это считалось покушением на целость государственного организма, призывом к анархии и распаду основ благоустроенного общества. Малейший намек на неудовлетворительное состояние карательной системы государства приравнивался к. провозглашению безнаказанности преступлений. Такие мнения считались не только еретическими, но прямо направленными к ниспровержению элементарных требований Божеской и человеческой справедливости. Устрашительный характер жестоких наказаний не нуждался в оправдании своей утилитарной задачи. Устрашение было целью, а не средством для исправления преступника, подвергшегося наказанию. Об исправлении арестанта, о предупреждении преступления в те времена мало кто заботился. Только папское правительство постаралось устроить исправительные приюты, чтобы отделить малолетних преступников от взрослых, – но и эти приюты были малочисленны и весьма далеки от совершенства. Духовенство действительно обратило внимание на улучшение положения узников, которое было просто невыносимым. Участие его, впрочем, выразилось скорее в заботах о спасении душ осужденных и подследственных, нежели в стараниях улучшить материальный быт заключенных. Одна конгрегация, состоявшая из знати, откровенно высказала свой взгляд на предлежавшую ей задачу. Как люди, изучившие на деле искусство хорошо пожить, они будут «преподавать осужденным правила хорошо умереть». Вся их деятельность исчерпывалась чтением молитв во время казни, пением панихид по совершении казни и перенесением трупа казненного на кладбище.

По характеру своему Беккариа не принадлежал к числу бойцов, которыми так богата история Италии, бойцов, готовых запечатлеть мученической кончиной истину своей проповеди. Он слишком был привязан к своему домашнему очагу, чтобы жертвовать спокойствием семьи или своим благосостоянием, позволявшим ему пользоваться всеми благами жизни, ради торжества отвлеченных идей, которым он был беззаветно предан. Жизнь он вел спокойную и уединенную, действовать же на общество мог только в тиши своего кабинета, а не на форуме. Он жил в ладу с власть предержащими, пользовался даже покровительством наместника Ломбардии, графа Фирмиани, и, как видно, не особенно тяготился порабощением своей родины, которая тогда принадлежала Австрии. Он не раз говорил, что предпочитает довольствоваться скромною ролью «защитника человечества, нежели быть его мучеником». В этом отношении он имел много сходных черт с типическими представителями немецкого ученого мира, этими бесстрашными героями в области мысли и заурядными филистерами в частной и общественной жизни.

Всестороннее изучение действующего уголовного права вместе со своими ближайшими друзьями, братьями Вери, которые являлись одними из самых деятельных сотрудников кружка, привело Беккариа к сознанию неотложной потребности подвергнуть основательному анализу действующее законодательство. Надо было установить грань, отделяющую задачу законодателя от деятельности судьи, и коренным образом изменить ход предварительного следствия. Надо уничтожить келейное производство, тайну следствия и суда, участие шпионов, произвольное лишение свободы, бесчеловечные пытки и кровавые репрессалии. Судья не должен быть единоличным, он должен быть окружен советниками, лучше всего присяжными заседателями, которые со свойственными им здравым смыслом и житейским опытом быстрее разберутся в массе собранных улик, нежели односторонний юрист, помешанный на непререкаемости «теории законных доказательств». Записной законник не придает цены внутреннему убеждению, которое, по словам Беккариа, «легче чувствуется, нежели отчетливо выражается». Сами судебные приговоры должны быть написаны ясным и понятным для всех языком; о законах, имеющих общенародное значение, и говорить нечего. Они должны быть доступны всем гражданам, а не одной только касте правоведов.

От законодателей и правоведов автор переходит к классификации преступлений. Понятие об «оскорблении величества» должно быть сужено; ему придавалось во времена Беккариа слишком широкое толкование, между тем как оно должно исчерпываться только пределами деяния, действительно, а не мнимо вредящего достоинству правителя или государства. Деяния, за совершение которых придется впоследствии дать отчет перед Высшим Судьей или не влекущие за собою бесчестья, не должны быть наказуемы. Власть только тогда имеет право карать, когда она раньше испробовала уже все средства для предупреждения преступления. Все участники преступления подлежат наказанию, которое должно следовать за виновным, как тень, сливаясь нераздельно с мыслью о законопротивном деянии. У виновного должна быть отнята всякая надежда на безнаказанность; никакое право убежища на чужой территории не должно мешать государству в исполнении этой задачи. Конфискация имущества представляется Беккариа явлением вопиющим, позорящие наказания – нелепостью. «Чтобы лишить наказание характера насилия со стороны одного или многих против частного человека, – говорит он, – нужно, чтобы оно было публичное, быстрое, необходимое, возможно минимальное и законосообразное». В этих заключительных словах трактата вкратце выражен весь результат размышлений автора о недостатках существующего законодательства и средствах к их изменению.

Разбирая историю людских учреждений, Беккариа имел в виду исключительно человеческую справедливость. Несправедливость, являющаяся результатом нарушения общественного договора, называется преступлением. Оно карается людским судом, а не законами, исходящими от Бога и связанными «с понятиями о посмертных муках или загробных наградах». Поэтому он и не затрагивал области «греха как деяния, нарушающего отношения Бога и людей». Ему нужно было установить точное разграничение понятий о преступлении и проступке; о законодателе и судье, о мере наказания, о форме правления, правах и обычаях жителей как факторов, влияющих на нравственное состояние данной страны. В числе вопросов, наиболее волновавших Беккариа, вопрос о смертной казни и пытке занимал самое значительное место.