Перемена в положении франкфуртских евреев. – Бёрне – секретарь при полицейском управлении. – Участие в масонских ложах. – Первые литературные опыты. – Статья «Чего мы хотим?» – Финал тевтонофильского увлечения. – Реакция в Германии и по отношению к евреям. – Отставка Бёрне. – Состояние современной литературы. – Бёрне посвящает себя публицистике. – Переход в лютеранство.

В 1809 году молодой доктор философии вернулся в свой родной город. За время его отсутствия многое успело перемениться во Франкфурте, но радикальнее всего была перемена в положении евреев. Позорного еврейского квартала уже не существовало. Французский генерал Журдан освободил евреев от их гетто, разрушив бомбардировкой эту часть города, и гордые франкфуртские патриции скрепя сердце должны были предоставить им квартиры в других местах города. Когда же священная немецко-римская империя разлетелась в прах от одного дуновения Наполеона и Франкфурт подпал под власть князя-примаса Рейнского союза, прежнее рабское положение евреев прекратилось окончательно. Карл фон Дальберг, назначенный Наполеоном великим герцогом Франкфурта, человек гуманный и свободомыслящий, сначала освободил их фактически, а в 1811 году, за выкупную сумму в 440 тысяч гульденов, законом предоставил им такую же свободу и равенство в правах с остальными гражданами, какими уже пользовались их единоверцы во Франции и соседнем Вестфальском королевстве. При таких обстоятельствах Бёрне представлялась возможность искать применения своим талантам на общественном поприще, и старик Барух, в глубине души высоко ценивший способности сына, немедленно стал хлопотать о том, чтобы он посвятил себя какой-нибудь практической деятельности.

Прошло, однако, более двух лет, прежде чем исполнилось желание отца. Необходимо заметить, что, несмотря на громкий титул доктора философии, впечатление, произведенное молодым ученым на франкфуртцев, было не особенно выгодное. Как известно, никто не бывает пророком в своем отечестве, и уже одно то обстоятельство, что Бёрне так часто менял университеты, бросаясь от одной специальности к другой, доставило ему среди знакомых репутацию человека непостоянного, ненадежного. Это недоверчивое отношение еще усиливалось благодаря его замкнутости, так как все это время Бёрне провел совершенно уединенно, занимаясь только разными научными работами и очень мало сходясь с окружающими. Честолюбивые планы отца не находили в его душе никакого отклика, и только желание избавиться от тяготившей его материальной зависимости заставило его наконец выйти из своего пассивного состояния и принять место, которое удалось выхлопотать его отцу и которое, как мечтал последний, должно было сделаться для Бёрне первой ступенью по пути к его будущему служебному величию. По иронии судьбы, ступенью этой являлось место секретаря (актуария) при франкфуртском полицейском управлении!

«Трудно представить себе, – говорит биограф Бёрне, Гуцков, – автора „Парижских писем“ в темных комнатах франкфуртского полицейского управления, занятого визированием паспортов, просмотром книжек рабочих, приемом протоколов и при торжественных случаях являющимся представителем полиции в парадной форме и при шпаге». Бёрне – полицейский чиновник! Насмешница-судьба выкинула над ним такую же злую шутку, какую она повторила несколько лет спустя в том же городе, заставив Гейне, «поэта мировой скорби», стоять за прилавком в бакалейном магазине. Было бы, однако, совершенно ошибочно предположить, что Бёрне очень тяготился своей службой. В то время будущий политический писатель имел только теоретические понятия о сущности государственного управления и, подобно всем своим современникам, ограничивался в своих политических мнениях обсуждением деятельности Наполеона – за и против. Его служебные занятия вовсе не противоречили его убеждениям, так как в его руках находилась только письменная часть, и то по делам, не касавшимся так называемой высшей полиции. Приняв это место, хотя и не по собственному побуждению, он старался принести на нем возможную пользу, – и действительно, благодаря своей аккуратности, неподкупности и ласковому, терпеливому обращению с просителями он скоро снискал себе всеобщее уважение. Начальство также оценило способности нового чиновника и стало поручать ему самые трудные работы. В некоторых случаях Бёрне выказал даже особенное присутствие духа. Так, когда в 1813 году баварские солдаты, вступая в город, начали было грабить дома, Бёрне с обнаженной шпагой бросился на грабителей и содействовал их укрощению. Шпагу эту он долго сохранял у себя, и когда однажды один приятель удивился присутствию в его комнате такой воинственной принадлежности, Бёрне с улыбкой заметил ему: «Не бойтесь, на ней не было крови». Вообще, несмотря на свое слабое здоровье, Бёрне от природы был очень храбр. Впоследствии по поводу того же эпизода из своей полицейской деятельности он с обычным своим юмором рассказывал, что, стоя на мосту, где над его головой то и дело летали баварские пули, он более боялся сквозного ветра, чем самих пуль.

Мало-помалу молодой человек стал обращать на себя внимание и другого рода деятельностью. Тогда была эпоха процветания масонских лож: франкфуртские евреи также имели свою ложу, носившую название «Загорающаяся утренняя заря», и Бёрне, бывший одним из членов ее, сделался очень популярным благодаря своим речам, дышавшим глубокой любовью к человечеству. Впоследствии, однако, Бёрне охладел к масонству, так как оно стало преследовать слишком узкие цели.

К этому же времени относится и начало его публицистической деятельности. Во «Франкфуртском журнале» стали появляться статьи, которые благодаря необыкновенной силе и образности языка производили громадное впечатление на читателей. Все они носят печать всеобщего тогдашнего возбуждения, дышат самой пламенной любовью к Германии, самой пылкой ненавистью к ее поработителю – Наполеону. Особенно замечательной в этом отношении является статья «Чего мы хотим?», напечатанная в 1814 году. Автор стоит на почве самого чистого специфически германского патриотизма. Он обращается к «созревающим» юношам, к гражданам и женщинам, страстно призывая их к защите своей национальности. «Чего мы хотим? – пишет он. – Мы хотим быть свободными немцами и, чтобы иметь возможность остаться ими, не желаем также господствовать над рабскими, лишенными всякой воли народами. Мы хотим быть похожими на наш воздух, далекими от расслабляющей духоты и замораживающего холода – для того, чтобы мужество соединялось в нас с любовью, а сила – с красотой. Мы хотим быть немцами серьезными, спокойными, не пресмыкающимися по земле в тупой апатии и не пытающимися взлететь к солнцу на восковых крыльях. Мы хотим, чтобы все у нас были сильны: повелители – в своей власти, граждане – в своем повиновении…»

Увы! автор этих статей, написанных в тевтонофильствующем духе, и не подозревал, что первым делом освободившихся немцев будет именно восстановление рабства другого, зависящего народа, что повелители, пользуясь своей властью, не замедлят обратить свободу, добытую ценою стольких жертв, в пустой звук, а граждане в своем повиновении дойдут до последних степеней холопства и унижения.

Неудачный поход в Россию подорвал престиж непобедимости, окружавший великого императора. Долго сдерживаемая ненависть к завоевателям наконец прорвалась наружу, и Германия, охваченная патриотическим одушевлением, как один человек восстала против Наполеона. Не отставали от немцев и евреи. Еврейские юноши, увлеченные таким же патриотизмом, вступали в ряды волонтеров и геройски сражались за свободу отечества. Еврейские врачи погибали в лагерях и лазаретах при уходе за больными и ранеными, а еврейские женщины и девушки вступали в общины сестер милосердия. Те, кто неспособен был носить оружие, выражал свою любовь к Германии другими великими жертвами. И что же? Когда цель была достигнута и увенчанные лаврами победители вернулись домой, то первым делом патриотов во многих немецких землях было восстановление всех тех уродливых порядков, которые были уничтожены французами, и прежде всего – старых постыдных законов о евреях. Франкфурт первый дал пример немецкой верности обещаниям. Не успело еще замолкнуть в этом городе эхо от пушечных выстрелов бежавшего неприятеля, как уже стали раздаваться голоса: прежде всего надо положить предел неслыханным притязаниям евреев. Мало-помалу все законно приобретенные права у них были отняты, и в то самое время, когда его родной брат Филипп еще сражался за Рейном в рядах немецкого войска, тевтонофильствующий секретарь полицейского управления должен был ввиду своего еврейского происхождения проститься со своим местом. После неоднократных попыток заставить Бёрне путем мелких придирок самому подать в отставку, начальство прямо попросило его оставить службу, предложив в виде вознаграждения ежегодную пенсию в 400 гульденов, которую Бёрне согласился принять только вследствие настойчивого желания отца.